Рэкет, или вымогательство чужих доходов, был популярен в 90-е и остаётся популярным сейчас. До сих пор в провинции банды молодых хулиганов охотятся за мелкими предпринимателями, продавцами наркотиков и простым людом — в надежде заработать быстро и просто.
В новом выпуске из цикла «Русская готика» Михаил Боков расскажет историю жизни и смерти малолетнего рэкетира. Он терроризировал целый город и пал жертвой народного гнева — почти так же, как безумный король Таргариен из «Игры Престолов».
В шестнадцать Валька Хляпин взял золото на чемпионате области по боксу. В семнадцать был вызван в сборную России. Но вскоре после этого решил Валька, что спортивной карьеры с него достаточно. И пошёл по пути шуток и честного отъёма.
Жизнь Валькину решил случай. Раз тёрся он у ресторана «Рябинушка» в пятничный вечер. Вход охраняли двое из ларца, одинаковы с лица — здоровые быки. Вальку они не пропустили: решили, что он наркоман. В боксе Валентин выступал в петушином весе. Был он худой, сутулый и стриженный под машинку. Носил штаны с тремя полосочками. Шмыгал переломанным носом.
— Пшшёл нахуй, — брезгливо отмахнулся от Вальки бык-охранник. И жестом этим, будто прогонял комара, подписал приговор в небесном протоколе судеб — и себе, и Вальке, и безвинным жителям нашего городка.
Страдал Валька такой напастью: если замечал он, что на него смотрят, если ловил внимание к своей персоне — начинал паясничать, устраивал клоунаду. Раз в школе проделал дырку в кармане штанов, просунул изнутри туда своё хозяйство и пошёл к одноклассницам: «Люб, а Люб, глянь, чё это у меня в кармане?» Люба шарит рукой и понять не может: «Вроде тёплое что-то. Палец, что ли?» А Валька и лыбится во весь рот: «Ага! Палец!» Покраснела Люба, всё поняла — и убежала плакать со стыда.
А в другой раз вдруг зашатался Валька как пьяный прямо в ринге. Скосил глаза и запел. Дело было на чемпионате области. Вальку прочили в чемпионы. «Валентин! — заорал на него тренер. — Валентин, не дури!» И видя, что тот — ноль внимания, тренер взмолился: «Валенька, родной, не губи! Мне же премию за тебя дадут, мне семью кормить... Бей его, родненький, бей…»
Бой Валя закончил победой. Судья поднимал ему руку, а он стоял, сутулый, щуплый, и глядел на зрителей хитрыми глазами. В раздевалке тренер потом сказал: «Ты эту эстраду брось, Валя! В ринге — работа! Веселье потом!»
И вот тогда у ресторана вспомнил Валька тренерский наказ. И решил устроить веселье. Себе и остальным.
— Люди добрыееее, — заголосил он. — Собираем аттракцион!
Мимо Валька текла в ресторан публика: бандиты, бляди, честные женщины, рабочий люд. Пятничный вечер. Одеколоны благоухают. И тут Валька:
— За копеечку, за рублик, кто сколько подаст, объявляю конкурс! Спорю на всё что у меня есть! Спорю на мамкину квартиру! Спорю, что с одного удара положу вот этого быка спать на землю! — и тычет пальцем в охранника.
Народу стало интересно. Столпились.
— А что, малой, если проиграешь? — поинтересовались люди.
— Проиграю — ключи отдам, — Валька побрякал ключами от родного дома.
Маменька его в это время пила чай и смотрела программу «Время». «Сы́ночка гуляет — и хорошо, и пусть себе: дело молодое», — думала она, не зная, что сы́ночка её в данный момент ставит на кон её однушку.
— А ну, кидай ключи в шапку! — достали шапку для спора. Насовали в шапку денег. Валька сверху прикрыл деньги ключами.
— Упадёт бык — всё себе заберёшь. Не упадёт — прощайся с хатой! — так напутствовали удальца.
Валька развернулся. Бык-охранник смотрел на него, посмеиваясь. Давай, мол, задохлик. Покажи кунг-фу. Валька и показал. Никто не видел, что случилось, — будто кошка лапой, махнул рукой Валентин, а здоровый охранник уже свалился на пол и дёрнул ногой.
— Чё? — не понял брат-близнец его.
— А хотите второго? — войдя в раж, спросил Валька.
— Хотим! — закричала почтенная публика.
— Ну, раз хотите, мечите тогда ещё денег.
И ему быстро накидали ещё денег в шапку, а Валька развернулся и — ррраз! — второй бык лежит на земле. Так Валька понял, что дано ему невиданное искусство — вырубать людей и что грех на этом искусстве не заработать. Понял он, что деньги будто на деревьях висят. И сшибать их можно, как те яблоки в сентябре: ты не дёргайся, а они сами упадут.
С этого дня стал Валентин шустрить.
Для начала собрал бригаду — всех своих друзей со двора: Кольку Лысого, Кольку Дэвида, Ваську Пепса и Никодима. Ватага вышла как на подбор: все бритые, смурные и сонные. Им что дерево повалить, что человека — разницы нет. И Валька-клоун: плещет весельем и юродством — вошёл в охотку людям морды бить и на страх ставить.
Начали с наркоманов. Их в ту пору была тьма: летом резали мак по огородам, в остальное время мутили героин у цыган. Стали Валя с друзьями у цыганской дачи караулить и смотреть. Как увидят, что человек от цыган вышел, так и навалятся всей кодлой. Посадят в машину, тащат в лес.
Там, на тёмной поляне, стращают человека. Побьют. Сунут лопату в руки.
— Могилу копай!
Человек заплачет, упадёт на колени, вцепится в Валькину ногу. Откажется копать.
— Тогда сдавай порошок и деньги неси!
— Какие деньги? Да у меня нету…
— Тогда могилу копай.
Деваться некуда. Оставит бедняга всё что есть, оставит свой героин в целлофане и идёт искать деньги — отдавать бригаде и Вальку. И так весело пошло дело, что стал Валька скоро городским королём.
Машину свою, ржавую «шестёрку», поменяла бригада на битый «мерс». Треники поменяли на новые треники. Обзавелись золотишком. Стали в ресторане «Рябинушка» почётными гостями. Быки-охранники, двое из ларца, теперь, завидев Вальку, улыбались: «Здравствуйте, Валентин Николаевич. Как ваше здоровье, Валентин Николаевич?» И пропускали — хотя знали, что внутри Валентин Николаевич будет чудить, к гадалке не ходи. Один раз в мужчину ткнул розочкой по пьяни. В другой раз прицепился к девчонке. Парня её, который хотел заступиться, уронил и пинал ногами, лежачего.
Валька и на цыган хотел прыгнуть: чтоб отдавали торговлю русским людям. Да только те отбрехались: стрельнули в воздух из «калаша» — Валька и уехал ни с чем.
Но больше всего перепадало от Вальки рабочему люду. Когда была на заводе получка, а была она — если не задерживали — десятого числа каждого месяца, знал Валька: рабочий человек захочет пойти с деньгами в ресторан. И ждал там. Гулял с братвой туда-сюда по банкетному залу: высматривал, кто тратит больше. Увидит хмельного работягу, который привёл жену угостить, и кивает своим: этот! И к работяге уже подкатывают кореша — Колька Лысый и Колька Дэвид.
— Поговорим?
— Ребят, ну вы чего, — отмахивается человек: добродушный, пришёл отдохнуть, выпил уже.
— Ща увидишь чего.
И тащит его бригада в намоленный лес, и дальше по накатанной. Отдаёт человек свою получку. Отдаёт золото.
— В милицию не ходи! — напутствуют его. — В милицию пойдёшь — секир-башка будет!
Стонал от Вальки Хляпина весь город. А тот как паук питался кровушкой и страхом. Наглел. Толстел. Вышагивал по улицам хозяином: стрелял глазами в поисках жертв. Купил себе мегафон — вроде тех, что берут на митинги. Колесил на битом «мерсе» ночами и кричал, пьяный, в свой рупор: «Это третья мировая война! Всем сдать наличность и спуститься в бомбоубежище!»
Бригада гоготала, хваталась за животики: «Шутник Валя, клоун, ей-богу!» Заводчане, которым предстоял ранний подъём, матерились: «Когда ж ты, Валя, сдохнешь...»
И как часто бывает в игре фортуны — сначала она человека приманит, погладит, усыпит его осторожность, а потом так по лбу щёлкнет, что покатится человек кубарем. Так и с Валькой Хляпиным произошло: недолог был звёздный путь его.
Раз летним вечером прицепился Валя на лавочке к мужику.
— Слышь, — сказал. — Закурить есть, что ли?
Мужик дал ему сигарету.
— Знаешь, кто я? — спросил Валёк. — Я король, я главный здесь. Все подо мною ходят — и даже ты.
А мужик возьми и ответь:
— Ну, это ещё нужно посмотреть…
— Как посмотреть? — опешил Валька.
— Я, — говорит мужик, — шестьдесят лет на свете живу и таких, как ты, на своём веку перевидал пропасть. Выскочат петухами, пыжатся, в грудь себя бьют: «Вот он я!!! На меня смотрите!!!» А потом через год-два глядишь — и нету уже. Кто спился, а кто на кладбище.
— Ты кого петухом назвал? — не понял Валька.
— Это я образно.
— Ну, раз образно, значит, получай тогда.
И двинул Валёк мужику с правой руки. Упал мужик без сознания. А Валька стал дальше сигарету курить. Мало ли — лежит человек и лежит, сколько их таких лежало перед Валькой. И забыл про него.
Прошло две минуты, три. Мужчина оклемался кое-как, поднялся, пошёл потихонечку к дому. Валька посмотрел на него равнодушно, выпустил клуб дыма в небо, растянулся на лавочке: хорошо жить, когда лето, когда тебе девятнадцать и ты король! А что случилось дальше, Валька так и не понял.
Вроде солнышко только что было, а потом пропало — и над ухом грохнуло, будто гром. И в животе сделалось больно-пребольно. Глянул Валька — а из живота у него льётся на землю кровь. Поднял Валька глаза — а там мужик с винтовкой.
— Ты… — выдавил Валька из себя. — Ты…
И потянулся к мужику рукой. Думал ударить его опять — коронным, с правой, которым валил охранников в «Рябинушке» и про который тренер говорил: «Это, Валя, не рука у тебя. Это пушка». Да, только не судьба уже была Вальке Хляпину в этой жизни кого-то бить. Второй раз полыхнула огнём винтовка — и потух свет в его глазах навсегда. Был живой Валька и дерзкий — а стал неживой.
Потом уже приехали медики, приехала полиция: мужик скрываться не стал. Он сидел рядом с убитым. Винтовку прислонил к дереву. Курил. Ждал. Сложил морщинистые руки на коленях.
— Ты за что его? — спросил полицейский.
— Было за что.
Полицейский пригляделся к убитому:
— Это ж Валя Хляпин, клоун, знакомый фрукт. Отмаялся, значит…
Мужика посадили в машину и увезли до суда. Думали провернуть суд тихо-мирно, да только началось в округе натуральное сумасшествие. Прослышав, что погиб Валька Хляпин, прослышав, что случилось и кто виновен в его смерти, к СИЗО потянулись люди. Работяги, жертвы Валька, понесли мужику передачки — еду, деньги, «Мальборо» блоками, телефоны. Один раз даже водку через охранника затащили в камеру: такова была сила благодарности у людей.
«Возьми, родной! — писали ему записки. — Возьми и помни: город тебя не забудет!»
Ошалевший мужик не знал, что и думать. С одной стороны, душа его, замаравшись убийством, тяготилась и плакала. Желал мужик понести наказание: хоть частицу тяжести смыть с души. С другой стороны — получался он вроде как народный герой. И сидел он в своей камере, не зная, радоваться ему или плакать. Курил «Мальборо» и пил «Абсолют» — работяги покупали ему только самое лучшее.
На суд пришла половина города. Не уместившись в зале, люди толпились в коридоре, змеёй вытекли на улицу. Когда ввели мужика, зал устроил овацию.
— Да чего вы, чего… — смущался он. Судья стучал молотком. Его никто не слышал.
Процесс завершили в полчаса. Пересказали вновь основные события того злополучного дня. Спросили у мужика: «Вину признаёте?» «Признаю», — сказал он и встал, сжимая в руках шапку. «Суд удаляется для вынесения приговора!» Судья взмахнул мантией. Народ зашептался. Женщины заплакали.
Убийца получил самое меньшее из того, что мог, — шесть лет. Когда уводили его, люди бросали в воздух красные гвоздики. Мужик опять смущался, ступал осторожно, старался не подавить цветы.
— Простите меня, дурака, — сказал он полицейским и судье. — И вы, люди добрые, — обернулся к людям. — Простите! Не от большого ума согрешил я…
И он поклонился — как кланялись добры молодцы в сказках.
Тут народ и вовсе пошёл в разнос. «Мы тебе жизнь хорошую устроим, ты не боись! — закричали ему вслед. — Деньги будем слать! Бабу тебе привезём!» А кто-то и вовсе от щедрости чувств запел громко и фальшиво «Интернационал».
Душа наша мордовская любит, чтоб было как в былинах и житиях. А оно и прёт откуда не ждёшь. Прорастает вдруг из мрака дел наших, из кривых тел, из худых пальто и косых улиц, из домов на курьих ножках, из зелёных болот, из зала суда в деле об убийстве или просто через плеши в асфальте — начинают вдруг переть дуро́м свет и святость.
