В городе Березники Пермского края живут 145 тысяч человек и десять провалов в грунте от двух до 440 метров в диаметре и глубиной до 50 метров. Уже почти тридцать лет город уходит под землю, и разрыв поверхности затягивает с собой всё — и местных жителей, и само пространство. По просьбе самиздата журналист и главный редактор научно-образовательного портала IQ.HSE Владислав Моисеев отправился в Березники, чтобы рассказать миру об этом месте, а привёз оттуда трактат о месте дыр в судьбе человека.

Я расскажу тебе кое-что о дырах. Ведь это самое интересное, что есть на земле, под землей и над ней. Многие их не любят, считают чем-то дурным и предосудительным. Но в конечном счёте это просто один из двух режимов существования мира, и только разрывы ровного пространства дают понимание его природы.

Поверь, я знаю, о чём говорю: за неделю в Березниках я многое понял о сущности дыр, почувствовал их дыхание и даже слышал звуки. Этот город уже больше трёх десятков лет постепенно уходит под землю, его районы превращаются в зияющие бездонные язвы. Я приехал сюда, чтобы взглянуть на настоящую пропасть, но и представить не мог, что увижу в ней. Это как с чёрной дырой: никогда не узнаешь, что за горизонтом событий, пока не преодолеешь его.

Дыры — не то, чем кажутся. Лишь посредственный наблюдатель назовёт их частными недостатками чего-то общего. Они не только прерывают цельность материи, но указывают на невероятные обстоятельства собственного рождения. Они организуют вокруг себя остальное пространство и открывают путь к другим его слоям. Взять хотя бы знаменитую новосибирскую дорожную яму на улице Котовского. Сначала она просто доставляла неудобства водителям и помогала вести бизнес автосервисам. Но шло время, и местные жители стали поздравлять её с днём рождения, у неё появился твиттер и отзывы на Google-картах. Ещё немного — и она бы сама села за руль, но это уже Берроуз.

Кстати, в Березниках тоже есть улица Котовского. И там тоже есть дыра — правда, она значительно больше, и зовут её Котя. У неё пока нет твиттера, но, уверен, это вопрос времени. Березниковцы уже давно прошли все стадии Элизабет Кюблер-Росс — от отрицания до принятия. Гораздо легче примириться с неминуемой угрозой смерти, попытаться одомашнить её, нежели постоянно жить в страхе. Поэтому огромным дырам в земле придумали милые имена: Дальний родственник, Гимназист, Большой брат, Блинчик. И когда в местных медиа появляется заголовок «Березниковская „Кроха“ погубила соликамца», никому не нужно объяснять, что воронка затянула с собой бульдозер и автопогрузчик с водителем, — все и так понимают, что произошло.

И да, разумеется, сам знаменитый революционер Григорий Котовский, в честь которого называли улицы, фабрики и даже города, закончил свою жизнь с дымящимся пулевым отверстием в груди.

Впервые я понял онтологическую ультимативность, эту засасывающую силу дыр, когда провалился под лёд. Течение потянуло меня за ноги, и сразу стало понятно, что это конец. Я уже видел такое в фильме «Первый удар» с Джеки Чаном в главной роли. Там он падает с вертолёта в замёрзший водоём, пытается выбраться из полыньи, но лёд крошится под давлением его рук. Это очень страшное чувство, когда силы сопротивляться медленно оставляют тебя — и поток берёт своё.

В мире существует немало удивительных дыр. Резиновые клапаны в желудках швейцарских коров — в них можно просунуть руку и вытащить то, что животное минуту назад съело на обед. Сфинктеры — в теле человека их значительно больше, чем один. Мертвая — старушиная — седая запавшая пизда планеты, которую подарил нам Джойс. Леденящие душу следы хирургических операций на лицах тех, кто пережил производственную травму, сифилис или рак, — однажды я целый день провёл в клинике и смотрел на пустующие глазницы и отсутствующие носы таких пациентов. Пулевые отверстия в стенах домов. Огромная дыра в левом боку мужского торса из Медицинского музея Копенгагена. Бесконечные бреши в карманах гроссмейстера Лужина, через которые он постоянно терял всё подряд и однажды потерялся сам. След от серёжки в моей губе — я носил её, когда мне было 17 лет. Чёрные ямы на месте выжженных глаз чудом воскресшего Елеазара. Мерзкая хлюпающая язва на пачке сигарет. Окулюсы в стенах станции метро «Чистые пруды», эта египтологическая ирония конструктивизма. Огромные провалы в земле, которые образуются из-за попадания воды в калийные рудники. Чёрные дыры в космосе. Чёрные дыры внутри нас.

Кстати, о чёрных дырах. В космосе есть красные сверхгиганты. Это очень большие звёзды на излёте своей карьеры. В какой-то момент их ядра начинают коллапсировать, запускаются необратимые термоядерные процессы. Происходит взрыв: звезда расширяется в пространстве-времени, образуя чёрную дыру.

Гравитация — удивительная штука. В чёрной дыре она стремится к бесконечности: притяжение настолько колоссально, что, даже если ты движешься со скоростью света, всё равно никаких шансов. Эту точку невозврата, после которой барахтаться уже бесполезно, называют горизонтом событий.

Говорят, что красные сверхгиганты на самом деле не совсем красные. Они скорее охристо-жёлтые. Как стены березниковских домов сталинского ампира на проспекте Ленина. Когда-то там жили наиболее состоятельные калийщики, сейчас доживают их потомки. Дело в том, что проспект Ленина упирается прямиком в бесконечные оборонительные заборы, за которыми находится провал «Большой брат». В зону отчуждения частично превратилась и улица Свободы.

История Березников — это история панпенетрационного антропоцентрического проекта советского сверхгиганта. Во многом благодаря неуёмному либидо той государственной машины, обращённому во все стороны света одновременно, Березники стали Березниками.

Чтобы лучше всего прочувствовать историю этой земли, стоит обратиться к книге В. Е. Цифриновича «Мы создали калийную промышленность». В самом начале автор отмечает, что солеварение в этих местах начиналось ещё в XV веке, развилось в XIX веке, но «…проникновение на Урал русского капитализма не могло сколь-нибудь серьёзно изменить физиономию края».

Эта книга была издана в 1934 году. Если отбросить все многочисленные идеологические ссылки на товарищей Сталина, Ленина и Маркса, то основной её пафос в том, что Советам удалось совершить не просто индустриальную революцию, но и культурную. Цифринович с упоением и в деталях описывает технологические новинки, рассказывает о том, как тёмные и непросвещённые люди постепенно становились эффективными носителями социализма, а земля под их ногами — податливой и плодоносящей.

Спустя четыре года после выхода книги «Мы создали калийную промышленность» её автора расстреляли. Спустя ещё восемьдесят лет после этого можно сказать, что «физиономия» Березников действительно изменилась. Вот только вряд ли Цифринович предполагал, что трансформации будут столь значительны.

Советский проект был поистине трансгуманистским. Удивительный технопролетарий прорывал всё новые и новые плевы заколдованного мира. Он рвался к самому Солнцу и вгрызался в ядро Земли, пока его друг милицанер присматривал за порядком на Западе и Востоке. В какой-то момент они должны были слиться в бесконечной сингулярности коммунизма.

Пикантность этой эротической метафоры прекрасно иллюстрируют подшивки газеты «Березниковский рабочий» 1986 года. В стране уже вовсю сквозило перестройкой, но боевая редакция до последнего держалась и не теряла присутствия социалистического духа. В каждом втором заголовке был громкий и бессмысленный, как собачий лай, восторг от калькуляции и проникновения. Компьютеры становились всё лучше и помогали в поиске ещё не тронутых недр. Темпы добычи ускорялись, увеличивались мощности, планы перевыполнялись, а новая техника не успевала появиться, как ей на смену приходила новая техника, которая не успевала появиться, как ей на смену приходила новая техника. Разумеется, весь этот затяжной технократический оргазм развивался в окружении империалистических врагов, шпионов и банды «Петушков», которая срывала с детей шапки-петушки, но не простые — социалистические, а только импортные.

Отдельная и постоянная рубрика газеты «Березниковский рабочий» была посвящена развитию ситуации на Чернобыльской АЭС. Почти каждый номер там появлялись заметки о сборе средств для пострадавших, о том, что несчастные дети оттуда скоро прибудут в Березники и нужно им помочь, о том, сколько уже собрали денег для спасения бедствующих. «Прими Чернобыль», «Поможем Чернобылю» — во всех этих публикациях не было особенной рефлексии по поводу причин и следствий одной из самых страшных техногенных катастроф в истории. Как не было и ничего про первый провал, по иронии судьбы образовавшийся в том же году недалеко от Березников. Он всё рос и рос, но ни в 1987 году, ни в 1988-м «Березниковский рабочий» про это не писал или делал это столь редко и незаметно, что, листая газету, такую информацию легко было упустить. Наша дискурсивно-топологическая реальность определённо зачата в муках заголовочного творчества советских газет.

Сегодня в Березниках десять провалов. У местных жителей, конечно, есть альтернативные версии. Но их уже давно высказывают в каком-то рутинном режиме, в котором живёт город. Именно так медиа сообщают о новостях дырообразования, а дома периодически переводятся из жилых в аварийные. Бывшие жильцы иногда заходят в свои старые квартиры и осматривают трещины, хранят там вещи, которые не особенно жалко в какой-то момент обнаружить на дне гигантской воронки размером с Ватикан. Ровно таким же рутинным образом борцы за справедливое и своевременное переселение подальше от дыр отправляют разнообразные бумаги чиновникам всех мастей, получают отписки и снова отправляют. Для них это уже какая-то странная обыденность — долбить в одну точку. Но нет никакой гарантии, что и там в какой-то момент не образуется очередная дыра. И все взрывные тирады о высоком политическом, повторённые не один десяток раз, звучат уже не так гневно. Просто очередной день войны с дырой.

Это правда очень специфические ощущения — бродить по заброшенному дому, почти полностью разгромленному и покосившемуся, загаженному какими-то удивительными стахановцами коричневой лиги. В его подвале журчит вода, пол усыпан стёклами и ошмётками прошлой жизни. И вдруг мимо проходит девушка с невозмутимым лицом, поднимается на следующий этаж и открывает дверь. А минут через десять с таким же выражением лица выходит из квартиры и закрывает её. «Когда-то тут жила моя мама», — очень праздно говорит она и покидает это железобетонное месиво. Она растворяется среди совершенно обычных людей.

Среди этих же совершенно обычных людей и хозяин дома, он периодически забирается на крышу и смотрит в бинокль на дыру. И владелец бассейна на придомовом участке в ста метрах от провала — каждый раз, когда он набирает воду, её оказывается больше то с левого края, то с правого, потому что земля не стоит на месте. Многие из этих самых обыкновенных людей на всякий случай собрали документы и чемоданы с самым необходимым, чтобы выскочить из проваливающегося дома не с пустыми руками. Кто-то до сих пор навещает старые квартиры и поливает цветы. Кто-то не выезжает из своих просторных домов, потому что им предлагают недостаточно квадратных метров взамен. Чьё-то жильё уже признали аварийным, но альтернативу ещё не достроили. Все эти совершенно обыкновенные люди ходят по совершенно обыкновенным улицам города Березники.

Во всём этом есть какая-то странная мерцающая норма. Мерцающая, как лампочка Ильича, свет которой пробивается через одно из немногих неодичалых окон того самого дома, вывернутого наизнанку. Оно уставлено какой-то растительностью. За этим окном продолжается жизнь, потому что почему бы и нет. Ведь когда-нибудь мы все так или иначе окажемся под землей.

Когда только выходишь из автобуса и попадаешь в Березники, возникает странное чувство новой гравитации. Всё словно слегка кренится, падает, и сложно найти достаточно протяжённую ровную поверхность. Или падаю только я?

Сложно сказать, где конкретно заканчивается часть города, в которой точно живут люди, и начинается та, где они точно не живут. Какие-то дома на первый взгляд кажутся вполне устойчивыми, но вокруг них никого. В каких-то, самых тщедушных и покрытых трещинами, горит свет. Они очень похожи на людей, ведь иногда так трудно понять, кто из толпы идущих по улице ещё жив, а кто уже нет.

Возможно, мне не следовало сюда ехать. В какой-то момент я почувствовал то холодное течение, которое затягивало меня в прошлое, всю эту бесконечную череду маленьких и больших городов, словно заархивированных в одной папке под названием Березники, из которой никак не может выбраться Джеки Чан. Наверное, не нужно было ехать сюда в полном отчаянии, которое сжимает по оси Х и бесконечно растягивает по оси Y. Но куда в таком случае ехать, если не в город, который уходит под землю.

Я долго бродил по этим полупустым районам, зонам отчуждения. Кто-то даже принимал меня за журналиста и начинал рассказывать о чудовищных несправедливостях при распределении жилья, ужасных дорогах, трещинах и о том, что всё катится в пропасть. Я слушал, но звук пропадал во мне, словно в чёрной дыре. Какой-то мутный тип очень долго шёл по пятам и, возможно, хотел увеличить количество дыр в этом городе самодельной заточкой. Но и он куда-то исчез.

А я просто очень хотел увидеть дыру, гигантскую долбаную пропасть, чтобы задать ей всего пару вопросов. Но все провалы были обнесены высокими заборами и охранялись ЧОПом. На подходе к тому месту, где несколько лет назад провалился в воронку машинист Геннадий Парфёнов, меня остановил охранник дыры от людей или людей от дыры — в сущности это одно и то же. Он завёл какую-то бесконечную бессмысленную беседу о том, что нельзя снимать забор, который окружает дыру. Он повторял одно и то же: нежелательно, крайне нежелательно, зачем снимать, ведь есть учёные, есть кто-то ещё, а просто так не надо, кому от этого будет хорошо, без разрешения и надлежащей бумаги нежелательно, для какого искусства, да что такое искусство? В какой-то момент он рассерженно дважды постучал по двери своего вагончика и сказал «это я», потом посмотрел направо, налево и ушёл к себе. Пригову наверняка бы это понравилось. Он бы тоже с радостью обсудил вопросы искусства и контроля перед огромным забором, защищающим дыру от людей. Или наоборот.

Когда сталкиваются две чёрные дыры, их массы суммируются, и они превращаются в одну супердыру. По крайней мере, именно такой процесс зафиксировали учёные в 2016 году.

Я бродил по городу и пытался сосчитать все дыры, какие увижу, чтобы потом сложить их и вычислить, насколько сильным окажется этот монстр. Игра быстро превратилась сначала в лёгкую паранойю, а потом и в самую настоящую манию. Дыры начали возникать повсюду. Пешеходный переход заканчивался островком осевшей почвы, плавно переходящим в отверстие сточной трубы. С надгробных камней городского кладбища поотлетали фотографии, для которых предназначались специальные окулюсы, и памятники отовсюду смотрели этими пустыми глазницами на солнце. Ямы на дорогах, буквы «о» на рекламных баннерах и табличках «опасная зона», прожжённая сигаретой футболка, большое тёмное пятно на лице прохожего клерка, канализационные люки, изящно прикрытые прутьями и досками, маленькое аккуратное отверстие в центре кафельной плитки. Я просто нерефлексивно поглощал их глазами одну за одной. А они поглощали меня.

Эти дыры не просто скалились — они звучали. Как старческий скрежет самого величественного сталинского дома, в трещины которого может пролезть не просто рука, но и её не слишком толстый хозяин. Когда поднимается сильный ветер, можно услышать этот протяжный звук размыкающейся материи, стук дверей и окон. Дыры звучали как эхо двух ударов рукой о жестяной вагончик и слово «нежелательно», как поток мата от улетевшего в кювет водителя или нечленораздельный вой какого-то человека на крыльце гостиницы, который лежит с бутылкой вина.

В этой чудовищной воронке смешивается всё. Поросшие растениями развалины и охранники, гроссмейстер Лужин и воскресший Елеазар, прекрасные сталактиты и провалившиеся дома, красные сверхгиганты и их большие планы на будущее, вороватые чиновники и маленькие философы, во тьме и ужасе сношающие тела великих предшественников в морге, в котором отключили электричество за неуплату. Всё это постепенно распадается и перемалывается в единую породу, которую когда-нибудь снова начнут добывать фанатики больших идей.