При поддержке сервиса изучения английского языка «Флоу» самиздат исследует историю коренных новозеландцев маори, которые веками жили в состоянии безумной перманентной войны, держали в страхе европейцев и однажды съели экипаж целой бригантины. Но затем по невнимательности подписали договор на языке, который не понимали, и чуть не исчезли с лица земли. А потом адаптировались, освоили феминизм, снова отправились на войну, вернулись с неё героями массовой культуры XXI века и при помощи регби, Диснея и Таики Вайтити стали самым известным малым народом планеты.

1820 год. Новозеландский вождь Хонги Хика отправляется в Великобританию. Официальная цель поездки — помощь британским лингвистам в составлении грамматики и разработке письменности для его родного языка маори. Неофициальная — оружие. Хонги Хика много слышал от европейских поселенцев, что в лондонском Тауэре расположен огромный оружейный склад. Поэтому его план — ограбить Тауэр, вынести оттуда 5000 мушкетов, кучу пороха и пуль и вернуться домой. 

Его племя Нгапухи вообще очень активно взаимодействует с европейцами, которые в то время в Новой Зеландии ещё в меньшинстве. Остальные маори презрительно называют белых поселенцев «пакеха», иногда берут в рабство случайных китобоев и в основном рассматривают пришельцев как источник новых технологий и оружия. Но Нгапухи не просто торговали с белыми, а активно ассимилировали поселенцев — один из них, миссионер Томас Кендалл, прижился с Нгапухи, стал доверенным лицом вождя и теперь сопровождал его в поездке.

На момент путешествия в Британию Хонги 48 лет, и он возглавляет племя, которое сделал одним из самых влиятельных на Северном Острове — втором по размеру, но более населённом из-за климата и рельефа острове Новой Зеландии, по форме напоминающему ботинок на каблуке. Война — это его будни. На рубеже XVIII и XIX веков маори из-за новых сельскохозяйственных практик переживают демографический бум. Традиционные межплеменные конфликты обостряются, становятся всё более затяжными, пока не сливаются в одну сплошную кровавую баню. 

Хонги Хика зрелый, почти пожилой, по меркам своего времени, человек. Он даже застал великую битву при Хингакака в 1807 году, в которой участвовало 13 000 маори и погибло порядка 6000. До сегодняшнего дня это остаётся самым массовым сражением в истории Новой Зеландии. 

Отплывая в Британию, он уже знает, что мир большой, потому что успел побывать в Австралии. Кроме того, он много разговаривал с Кендаллом, который годами безуспешно пытался обратить его в христианство, но в итоге сам выучил язык и приобщился к культуре маори даже слишком хорошо. Из своей одиссеи Хонги Хика привезёт с собой новые технологии и письменность для своего народа, которая навсегда сохранит в себе следы его речи. А также ружья, порох и сталь.

Война всегда была глубоко укоренена в культуре разделённого на сотни племён народа маори — даже поминки по безвременно почившему вождю или жрецу полагалось справлять в форме военного рейда в случайном направлении против случайного соседа. Маори бились из-за девушек, из-за веры в магическую энергию ману, из-за кровной мести и личной обиды, один на один, племя на племя, остров на остров, по праздникам, выходным — в общем, всегда.

На Хингакака два союза непомерно разросшихся племён дрались в общем-то тоже из-за ерунды — неудачного раздела улова рыбы тремя годами ранее — и бились по-старинке врукопашную: дубинками из нефрита, копьями и странным гибридом того и другого под названием тайаха. Европейцы наблюдали за сражением со стороны и ещё совсем не чувствовали себя здесь хозяевами, потому что на все шесть сотен больших и малых островов Новой Зеландии постоянных колонистов было буквально несколько десятков. 

Приток поселенцев маори контролировали прежде всего своей репутацией. В 1808 году капитан британской тюремной бригантины Бойд, остановившейся в Заливе островов с торговыми целями, отдал приказ выпороть молодого маорийского парня. Тот вернулся к своим, рассказал о позоре, и в отместку маори убили и съели экипаж из семидесяти человек, а бригантину разграбили, угнали и взорвали. Это было не первой стычкой, но считается, что после этого инцидента централизованная колонизация Новой Зеландии приостановилась как минимум на пару десятилетий. 

Каннибализм, невероятно жестокая месть, быстрые, безрассудные до самоубийственности, атаки на противника, превосходящего и технологически, и числом, для маори были делом обычным. Война есть война. Война никогда не меняется. Но Хонги Хика понимал, что это не так.

Его племя, тогда ещё относительно малочисленное, не участвовало в грандиозной битве на Хингакака, зато активно сотрудничало с европейскими поселенцами и одним из первых стало обзаводиться огнестрельным оружием. Миссионер Томас Кендалл, познакомившийся с Хонги в 1814 году, так и не смог обратить ни вождя, ни его подчинённых в христианство, но научил их как следует обращаться с мушкетами. Поначалу они были редкостью, и маори отдавали белым за каждое ружьё целые стада свиней и десятки мешков картофеля. Ружья были примитивные даже по меркам своего времени — маори получали только самые дешёвые кремневые мушкеты, которые заряжались с дула и стреляли свинцовыми шариками. В той войне, которая захлестнула острова после старомодной рукопашной Хингакака, маори шли на поле боя вместе со своими детьми: те прямо по ходу сражений выковыривали дефицитные пули из земли и несли обратно родителям. 

Стволы мушкетов были из самой дешёвой стали, порох им продавали в лучшем случае грубый, пушечный, да и сами маори со стороны казались примитивными каннибалами. Поэтому европейцы продавали оружие, не задумываясь о последствиях. Тем более что островитяне меняли на ружья даже собственные военные трофеи — отрубленные головы вождей враждебных племён. 

Для сохранности головы вываривали и высушивали так, что на лицах сохранялись традиционные для маори рельефные татуировки та-моко. Европейские коллекционеры были готовы отдавать за них огромные деньги, и под конец эпохи междоусобицы маори продавали уже просто любые головы с татуировками, нанося их насильно пленным и рабам. В итоге традиция та-моко практически вымерла: родители стали беречь своих детей и на всякий случай перестали наносить им спиральные узоры на лицо. Возрождаться та-моко стали только под конец XX века.

Хонги Хика тем не менее был сыном старого времени, и у него спиралями было покрыто всё лицо — от подбородка до кромки вьющихся волос. После Хингакака его племя напало на ослабленных участников битвы. Воины племени Нгапухи впервые пришли на схватку с мушкетами в руках, и, хотя схватку по неопытности проиграли, остальные маори быстро оценили эффективность нового оружия. Войны, которые покатились по островам после этого, бушевали тридцать семь лет подряд и получили название Мушкетных. 

Хонги отправился в Британию за оружием в самый разгар войны в надежде заполучить сразу много оружия и задавить противников. Оказавшись в Лондоне, Хонги Хика отказался от идеи грабить Тауэр, попал на аудиенцию к королю Георгу IV, произвёл при дворе фурор своими татуировками, но сделки так и не добился. Зато помог лингвистам составить грамматику своего языка, и черты родного для Хонги северного говора заметны в том, как записываются некоторые звуки в литературном маорийском и сегодня. 

Но возвращаться домой с одной книжкой в руках вождь не собирался, поэтому на обратном пути выторговал у французского авантюриста Шарля де Тьерри целый арсенал в обмен на земельный участок в Новой Зеландии. Домой Хонги Хика вернулся с 500 ружей, бочками амуниции и огромным количеством стальных клинков.

В следующие несколько лет племя Нгапухи истребило в походах против соседей по Северному Острову как минимум пять тысяч человек и поработило целые племена, пока сам Хонги не погиб от случайной пули в 1828 году. Свинцовый шарик пробил его тело навылет и оставил после себя такую дыру, что его соплеменники разглядывали друг друга сквозь своего вождя. 

Перед смертью Хонги завещал Нгапухи не устраивать традиционный поход против случайных соседей в честь своей кончины и сказал: «Не трогайте белых, если они пришли с миром. Но если увидите на своей земле людей в красной одежде [речь о красном мундире британских солдат] с оружием в руках, которые не торгуют и не делают никакой работы, — убивайте их на месте, сколь ни велик был бы враг числом. И kia toa, kia toa! (будьте отважны)»

Ещё до смерти вождя миссионер Кендалл успел впасть в немилость у своего начальства, так как не только никого не крестил, но и был замечен в участии в религиозных обрядах маори, крутил роман с дочерью местного жреца при живой жене, а также открыто выражал интерес к основным принципам маорийской духовности. Когда он в очередной раз попытался выторговать у церковного начальства ещё больше ружей для своих друзей, терпение миссии лопнуло, и его отправили крестить индейцев кечуа в Южную Америку. В итоге последние слова Хонги дошли до нас благодаря Фредерику Маннингу — другому «пакеха», прибившемуся к Нгапухи по своей воле. 

Маннинг был ирландцем огромного роста, с отличным чувством юмора и тёмным прошлым наёмника. В отличие от Кендалла, он совершенно не интересовался лингвистикой, хоть на маорийском и говорил бегло, и был чужд идеям просвещения. Он стал одним из тех европейцев, которые попали в Новую Зеландию не по приказу короны, а наоборот — из желания как можно дальше скрыться от суверена. Маннинг быстро завоевал расположение племени, породнился с ним и принимал активное участие в Мушкетных войнах на его стороне. Об этих временах безумной вольницы и бесконечного кровопролития он с заметным теплом вспоминал потом в своей книге «Старая Новая Зеландия», воспевающей доколониальные порядки в обществе маори. Отчасти поэтому он открыто выступал против заключения каких-либо договорённостей между маори и колониальными властями. 

Тем не менее Мушкетные войны не закончились после смерти Хонги, и коренные новозеландцы всё больше уставали от кровопролития. Они продали слишком много своей земли в обмен на оружие европейцам всех мастей, включая французов, которым по какой-то причине массово не доверяли, и теряли контроль над происходящим на островах. Плюс новое поколение маори стало отказываться от ритуального каннибализма и массово принимать крещение от англиканской церкви, поэтому к 1840 году многие племена, включая Нгапухи под предводительством нового вождя Хоне Хеке, зятя Хонги, стали искать в колониальных властях источник порядка.

При первой же возможности британские колонисты составили документ — договор Вайтанги — очень быстро, за три дня. Его текст был представлен делегации из нескольких десятков маорийских вождей в вольном переводе на маорийский, и по всему выходило, что маори сохраняют автономию, право на свои земли и в общем Британии если и подчиняются, то только номинально. Очевидно, вожди воспринимали заключение договора не как аннексию, а как равноправный союз с новым вождем нового племени, чтобы как-то урегулировать поток поселенцев и закрепить хоть какой-то статус-кво. Основные споры возникли вокруг термина «под суверенитетом короны», что в переводе, за неимением лучшего аналога, звучало как «под управлением» и сильно не нравилось вождям. При этом пункт, в котором говорилось о «pre-emption rights» — преимущественном праве выкупа земель британской короной, остался почти без внимания. 

Фредерик Маннинг, старый ирландский друг Нгапухи, присутствовал на пятичасовом диспуте и отговаривал маори подписывать соглашение. Сам он сюда приехал за свободой, у него была маорийская жена и огромные земли, которые маори подарили ему за верную службу. «Подпишете договор — и окажетесь в рабстве», —  говорил он. Но Хоне Хеке, несмотря на ритуальные татуировки по всему телу, был уже протестантом и склонялся к заключению союза с белыми. Слово вождя легендарного племени Нгапухи в итоге оказалось решающим.

После аннексии короной колонизация Новой Зеландии становится централизованной, и вместе с кораблями колонистов на острова прибывают тысячи людей в красных мундирах. Довольно быстро пункт про преимущественное право выкупа земель превращается в массовые конфискации, а подчинение королеве Виктории оборачивается серьёзными ограничениями торговли. Всего через пять лет после договора Вайтанги Хоне Хеке лично срубает флагшток с британским знаменем, воздвигнутый в честь заключения союза, и междоусобные Мушкетные войны без паузы превращаются в тотальное антиколониальное восстание. 

За столетия бесконечной войны всех против всех коренные новозеландцы научились строить сложные оборонительные сооружения на возвышенностях под названием па — нечто среднее между острогом и крепостью. Сорок лет Мушкетных войн тоже не прошли зря, и колониальные войска столкнулись с тем, что маори научились модифицировать свои дрянные мушкеты, освоили принципы заградительного огня и изобрели множество приёмов позиционной войны, которые в следующие двадцать лет унесли жизни тысяч британских солдат в нескольких десятках битв и сотнях мелких столкновений. Но к шестидесятым годам XIX века военный контингент Великобритании приблизился к 20 000 человек с артиллерией, и маори начали проигрывать войну, теряя земли уже тысячами квадратных километров.

По ходу противостояния в Новую Зеландию прибывает всё больше колонистов, и они приносят с собой европейские эпидемии, против которых у маори нет иммунитета. Болезни и война выкашивают маори настолько, что по переписи населения 1896 года их в стране остаётся всего чуть больше сорока тысяч человек против 200–300 тысяч в доколониальный период. Новозеландцев европейского происхождения по той же переписи в стране по меньшей мере 700 000 человек. 

Фредерик Маннинг поначалу поддерживал своего бывшего покровителя Хоне Хеке, но по мере развития событий занимал всё более нейтральную позицию, выступая скорее в качестве переговорщика между колониальными войсками и вождями различных племён. Очевидно стремясь сохранить свои земли и личную независимость, он постепенно потерял доверие маори и оказался в одиночестве, отвергнутый в том числе и своими детьми. На склоне лет Маннинг выпустил две книги о «Старой Новой Зеландии» под псевдонимом Пакеха — белый новозеландец — и умер в 1883 году от рака в клинике Лондона.

Став этническим меньшинством на некогда своей земле, маори к началу XX века решают пойти по пути адаптации и делают это весьма стремительно. Они учат английский, всё больше вступают в смешанные браки с пакеха и пробиваются легальным путём в местные органы власти. У них быстро появляется свой аналог парламента и свой собственный король — впервые за всю историю народа один на всех. 

В 1893 году у маори уже есть своё собственное суфражистское движение. Маорийская феминистка Мэри Мангакахиа критикует мужчин за неффективность в борьбе за земельные права своего народа и убеждает соплеменников, что в парламенте должны быть женщины, способные говорить с королевой Викторией на одном языке.

Полномочия у маорийских органов власти на тот момент ещё очень ограниченные. Все переговоры и легальные диспуты приходится вести на языке колониальной администрации — английском, и со временем маорийский теряет всякий престиж. В начале XX века родным языком владеют только в самой глуши Северного Острова — места, откуда по Новой Зеландии покатились Мушкетные войны и где сопротивление завершилось в последнюю очередь. 

Тем не менее давление со стороны белого большинства постоянно растёт, правительство продолжает отнимать земли и выпускает законы, ставящие традиционные духовные практики остатков коренного населения островов вне закона. Постепенно маори становятся просто частью новозеландского общества на правах низшей касты. Как ни странно, положение дел спасает старинное увлечение коренных новозеландцев — безумная тотальная война.

С началом Второй мировой маорийские депутаты выступают в парламенте Новой Зеландии с предложением отправить на войну батальон, составленный исключительно из маори. Парламент с неохотой соглашается, и на Западный фронт отчаливает около восьмисот коренных новозеландцев из разных племен. 

Сначала 28-й батальон попадает на Крит в составе группы союзных войск, которая оказывается мишенью массированного наступления нацистов. В ходе боёв маори несколько раз идут в штыковую, теряют много своих, но забирают с собой ещё больше немцев. Битва за Крит была в итоге проиграна, но новозеландцы успели в ней заработать особую репутацию, которую сохранили до конца войны.

В итоге 28-й батальон маори пройдёт Италию, Грецию и Северную Африку. В 1941 году военный фотограф запечатлевает маорийцев в униформе исполняющими традиционный танец воинов хаку посреди египетской пустыни. Домой 28-й батальон возвращается уже из Японии в 1946 году и привозит больше всего наград за мужество и отвагу из всех новозеландских боевых частей. 

С этого момента начинается возрождение маорийской культуры. Дети, воспитанные первым поколением легендарных ветеранов не деревенской, а мировой войны, берутся возрождать свой язык и организуют языковые гнёзда — детские сады, в которых с детьми разговаривают только на маорийском. 

Маори идут в суды и устраивают гражданские марши до тех пор, пока не добиваются в семидесятых создания трибунала Вайтанги и ревизии действий властей, которые воспользовались тем, что их предки не могли прочитать договор на языке оригинала. Коренные новозеландцы постепенно возвращают себе часть конфискованных земель, добиваются всё больше новых прав, и в 1987 году маорийский наконец становится вторым официальным языком Новой Зеландии.

Параллельно маори продвигают свою культуру через спорт: знаменитая новозеландская команда регби All Blacks исполняет хаку перед каждым матчем прямо в лицо команды соперника. Колоссальные маори и пакеха вываливают языки, хлопают себя по бёдрам и груди и пучат глаза в приступе контролируемого бешенства. На лицах противников читается внятный страх. На сегодняшний день All Blacks является единственной в мире командой, выигравшей мировой кубок по регби три раза. Хака оказалась настолько эффектным зрелищем, что проникла во все виды командного спорта в Новой Зеландии — от хоккея до крикета и баскетбола.

Хаку исполняют все, и миру становится известно, что это не просто боевой танец, а форма традиционной поэзии, в которой агрессивные на вид жесты и гримасы на самом деле имеют самостоятельное значение наравне со словами. Очень скоро хака проникает во все слои новозеландского общества. Она исполняется и подружками невесты на свадьбе, и в воинской части в честь павших в Афганистане товарищей, и школьниками в честь уходящего на покой учителя. Маори орут и вываливают языки вместе с белыми, индусами, китайцами и другими национальными диаспорами Новой Зеландии.

В XXI веке маорийская культура становится визитной карточкой Новой Зеландии, возрождается прежде крайне маргинальная практика лицевой татуировки, многие обряды маори получают официальный статус. На государственных международных мероприятиях самого разного толка — от визита королевы Великобритании до парада в честь взятия Бастилии — часть новозеландской делегации появляется с та-моко на лицах, правда, нанесённых аквагримом. 

В 2019 году после шутинга в новозеландской мечетях, где от рук стрелка-нациста Брентона Тарранта погибли десятки мусульман, школьники города Крайстчерч устраивают спонтанную массовую хаку в память о погибших согражданах.

Под конец 2010-х возрождение маори вылилось уже в общий полинезийский ренессанс. Анимационной лентой «Моана» Дисней вписывает полинезийскую девочку в пантеон своих принцесс, а самые разные знаменитости, от Дуэйна Скалы Джонсона до актёра сериала «Ходячие мертвецы» Клиффа Кёртиса, вспоминают о своих корнях и дают об этом пространные интервью направо и налево. 

В 2018 году Джейсон Момоа исполнил хаку на премьере «Аквамена», и в соцсетях его робко обвинили в культурной апроприации. Он, дескать, полинезиец, конечно, но только наполовину и вообще не маори: его отец с Гавайев и родился на острове в семи с половиной тысячах километров на северо-восток от Новой Зеландии. Маори в комментариях под видео снисходительно отмечают, что полинезийцы — народ единый и не разобщён землёй, а объединён океанами. Другие пишут, что у многих полинезийцев тоже есть своя хака, просто называется она по-другому и выглядит не так. Разумеется, разговор происходит на английском.

Режиссёр фильмов «Кролик Джо-Джо» и «Реальные упыри» Таика Вайтити — маори только по папе, а по маме — ирландец и русский еврей. Вайтити — фамилия отца, которую он использует как творческий псевдоним: по паспорту он Таика Давид Коэн. Таика родился в 1975 году — почти ровно через двести лет после Хонги Хика, и тоже в эпоху перемен. Его детство пришлось на самое начало маорийского ренессанса, и Таика ходил ещё не в маорийское «гнездо», а в обычный детский садик, где всё было по-английски. Поэтому на те-рэо, как называют свой язык сами маори, он почти не говорит и вообще смотрит на особенности национальной политики в Новой Зеландии как бы со стороны. В одном из первых своих полнометражных фильмов — «Мальчик» 2010 года — Вайтити показывает маори как обычных небогатых новозеландцев и фокусируется прежде всего на их социальных проблемах — бедности, криминале и безотцовщине, а не на открыточной эстетике национальной культуры. В одной из кульминационных сцен фильма Вайтити нарочито неуклюже исполняет хаку в костюме Майкла Джексона из клипа Thriller.

В «Тор Рагнарек» режиссёр тоже протаскивает типаж с родного Северного острова — каменный гигант Корг озвучен лично Таикой и изображает, по признанию режиссёра, парадокс типичного маорийского вышибалы в ночном клубе, чей тихий и почти стеснительный новозеландский выговор резко контрастирует с огромными пропорциями и расписным лицом. «Тор» собрал сотни миллионов в прокате, и хотя весь мир не очень считывает отсылку, в Новой Зеландии Корг с его суммарным экранным временем в четыре с небольшим минуты стал чем-то вроде национального героя.

В последнем своём фильме «Кролик Джо-Джо» Таика сыграл комичного нестрашного Гитлера и поставил всех интервьюеров в замешательство, потому что никто не понимает, как его критиковать за такое в эпоху identity politics. На интервью Вайтити улыбается, безупречно защищённый всеми своими корнями сразу, и беззлобно стебётся над белыми журналистами.

Сегодня к числу маори в Новой Зеландии себя относят 600 тысяч человек, как чистокровных, так и потомков смешанных браков, и, бесспорно, маори являются самым известным малым народом планеты. Племя Нгапухи до сих живёт на Северном острове и до сих пор остаётся самым многочисленным из многих десятков маорийских «иви»: как членов Нгапухи сегодня себя идентифицируют порядка 150 тысяч человек. У Нгапухи есть своя страничка в Фейсбуке с тремя тысячами подписчиков, где последними постами сообщается, что общинный дом оборудован под центр тестирования COVID-19. Вместо заглавного изображения в сообществе лозунг: «Мы никогда не отдавали свой суверенитет короне».