В новом рассказе из цикла «АУЕ» Михаил Боков пишет о провинциальном полицейском, который не стеснялся фабриковать улики и прессовать подозреваемых. Его жертвы после встречи с ним ломали свои жизни, спивались и выходили из окон. А он оставался красив, как американский актёр Брэд Питт.
Антоху взяли, когда он пытками выбивал показания у наркоторговца. Кровь была повсюду. Антоха бил подозреваемого кулаками, бил, намотав на руку, пряжкой ремня. Он старался не замараться, закатал рукава рубашки. Рубашка осталась белоснежно, безукоризненно чистой.
Когда ворвались следователи-«приёмщики», один из них поскользнулся в кровавой жиже и растянулся на полу. Человек — предположительный наркоторговец — хрипел. Антоха привязал его проводом к казённому стулу.
Упавший следователь разглядел кое-что на земле: в луже крови и мочи валялись зубы подозреваемого. Позже их сложили в полиэтиленовый пакет, дали зубам порядковый номер и приобщили к делу как улику — явно лишнюю в изобилии других улик против Антохи. Нашего Антохи, 25-летнего обаяшки, выпускника юрфака, любимчика первокурсниц и школьных училок, — самого продажного и жестокого мента в округе.
В его сейфе нашли полкило чистого героина. Если быть точным, 491 грамм. Следствие подозревало, что девять граммов Антоха сторчал сам. Но пришла экспертиза — и выяснилось, что он чист. Педант и поборник гигиены, он сторонился наркотиков. Считал, что тыкать в себя иглой могут только отбросы, обрыганы, днище. Антоха и в камере продолжал делать физкультуру: отжимался, приседал — следил за собой.
Ещё обнаружили 60 однограммовых пакетиков с «феном»: дешёвым стимулятором, который был в ходу у голодранской шпаны. В сейфе Антохи «фен» перестал быть порошком и превратился в жидкий клейстер. Тот не знал, что «фен» надо держать в холодильнике, — иначе начнётся процесс распада. Ещё — 25 таблеток экстази. Голубые таблетки с выбитым на них дельфином. Когда запустили процесс, один из свидетелей — барыга, которому за показания обещали скостить срок, — рассказал, что Антоха принуждал его распространять таблетки в местном клубе, что Антоха избивал его, что Антоха угрожал его семье: резал ножом горло престарелой матери — не до смерти, старая женщина извивалась в его руках. «Мама смотрела прямо на меня. Она открывала рот как рыба, вот так… И белки глаз… Жёлтые… От старости, да? Такое бывает от старости?» — из диктофона, куда записали показания, было слышно, что человек плачет.
Нашлись и другие свидетели — целая цепочка сломанных, напуганных до смерти людей. Они говорили одно и то же. Антоха, который по долгу службы должен был бороться с незаконным оборотом наркотиков, растянул паучью сеть. Каждая третья сделка с веществами в области проходила при его участии. Продавцы героина, продавцы амфетаминовых смесей, даже олдскульные пережитки прошлого — собиратели мака и варщики «винта» — все они несли ему деньги, сдавали своих клиентов, друзей, поставщиков, мужей и жён. Наиболее крупные операции Антоха курировал сам вместе со своим коллегой — полицейским по фамилии Миронов. Считали, что Миронов был причастен к пропаже как минимум двух человек. Но доказать этого не смогли. Только наркотики остались висеть на нём в деле.
Газеты в нашем городе выходили раз в неделю. И каждая была полна новых кровавых подробностей по делу Антохи. Женщины охали, глядя на его фотографии. Газетчики нашли фото с удостоверения: голубоглазый, похожий на молодого Брэда Питта, чистый ангел смотрел на читателей газет. «Как можно? Он же такой хороший! — судачили всюду. — Наверняка это толстые начальники подставили его. Сами заграбастали деньги, а хорошего парня угандошили, подвели под тюрьму».
Всех добило свадебное фото Антохи на передовице одной из газет. Юноша с невинным лицом, русский Иванушка, держит под руку невесту с волосами, заплетёнными в косу. В петлице юноши — роза. В глазах — щенячья радость жизни и открытий. «Менты поганые, — зашептались люди ещё пуще. — Нет веры этой системе, фарисейской, древней и злоебучей, если она губит таких молодых, таких красивых».
По иронии судьбы, я был на той свадьбе и помню, что там происходило. Гуляли полицейские. Гуляли густо, щедро, изливались пьяными выхлопами души. Стреляли в лес с террасы загородного ресторана. Украли невесту, за которую требовали выкуп: выкупщики пришли с серебряным подносом, и друзья Антохи, как какие-нибудь урки на южном курорте, накидали на поднос золотых перстней и цепочек.
Антоха хотел делать карьеру. Он и невесту выбрал себе безупречную: дочь бывшего начальника городской полиции — тоже полицейскую, окружённую братьями-полицейскими, полицейской традицией, ореолом гордости за своё место. «Горько!» — орали осоловевшие менты. И красивый Антоха целовал свою скромную невесту.
Но я помню и ещё кое-что. Когда все поддали крепко, улыбающийся жених повёл горстку друзей к своей машине. Старая «Волга», ГАЗ-3102, стояла в соснах. Антоха открыл багажник — и оттуда вывалился на землю задыхающийся человек. Глаза его вытаращились, увидев нас, и он заскулил и обвил ногу Антохи: «Не убивай, прошу тебя, пожалуйста, не надо, не надо меня убивать…» Антоха стряхнул человека с ноги, как стряхивают дерьмо, прилипшее к ботинку. «Чеботарёв Иван Николаевич, 86-го года рождения, — продекламировал он. — Статья 228 УК: сбыт наркотических веществ в особо крупном. Что, Чеботарёв? — он наклонился к скулящему. — Жить хочешь?» Человек закивал головой, быстро, словно голова болталась на шарнирах: «Хочу, хочу, хочу…» «Хер с тобой. Дарю тебе свадебный подарок, — и Антоха пнул лежащего мыском остроносой туфли. — Вали на хер до следующего раза». Человек не поверил. «Вали, сказал!» — рявкнул Антоха, и друзья его, и коллеги заулюлюкали и загоготали, когда человек побежал в темноту. Ему вслед бросили рюмку. Кто-то предложил ещё выпить — за невесту, и за жениха, и за радость будущей жизни.
Антоха рос с нами в соседнем дворе. Он вернулся в наш городишко с дипломом юриста и почти сразу ушёл работать в полицейский отдел по наркотикам. Он хотел служить, выслужиться, он водил носом как цепной пёс.
Своё первое повышение Антоха получил, когда принял на контрольной закупке своего друга — нашего друга — Калыма. Рыжий Калым был мелким банчилой, хулиганом. Весь двор знал, что Калым курит траву, что у Калыма можно купить траву. Знал и Антоха, и явился в один прекрасный день к Калыму домой.
«Серёга, а, Серёга (так по-настоящему звали Калыма)... Может, продашь мне?» — попросил он. Будь у Калыма больше осторожности, он бы выставил визитёра за дверь. Но это же Антон, Антоха, братуха, сидел перед ним. Они с Калымом играли в индейцев в детстве. У них футбольная команда была — ураган, разносила всех: «Помнишь, Антох?»
Когда Калым передал другу детства стакан травы, его и приняли. Калым и зарабатывать-то не хотел на Антохе: отдавал травку по себестоимости. «Своему же, да, братик? По дружбе тебе». И нужно было видеть лицо Калыма, когда его спаковали, защёлкнули наручники, дали в щи и потащили в далёкий тюремный ад — на глазах смеющегося Антохи. Тот стоял и думал, как будет обмывать новую звезду на погонах.
Поэтому, когда взяли самого Антоху, в нашем дворе радовались. Радовались так, что напились водки — шумно, среди недели. Чокались и пили за то, чтобы нашего Брэда Питта, суку, продажную тварь, посадили на подольше.
Суд дал ему и соратнику его по фамилии Миронов по девять лет. Это была справедливость — возможно, единственная в своём роде. Но и здесь система проявила себя. Сделала каменное лицо, закрыла ворота, затаилась. Наталья, жена Антона, так и продолжила работать в полиции. Словно ничего не случилось. Словно не запятнана честь мундира, нет цеховой поруки, и это не её муж калечил людей и продавал наркотики под личиной закона. Продолжили работать и братья её. Рябь от дела Антохи всколыхнула большую реку — и прошла бесследно для всех. С дворовыми Наталья перестала общаться вовсе: ни здрасьте ни до свидания. Она шла мимо нас, высоко подняв голову, глядя в горизонт. Будто считала всех нас виноватыми в том, что её муж был Левиафан.
Через четыре года вышел Калым. Жизнь его после отсидки покатилась по наклонной. Он маялся, неприкаянный. В глазах его, лихорадочно горевших как огоньки тюремной папиросы, семафорили удивление и тоска. Само лицо его вытянулось с момента ареста — вытянулось и удивилось навсегда. Калым выпал из окна спустя год. Говорили, что его могли выбросить во время пьянки. Говорили, что он оступился. Говорили, что он вышел с улыбкой. Говорили всякое.
Выпадали и терялись ещё дворовые люди: от сердечных приступов, от пьяной февральской мути, от героина и сварливых жён. Дворовые толстели, горбились, фонили и уходили в землю — на их место тут же приходила молодая шпана, чтобы повторить весь цикл.
Спустя много лет я неожиданно встретил Антоху — на Охотном ряду, в Москве. Он был под руку с брюнеткой — классной и по виду озорной девчонкой: вероятно, она только поступила на первый курс. С его футболки скалился логотип — Kenzo. И очки-авиаторы Ray-Ban болтались на носу. От неожиданности я пожал ему руку, хотя зарекался это делать — там, в нашем мордовском дворе. Антоха выглядел отлично. Его скулы заострились в тюрьме, он стал старше, мускулистее, стройнее. Уже давно не было на земле Калыма, не было других несчастных, попавших под карьерный Антохин замес, и только он — белокурый мордовский Брэд Питт — остался в живых, напитался кровью мёртвых для своей красоты и теперь смотрел на меня.
По-хорошему, мне надо было ударить его. Влепить от души за всех: за Калыма и за мир, устроенный несправедливо. Вместо этого я пробормотал что-то о делах и нырнул, смешался с толпой. Сердце моё колотилось.
«Почему ёбанное зло всегда побеждает? — думал я. — Почему оно? Почему пиджачники? Почему не хорошие люди в джинсах? Бог с ним, пусть они не самые лучшие, но неплохие же, да? Дурацкие, корявые, дурные, но не зло, не чистое зло с приятной улыбкой и логотипом Kenzo на футболке. Почему так?»
Как и обычно, мир оставил меня без ответа. На станцию метро «Охотный ряд» пришёл поезд, набитый битком. Двери открылись, и пахнуло потом, мясом, душегубкой рабочего дня.
