Самиздат продолжает рассказывать Те самые истории. В рамках большого исследования «Тюрьма» Ярослав Борута, двадцатипятилетний читатель самиздата из Киева, написал для «Батеньки» текст о том, как в 2012–2014 годах он, тогда ещё студент юридического факультета, проходил практику в украинских органах внутренних дел. Публикуем вторую часть его рассказа, а первую можно прочесть здесь. Напоминаем: если вы работали или работаете в полиции, прокуратуре, суде, СИЗО или колонии и у вас есть история, которую вы хотели бы рассказать, пишите на beshley@batenka.ru.

Исследование
«Тюрьма»

Со времён моего первого увлекательного путешествия по лабиринтам правоохранительной системы прошло два года. Я стал четверокурсником, и зимой меня отправили на практику в прокуратуру. Знакомые выпускники обещали, что на этот раз практика будет больше похожа на реальную работу: меньше «принеси-подай», больше интеллектуального труда.

Практика пришлась на самый разгар Евромайдана. Страна гремела, всё внимание было приковано к столице. В городе, где я учился, было намного спокойнее, но напряжение ощущалось. Удивительно, но в здание, где находятся сразу три прокуратуры — городская, районная и областная, мог беспрепятственно войти кто угодно. Только после крупной стычки между протестующими и спецподразделением «Беркут» в холле появился одинокий дежурный.

В каждом кабинете работало от одного до трёх прокуроров, всем прикрепили по практиканту. Нагрузка на работников прокуратуры была не меньше, чем в органах внутренних дел — ОВД. Но условия были куда лучше.

К примеру, кабинет, в котором я провёл две недели, был чистым, светлым и просторным. Никакого пепла на полу, сигаретного дыма и ржавых сейфов.

Первые дни не оправдали моих ожиданий. Работать с документами нам не давали, потому что опытным сотрудникам было быстрее всё сделать самим, но и домой нас не отпускали — «в педагогических целях». Так что вместо того, чтобы получать уникальный опыт работы, я на новом ноутбуке бороздил безвоздушное пространство в «Космических рейнджерах–2». День за днём — с перерывом на обед, конечно. Но всё хорошее быстро кончается: по итогу практики нужно было сдавать отчёты, поэтому совсем без работы нас оставить не могли.

По дороге Леонид объяснил, что милиция в работе постоянно допускает мелкие ошибки: то понятые оказываются родственниками, то протокол допроса составляют с ошибкой. Если честно, мне показалось, что у него какая-то врождённая нелюбовь к ОВД.

Пройдя «дежурку», мы зашли в тёмное помещение 6×6, забитое до потолка ЭЛТ-мониторами, жёлтыми от старости системными блоками и клавиатурами. Похоже, сюда списывали нерабочую компьютерную технику, но зачем хранить этот хлам? Вопрос остался открытым. За комнату отвечал двухметровый мужчина, который затравленным кроликом смотрел на прокурора.
— Считай мониторы, — сказал мне Леонид и начал шерстить документацию, как команда «Ревизора» — холодильники шашлычной на трассе. Сходство добавляли объяснения властелина каптёрки по каждому замечанию:
— Так это я не знаю... А я тогда не работал... За это я не отвечаю...

Я же доходил до цифры сорок и сбивался.

Дальше мы отправились в комнату хранения вещественных доказательств. По законодательству, это может быть отдельное помещение со стеллажами, зарешеченными окнами и сигнализацией, или сейф (металлический шкаф). Начальник органа внутренних дел обязан назначить сотрудника, который будет ответственным за хранение. Только в присутствии этого человека можно попасть в святая святых, даже если ничего трогать не надо.

Воображение, распалённое киношными представлениями о работе следователей, рисовало боксы с пистолетами, окровавленными ножами и заточками, пакеты с алмазами и бриллиантами. Реальность оказалась суровой. В сыром подвальном помещении под тусклым светом единственной лампочки стояли два велосипеда, а из потенциально опасных предметов я обнаружил только две бейсбольные биты. Проходы были забиты ящиками, поэтому я на всякий случай стоял на месте, чтобы ничего не задеть.
— Ну что за бардак! — озвучил мои мысли прокурор. — Давайте проверять.

Для понимания процедуры проверки расскажу, как это всё выглядело. На каждом вещественном доказательстве была скреплённая печатью бирка с названием, подписями понятых и ответственного за хранение. Эти данные дублировались в прикреплённом к конкретному делу протоколе осмотра и отдельном списке, который вёл ответственный за хранение. При таких условиях найти нарушение, если не знать, где искать, нелегко: вещественных доказательств много, небольшие предметы типа часов, ножей, зажигалок и вовсе были по отдельным пакетам. Поэтому Леонид брал предметы из ящиков наугад, взвешивал на весах и сверял, правильно ли указаны все данные. На удивление, там всё было гладко.

С подвала мы перешли на стоянку, где хранили автомобили, которые попали в ДТП или были угнаны. В основном после суда их возвращают законным владельцам. Прокурор объяснил, что такие машины должны храниться на специальных площадках. В отделении ничего такого не было, поэтому служебный уазик и вылизанный до блеска угнанный кроссовер теснили побитый жизнью Lanos неопределённого цвета.

Тот самый кроссовер и заинтересовал прокурора. Авто в пакет, конечно, не упакуешь, но зато печати должны стоять на каждой двери и люке. Так сразу будет понятно, что в машину после её изъятия никто не проникал. В кроссовере печати не было на двери водителя.
— Вы что, на ней после работы катаетесь? — спросил прокурор.

Ответственный за хранение героически молчал. Я мысленно сравнил размеры стоянки и машины и подумал, что в кроссовер можно было сесть, чтобы максимум покрутить руль, но никак не выехать отсюда. Площадка была забита служебными и «цивильными» машинами.

Пока я думал о том, насколько старше меня мотоцикл в углу стоянки, прокурор попинал шины кроссовера и резюмировал:
— В общем, у вас как обычно: куча нарушений. Придётся опять вам бумажку писать.

Следующие десять минут по дороге в оружейный магазин Леонид рассказывал мне про главные процессуальные ошибки в работе органов внутренних дел:

Леонид всю практику показывал себя закрытым человеком. Но после проверки в райотделе он неожиданно взял меня с собой на прогулку. Конечный пункт — магазин боевого и травматического оружия «Сапсан». На мой вопрос о том, как часто он применяет оружие, Леонид ответил:
— Да незачем его тут применять. Спокойный город. Вот в селе одном, когда туда приезжал по работе, лучше без табельного не выходить на улицу.

Я так и не понял, шутит он или нет. В селе действительно могут происходить пугающие вещи. Преподаватель уголовного права на замене рассказал, как следователи в доме нашли выпотрошенного наркомана. Дело пустяковое, если бы только не факт, что окна и дверь были закрыты изнутри. После кучи экспертиз выяснили, что наркоман закрылся изнутри, принял вещества и под их действием перерезал себе вены, потом разрезал живот и вытянул оттуда кишки. С этого момента к холодному оружию я тоже охладел.

После мы пошли в сторону популярного в городе места с горячим шоколадом и конфетами ручной работы.
— Зайдём давай, — предложил Леонид.

Но на входе он заметил воинственную группу подростков и резко свернул в сторону прокуратуры.

Персонаж Леонова в советской комедии «Джентльмены удачи» даёт простую установку: «Украл, выпил — в тюрьму. Украл, выпил — в тюрьму. Романтика». Мне выпала прозаичная возможность ознакомиться с этим выражением без обязательных «украл, выпил». С пакетом документов для начальника СИЗО меня отправили по соответствующему адресу.

Цивильному попасть на территорию СИЗО нелегко. Вначале Леонид позвонил туда и предупредил, что я подойду к конкретному времени. Милая бытовая деталь — дверной звонок у входа — единственное, что напоминает: здесь есть люди. После того как дверь открылась, я оказался в клетке-предбаннике три на три метра, над которой нависла будка местного КПП. И только когда охранник проверил документы, я попал на территорию.

Не так страшен СИЗО изнутри, как его малюют снаружи. Ряд складов недалеко от входа был открыт, и рядом валялись мешки с овощами и картошкой. На украинском официальном портале Prozorro, где публикуют информацию о публичных закупках, периодически появляются тендеры на закупку продуктов для заключённых, и суммы некопеечные. Например, 26 января 2018 заключили договор по тендеру на закупку белого сахара для мест ограничения свободы с итоговой суммой в 13 миллионов 332 тысячи гривен (около 32 миллионов российских рублей).

В административной части СИЗО удалось краем глаза увидеть музей — это единственное легкодоступное помещение. В спортзал и кабинет психолога «с улицы» не попасть. Может, это и к лучшему: хоть я и не видел ни одного заключённого, ни камер, впечатление осталось тревожное. Всё в тон: грязно-розовый цвет стен, колючая проволока, каменные лица сотрудников. С того момента, когда прохожу рядом, стараюсь не смотреть на СИЗО.

Через пару дней всю нашу тройку отправили в суд: 20 минут в маршрутке, 10 минут пешком по заваленной снегом дороге — и мы на месте.

На первый взгляд — суд как суд. Но было ощущение, что я уже где-то его видел. Ступив на полустёртое изображение радостного кубического зайчика, я понял: раньше здесь был детский сад. Расспросив знакомых, узнал, что другой суд тоже провернул такой трюк и занял вначале здание закрытой школы, а потом — детский сад. Узнать больше не получилось — из-за давности переезда или его нелегальности.

Суд оказался самой скучной частью практики. О постоянных переносах судебных заседаний я помнил ещё со второго курса из рассказов преподавателей. Спустя два года всё осталось на своих местах, поэтому сорок минут заседания, из которых десять — ждали опоздавшего представителя ответчика, я смотрел в окно на кота, который охотился на птичку. Он долго выжидал, пока та подскочит к нему. Хлоп! — и у бродячего животного начался перекус.

А заседание закончилось.

На пороге появляются два человека и милиционеры сзади.

Происходит такой диалог:

Леонид: Ну и что тут у вас?

Вопрос на самом деле риторический, потому что он уже всё знает.

Леонид: Значит, ты купил у него айфон. За 35 тысяч (около 78 тысяч рублей. — Прим. авт.). Так что это за айфон такой?

Потерпевший-покупатель называет номер модели.

Леонид: Вот у меня смотри какой телефон: за 1000 гривен (около 2 тысяч рублей. — Прим. авт.), и всё нормально. И зачем тебе такой дорогой телефон?

Потерпевший-покупатель мнётся.

Леонид: А вы, значит, — обращаясь к подозреваемому — положили пустую коробку от телефона и напихали в коробку газеты. Ну да, вам ведь раньше заплатили, можно телефон и не продавать.

Лица потерпевшего и подозреваемого одновременно грустнеют.

К концу практики мы наладили контакт со своими руководителями: начали общаться на личные темы, играли в футбол с командами других правоохранительных органов. Тогда я ещё занимался организаций концертов, литературных вечеров, экскурсий. В лице Леонида я нашёл благодарного (почти) слушателя и даже заставил его подписаться на страницу «ВКонтакте» моей ивент-организации. Посмотрев пару видео с моих мероприятий, он сказал:
— Смотри, что вчера было.

И запустил видеозапись с камеры наблюдения где-то в частном секторе. На чёрно-белом зернистом изображении видна девушка: она спокойно идёт по дороге, и её неброская одежда почти сливается с окружающим вечерним полумраком.

Из-за калитки вылетает другая девушка. Видео записано без звука, но увиденного достаточно: она принимается тянуть первую девушку за волосы куда-то в сторону. Видео длится всего полминуты, но этого хватает, чтобы почувствовать, как небезопасно в городе ночью. Вот такой он, «прокурорский YouTube».

Две недели я брался за все задания, которые мне выдавали в прокуратуре: как-будто чувствовал, что придётся заново пережить этот опыт и приоткрыть ту сторону жизни, о которой обычно либо плохо, либо никак. Только один раз я изменил своему решению — когда в кабинет зашёл прокурор из соседнего кабинета и сказал:
— Там у Олега мама умерла, нужно помочь гроб занести и вынести. Недолго, часика на два: с квартиры вынести, потом на кладбище — и свободны.
— Бери бойцов, всё равно им нечего делать. Кто хочет помочь? — спросил Леонид.

Прости, Лёня, я не захотел.