Прыгать, бегать, воевать

Продолжаем публиковать наш мини-сериал о приключениях бывшего жителя США, которого занесло в российские войска. Его историю по просьбе самиздата «Батенька, да вы трансформер» записал журналист Никита Камитдинов. Во второй главе главному герою будут проводить политинформацию с мобильного телефона и рассказывать, что Карл Маркс — придурок, а также заподозрят в нём американского шпиона. После этого он разработает план побега через госпиталь, где познакомится с армянином, профессионально ломающим ноги.

На следующий день я проснулся от ора сержанта: «Рота, подъём!» Солдат должен за несколько секунд одеться и заправить постель, в это время солдат в тапочках. Затем солдат должен надеть берцы, которые хранятся в отдельной комнате, и встать в строй. Мы кое-как оделись, потому что, естественно, опыта никакого, и начали культурную беседу.

Нас посадили на табуретки. Перед нами сидит сержант, читает новости на телефоне. Я помню, одна новость была посвящена юбилею Карла Маркса. Сержант читает новость, а потом говорит: «Бля, чо они празднуют? Карл Маркс — придурок!»

Сержанты — ребята, конечно, строгие, но когда они немного с нами разговорились, то спросили:
— А чо вы вообще пошли в армию? Нельзя было закосить, бля?

И не дожидаясь ответа:
— Вот мы тоже такие были. Думали, чего мы будем косить, надо пойти. Но это была полная хуйня! Не надо было так делать. Это была ошибка.

После беседы нас сводили позавтракать. Кормили нас достаточно хорошо — у нас был даже шведский стол. Ты стоишь в очереди, получаешь основное блюдо, потом со шведского стола можешь добавить себе что-то ещё. Кормят тебя три раза в день. Но есть одна проблема. Ты должен поесть приблизительно за пять минут. Через пять минут твой командир орёт: «Рота, подъём! Заканчиваем приём пищи!», и все должны сразу встать и идти сдавать посуду. И когда ты стоишь в очереди на сдачу посуды, ты доедаешь.

Вернувшись с завтрака, мы пошли на распределение. Что такое распределение? Нас было шестеро, и каждого нужно было распределить в какую-то роту.

Все роты в части занимаются разными вещами. Моя часть относилась к химвойскам. Какая-то рота занималась связью, ещё одна — радиацией. Я не знаю, чем занималась моя рота.

Собрался целый совет из почти всех офицеров части плюс ещё доктора и психолог. Психолог — это такая женщина без военной формы, похожая на школьного психолога. Такая «ну вам надо помочь, давайте поговорим об этом».

Мы сидим — ждём своей очереди. Открывается дверь кабинета, где заседает эта комиссия, оттуда выглядывает сержант, осматривается и говорит: «Орлов здесь, бля?» Я отвечаю: «Я», а он: «Ааа, бля» — и закрывает дверь. И что это значит, я не понимаю.

Через двадцать минут меня вызывают. Столы в кабинете стоят буквой П, за столами сидят люди, и я выхожу в центр кабинета, прямо как в видеоигре Fable, когда заканчиваешь академию. Командир части спрашивает меня:
— Ну что, Орлов? Тебе вообще в армии нравится? Читаю твоё резюме. Ты американский шпион, что ли?
— Ну, возможно, и шпион, я не знаю.
— Понятно. Ну и чего, тебе в армии-то хорошо?

Представь ситуацию: передо мной эти пятнадцать офицеров, и все они такие озлобленные, притупленные, сидят-слушают. И я говорю им:
— Нет. Мне в армии вообще не нравится.
— Почему?
— Ну, как-то здесь грустно, делать нечего. Я вообще хочу на гитаре играть.

В общем, я им высказал, что не нравится мне армия. Они все молчат, а потом психолог вежливо говорит:
— Это ничего. Это период адаптации, а вот через две недели вам уже будет нравиться. Я обещаю.

Вот так она сказала. Я ответил:
— Ну, посмотрим, не знаю, что будет через две недели.

Корпус, из которого нас распределяли, с виду был таким же, как все остальные. В то время в нём никого не было, и его использовали как временную ночлежку для солдат, которых ещё не распределили по ротам. Комиссия заседала на третьем-четвёртом этажах.

Эта комиссия определяла, для чего пригодны прибывшие. У всех же разные категории здоровья. Мне, например, в военкомате поставили категорию Б2, а уже в Железнодорожном, когда эта тётка на камеру говорила, что у нас все здоровые, мне поставили А1. То есть я мог прыгать, бегать, воевать, и так далее. Мои кожные заболевания сразу исчезли, меня вылечили моментально.

В итоге мне сказали: «Поздравляем, ты определён в третью роту». Я собрал вещи, и меня отвели в третью роту через плац.

Когда я переезжал, мне отдали гитару. В новом месте меня с вещами встретили дембеля, сразу увидели гитару и говорят:
— Бля, бля, ты играешь, да?
— Ну да, я играю.
— Пиздёж. Чо, пиздишь, да? Пиздишь?
— Нет, я действительно играю.
— Ну пойдём, бля.

Мои вещи куда-то отложили, а меня самого вместе с гитарой утащили в комнату отдыха. Вообще находиться в комнате отдыха могут только офицеры и дембеля. Все остальные сто человек там находиться не могут. Там у них аквариум, пара кресел, ещё пара гитар и полка с книжками. Какие книжки там стояли, я не знаю, в книжки я не всматривался, потому что не было времени. Когда я находился в этой комнате, я должен был играть для дембелей, я не мог читать книги. С того момента, как меня привели в роту, я до вечера, до самого ужина играл дембелям.

А играл я песни, которые знал. В основном я играл всякий русский рок, потому что мне очень нравится русский рок. Были и антивоенные песни — они очень нравились дембелям. «Полковник Васин приехал на фронт со своей молодой женой», такое всё. Матерных песен много, типа: «Я забыл все слова, кроме слова „говно“», трешовых. Русский рок и треш — это, на самом деле, синонимы. Русский рок перерастает в треш незаметно и внезапно.

Я играл то, что знал и мог вспомнить. Дембеля заказывали бурку, что-то армейское, а я не знал никаких армейских песен. Перед армией я читал в интернете статью на тему: «Как выжить в армии?» И в ней говорится, что если вы умеете играть на гитаре, то вот нужный список песен. Я посмотрел на этот список песен, понял, что я никогда этого не выучу, и просто забил хер.

Среди дембелей был один чувак, которому я очень понравился. Не в сексуальном плане, а просто он относился ко мне по-доброму. Он был нормальный чувак — прямо добрый дембель.

В армии ты должен каждый день гладить свою одежду и подшивать китель. У каждого солдата есть рубаха, на ней воротник, и на внутренней части воротника должен быть кусок белой тряпочки. За день он загрязняется, и каждый вечер нужно отрывать этот кусочек и зашивать туда новый. Всем было абсолютно похуй на то, что я никогда не шил, и у меня вообще руки из задницы растут.

В первый же вечер нас учили, как подшивать китель. Со мной этого не было — я играл на гитаре, затем добрый дембель попросил научить его играть что-нибудь, и я начал учить его. В итоге он сам подшил мне китель и погладил его. То есть дембель, который уходил из армии через неделю, сделал всё за меня.

Из-за того, что я стал личным трубадуром дембелей, на обеде и ужине я тоже сидел с ними. И поэтому ребята с моего призыва — духи — сразу, с первого-второго дня, меня возненавидели. Их запрягали, говорили мыть пол, а мне никаких нарядов не давали. Они стали говорить: «Орлов нихуя не делает, только на гитаре лабает!» Сначала я услышал краем уха, позже мне высказали это и в лицо.

Ко мне так относились не все, но многие. Духов было человек двадцать, а потом прикатили ещё восемьдесят. Всего в роте было чуть более ста человек. Тех, кто провёл в армии полгода, было мало, потому что после трёх-четырёх месяцев оставались немногие, большинство переводили в другие части. Оставляли в основном за деньги, чтобы не послали служить в какую-нибудь жопу. Примерных тоже могли оставить.

В принципе, все ребята в моей роте были нормальные. Был только один реально злой дембель — он орал на меня постоянно. Он был на голову ниже меня, и я не очень его боялся.

Где-то на второй-третий день в армии я стал каличем. Каличи — это те, кто косят по здоровью, говорят, что у них болит рука или нога. У меня ничего не болело, но я не мог поссать. Я не мог поссать, потому что не было времени. Поссать можно было только вечером, а к вечеру я так уставал, что уже не хотел ссать.

Поскольку наша рота — показная, каждое утро нам мерили температуру. Затем приходил специальный человек из медпункта, мы раздевались, и он смотрел, нет ли у нас побоев.

В тот день у меня почему-то повысилась температура — наверное, я простыл. И я сказал, что заболел.

Понимаешь, в армии твоё сознание резко меняется, и ты всё выполняешь, как робот. Когда я играл на гитаре для дембелей, я делал всё на автомате. Я понял, что со мной что-то происходит и надо что-то делать. И тогда я начал косить.

В первый раз мне не поверили, во второй — отправили в госпиталь в одном засекреченном (его нет на картах) военном городке. В этом госпитале я пробыл три недели. Всё это время я был без гитары — её не разрешили взять с собой. Это самый длинный период без гитары в моей жизни с тринадцати лет.

В госпиталь ко мне приезжала девушка. Она привозила сигареты, которые тут же разбирали. Как правило, стреляли башкиры. Там было человек тридцать башкир, и они все вместе косили. Однажды я сказал башкиру, что не дам ему сигарету. Он сидел прямо передо мной в этот момент. Он поржал, взял сигарету и пошёл. Пиздец.

Первую неделю я лежал в палате с хорошим ремонтом, а потом нам сказали, что мест здесь больше нет и вы переселяетесь на другой этаж — советский.

В госпитале было лучше, чем в части, я хотел оставаться там как можно дольше. Я читал там книжки — «Искру жизни» Ремарка и стихи. Но моей конечной целью было комиссоваться по здоровью.

Мне вставляли трубку в живот — нашли только гастрит, мне делали массаж простаты — сказали, что у меня всё нормально. Короче, мне вставляли в рот и жопу всякую херь, и ничего не помогло. В итоге я только опозорился, и безрезультатно. Я им все версии говорил, они меня на всё проверили и сказали, что я абсолютно здоров. Я уже не знал, что делать.

Кожное заболевание действительно не проходило, но его нет в списке заболеваний, по которым можно комиссоваться. Моя проблема была в том, что мыться в армии — это проблема, а если я не моюсь каждый день, то у меня всё начинает опухать, кровь идёт. Это сыграло мне на руку, потому что я приходил к врачам, показывал форму, испачканную в крови, и говорил: вот видите, что со мной делает российская армия!

От чуваков, лежавших со мной в госпитале, я узнал, что можно проглотить какую-то хрень с марганцовкой, чтобы создать себе язву, или сломать себе ногу, и тогда тебя комиссуют. Я нашёл человека, который согласился сломать мне ногу. Это был здоровый армянин. К нему приезжали другие армяне, он читал «Графа Монте-Кристо», причём очень быстро, и сильно хвалил эту книжку. Он был образованный и при этом такой типа жёсткий. Потом я передумал ломать ногу и марганцовку тоже пить не стал.

Под конец я уже стал косить по сердцу. Я говорил, что у меня болит сердце, хотя на самом деле оно не болело. На меня повесили какую-то хрень, которая каждая тридцать минут измеряла давление.

Под Новый год в госпиталь пришёл начальник военного городка и сказал, что всех нас надо убирать оттуда. Врач-терапевт сказала, что меня выписывают на следующий день. И что мне делать — непонятно.