Дурацкие вопросы к российской армии

«Я отдавала своего сына в армию защищать родину, а не в рабство! Разве это армия? Это мясорубка в мирное время! Правильно делают те матери, которые „отмазывают“ своих сыновей от армии любыми способами. Всю оставшуюся жизнь я буду себя винить, что доверила сына этим солдафонам»,— так мать солдата Елена Руденко публично прокомментировала произошедшее спустя два месяца после трагедии.

В июне 2007 года полковника Насима Назарова приговорили к трём годам колонии: его признали виновным в мошенничестве, превышении должностных полномочий, незаконном трудоустройстве и махинациях с недвижимостью. В своём последнем слове Назаров заявил, что сдал солдата в аренду из желания помочь своей части. «Каюсь за преступления. Скажу только, что все мои действия были направлены на благополучие воинской части, подчинённых. Я думал, что победителей не судят. Увы, ошибся. Инициатива наказуема».

«Как мне кажется, он [приговор] имеет воспитательную силу, он направлен на то, чтобы многим командирам, которые находятся в таком же положении, показать, что нельзя вольно распоряжаться воинским имуществом, финансовыми средствами своих частей, а главное, судьбами, жизнями, здоровьем подчинённых солдат», — говорил по итогам суда над Назаровым руководитель читинского правозащитного центра Виталий Черкасов, участвовавший в защите Руденко.

Пройдя длительное лечение и реабилитацию в Москве, Андрей Руденко был комиссован из армии почти два года спустя после инцидента — в июне 2008 года. В результате полученных травм он получил статус инвалида первой группы.

Ни для кого не секрет, что в СССР военнослужащие по призыву трудились на государственных объектах повсеместно. «Строительные воинские формирования — в просторечии «стройбат» — были известны особенно жёсткой «дедовщиной» и использовались на самых разных гражданских объектах… Но государственными объектами дело не ограничивалось. Вряд ли найдётся живший в то время человек, который не видел солдат на строительстве дач», — говорится в докладе «Лишний солдат», подготовленном группой правозащитных организаций в 2012 году.

Переход к рыночной системе в 90-е годы открыл перед командирами более широкие перспективы, отмечают эксперты. Появились частные фирмы, предлагавшие предоставить военнослужащих в качестве разнорабочих. Функционировали и биржи солдатского труда. К частям открыто подъезжали автобусы и автомобили и развозили солдат на стройки.

Логично, что вдали от крупных городов, как в случае с Руденко, вероятность обнаружения преступлений против солдат уменьшается. Солдаты часто боятся говорить о случаях принуждения публично, особенно когда рядом нет тех, кто готов бороться за их права. Найти поддержку в подобных ситуациях зачастую оказывается невозможно из-за всеобщей запуганности, говорит Щербак. Юрист советует солдатам, решившимся на открытое противостояние с начальством в суде, сразу переводиться из своей части. «Находиться в ней дальше невозможно. Военные своих не сдают, так же, как наш президент своих не сдает».

«Если бы вы отслужили, вы бы понимали, что сама атмосфера очень сильно подавляет личность, и человека достаточно легко сломать там и заставить делать то, что делают другие», — констатировал несколько лет назад прошедший армию юрист Антон Щербак. Его нынешняя работа — оказывать юридическую помощь военнослужащим, попавшим в беду, и их семьям. К «Солдатским матерям» обращаются с жалобами на избиения, издевательства, обзывания, вымогательство. Теперь свои собственные проблемы из-за дедовщины в бытность военнослужащим Щербак называет «детсадом».

И хотя атмосфера в воинских частях остается тяжёлой, Щербак уверен в том, что в целом жизнь военнослужащих стала легче, чем в «нулевые» годы. «Раньше солдаты очень много терпели — чего только не терпели, — вспоминает он. — Читаешь старые обращения, когда поднимаешь архив, и волосы дыбом встают. Сейчас такого нет. Ни издевательств таких, ни терпения. Солдаты сейчас при малейшем нарушении не боятся обращаться к нам. Хотя их до сих пор называют крысами за это».

Обращался к «Солдатским матерям» и уроженец города Гулькевичи Краснодарского края Игорь Суворов: его интересовало, можно ли снимать происходящее на призывной комиссии на видео. Так он узнал об АГС — альтернативной гражданской службе — варианте для призывников, не видящих для себя возможности служить в армии, исходя из своих убеждений.

Право на альтернативную службу появилось в Конституции Российской Федерации еще в 1993 году. Но Федеральный закон об альтернативной гражданской службе приняли только через девять лет. И наконец в 2004 году его стали применять на практике.

На начало августа этого года, по данным Роструда, на гражданской службе состоят 1208 человек — менее одного процента от общего количества военнослужащих по призыву.

Игорь Суворов включает видеокамеру и выходит в центр квадрата, образованного казёнными столами, за которыми сидят члены призывной комиссии во главе с председателем. Председатель много шутит, кажется, он пребывает в отличном расположении духа. Призывник Суворов же, напротив, настроен недоверчиво по отношению к собравшимся и на протяжении тринадцати минут общается с ними только на языке формальных правил. Он успел выучить их наизусть, готовясь отстаивать своё право на замену военной службы на альтернативную гражданскую.

В ходе комиссии Суворов неоднократно пытался объяснить свои взгляды членам комиссии — это стандартная процедура для желающих заменить военную службу на гражданскую, но председатель так и не дал ему этого сделать. Такие комиссии часто кончаются неудачно для призывников. Камера нужна была Суворову для убедительности и подстраховки в случае обмана. «Ласковыми и вежливыми они [члены призывной комиссии] становятся только при наличии видеокамеры. А без неё начинают унижать, могут заставить раздеться, грубо разговаривают, матерятся, изымают и не отдают документы. Отпускают шуточки типа «Не служил — не мужик». Самое интересное, что они говорят одно, делают другое и пишут третье. Видео было подтверждением того, что там происходило на самом деле».

Суворов уверен, что, не принеси он камеру, комиссия бы вынесла противоположное решение.

Сейчас Игорю Суворову двадцать лет. С седьмого по девятый класс он учился в местном кадетском корпусе и уже тогда «понял всю эту кухню». «Кроме того, как подчиняться, там больше не учат ничему. Там формируют рабов. Армия — это школа рабства. Их задача — научить тебя подчиняться и заставить радоваться тому, что тебе дали».

Закончив школу, Суворов столкнулся с выбором: армия или переезд из родного края. Выпускнику не хватило баллов для поступления на бюджет в местные университеты, а денег для оплаты его обучения у семьи не было. Зато он прошёл на бюджет в Амурский государственный университет и отправился учиться в Благовещенск.

В чужом городе на другом конце страны Суворов чувствовал себя не очень уютно. Не нравились климатические условия, на самостоятельную жизнь вдали от дома не хватало денег, плюс ощущение отчуждённости: «всё-таки это очень далеко — восемь тысяч километров». Тогда он решил перевестись в Кубанский государственный университет на заочное отделение, чтобы продолжить обучение в Краснодаре. Учёба на заочном отделении не предполагает отсрочки — к Суворову пришли с повесткой.

Сначала Игорь пытался доказать, что не годен к военной службе по медицинским показаниям. Его и на гражданке беспокоят боли в пояснице — призывник признаётся, что может потерять сознание от боли.

Добиться своего у него не получалось: «случайным образом мои медицинские документы терялись, врачи не брали их во внимание». Пообщавшись с правозащитниками, Суворов поменял стратегию борьбы.

Категории годности к военной службе и АГС совпадают. Это значит, что и при замене военной службы на альтернативную гражданскую призывник может получить такую категорию годности, которая позволит ему вовсе не служить. «Я стал задумываться, почему не хочу идти в армию, и излагать эти мысли».

Игорю пришлось убедить в своей непригодности к военной службе не только призывную комиссию, но и собственных родителей. Сейчас мама поддерживает его полностью, а отец сохраняет нейтралитет. И Игорь этому рад. «Мой папа начинает осознавать, что не хочет, чтобы его ребенок был пушечным мясом. Ему не нравится, что наши солдаты-срочники — в каждой бочке затычки».

Суворов — один из многих «альтернативщиков», запечатлевших свою призывную комиссию и выложивших записи в интернет. В сети сложилась целая культура сторонников альтернативной гражданской службы. Видеосвидетельства борьбы за свои права на призывных комиссиях — не единственные их следы. «ВКонтакте» существуют сразу несколько сообществ, в которых призывников на предмет АГС консультируют правозащитники.

Тем же занимается и «Комитет солдатских матерей Санкт-Петербурга», но это не главная задача организации, поясняет Антон Щербак. «Вообще говоря, самым главным пропагандистом, доносителем информации должно быть государство, его институты: школа, военкомат, где детям обязаны говорить, что если несение военной службы противоречит вашей совести, вы можете подать заявление о замене военной службы на альтернативную гражданскую. Это должны делать не общественные организации».

Щербак приводит в пример Германию 90-х годов, где «альтернативщиков было примерно столько же, сколько и военнослужащих по призыву». Альтернативная служба в то время стала основой всей социальной сферы в Германии, говорит правозащитник Кривенко. Несмотря на более низкий доход и длительный срок альтернативной службы по сравнению с военной, пройти социальное служение считалось престижным.

При этом проходить службу разрешили не только в государственных (как в России), но и в некоммерческих организациях и даже за рубежом. Немецкие «альтернативщики» проходили службу в «Комитете солдатских матерей Санкт-Петербурга» и правозащитном обществе «Мемориал», рассказывает Щербак.

Отечественные демократы, тогда еще имевшие представительство в Госдуме, пытались продвинуть модель АГС, схожую с немецкой в 90-е годы. Всего было представлено от семи до девяти законопроектов различных групп депутатов, вспоминает правозащитник Кривенко. «Минобороны лоббировало АГС как службу без оружия в войсках. Фактически это как стройбат. Военные думали: не хочет кто-то брать в руки оружие, ну, в семье не без урода, дадим ему лопату».

В итоге получился гибрид. В принятом законе срок АГС составил три с половиной года — в 1,75 раз больше, чем военной службы. Кривенко утверждает, что военные настаивали на ещё более высоком коэффициенте (по закону срок АГС не имеет абсолютного значения и привязан к сроку военной службы) и четырехлетней АГС. В 2008 году, когда срок военной службы уменьшился до года, «альтернативщики» стали служить всего 21 месяц.

До 2008 года на АГС шли, в основном, из-за религиозных убеждений: свидетели Иеговы, баптисты, адвентисты, перечисляет Кривенко. По светским убеждениям на АГС приходило менее 10 % призывников. Правозащитник связывает популяризацию АГС среди пацифистов светского толка с сокращением срока службы.

В списке профессий, на которых могут быть заняты «альтернативщики», 104 наименования. Среди них — водитель, врач, дворник, оленевод, повар, артист балета. Чаще всего «альтернативщиков» берут на почту или в санитары.

В принципе, попасть можно куда угодно из перечня организаций, предусматривающих прохождение АГС. «Но вы можете сообщить в Роструд о своих предпочтениях, навыках и квалификации — всё это могут учесть при распределении», — объясняет еще один представитель «Комитета солдатских матерей Санкт-Петербурга» Александр Передрук.

«Альтернативщики» получают небольшую зарплату (в среднем около 10–15 тысяч рублей), но не получают бесплатного питания. Они работают по трудовому кодексу — 40 часов в неделю, имеют два полноценных отпуска. Кривенко говорит, что если сравнить «рабочее» время военнослужащего и «альтернативщика», то получатся приблизительно равные показатели. «Если бы АГС длилась полтора года, тогда было бы точное соответствие».

В целом, молодой человек, состоящий на альтернативной службе, — это «не раб, не прислуга, а обычный работник», подводит итог Кривенко.

«В Петербурге тут немного улей разворошили в том году», — замечает Щербак. Задержания и обыски по уголовному делу о взятках в военкоматах Санкт-Петербурга и Ленинградской области начались в декабре 2015 года. С апреля 2016 года под арестом находится председатель военно-врачебной комиссии горвоенкомата, а если проще — главный призывной врач Санкт-Петербурга Самир Мурсалов. Его обвиняют в организации схемы платного освобождения призывников от прохождения службы. «Это тот человек, который скреплял своей подписью окончательное решение, — идет человек в армию или получает военный билет по состоянию здоровью, — комментирует Щербак. — Внутренне я уверен, что все восемнадцать районных отделений военкомата так или иначе промышляли этим бизнесом».

Несмотря на возбуждение уголовного дела и продолжающиеся в его рамках следственные действия, взяточничество в Санкт-Петербурге не прекратилось. «Я знаю, что опять берут. Может быть, ставки возросли». Юрист не верит в то, что один показательный процесс способен сильно повлиять на ситуацию в целом. «Если пилят даже на госзакупках, то чего ожидать тут? Кто будет проверять, какие снимки ты подложил, кто как их сделал и померил?».

Правозащитники называют среднюю стоимость военного билета — 150 тысяч рублей. О такой сумме или близкой к ней рассказывают сами призывники и члены их семей.

Возможность получить взятку от призывника приводит к вымогательству со стороны военкоматов, хотя государством разработаны инструменты, предназначенные для разрешения спорных ситуаций с медицинскими показаниями и их интерпретацией. «По закону, как только парень жалуется, что у него что-то, например, со спиной, его должны отправить на дополнительное обследование. Государство специально выделяет деньги на это — есть взаимозачёт между Минздравом и Минобороны. Военкомат должен бесплатно направить призывника в специальные поликлиники из списка. Сколько призывников отправили, столько средств придет в Минздрав от Минобороны. В наших условиях эта схема нарушается», — констатирует правозащитник Кривенко.

Гипотетически если бы все призывники захотели откупиться от призыва, военкоматы не смогли бы обеспечить им такую возможность из-за необходимости выполнять план по призыву. «Если все здоровые принесли взятки — приходится призывать всех остальных», — говорит Кривенко. По этой причине под прессинг попадают те молодые люди, которые не собираются платить. Это негодные к службе по медицинским показаниям и те самые «альтернативщики».

В течение одного года в российскую армию призываются примерно 300 тысяч молодых людей. При этом соотношение призывников и контрактников меняется. 2014 год стал первым, в котором контрактников в армии оказалось больше, чем призывников. Но несмотря на давно объявленный курс страны на профессионализацию армии, вероятность попасть под призыв остаётся достаточно большой. В том же 2014 году сообщалось: Минобороны не планирует полностью отказываться от призыва.

Одна треть юношей, достигающих совершеннолетнего возраста, непригодна к военной службе по здоровью, ещё одна — просто не нужна. В армию в итоге идёт только одна треть юношей. Если посмотреть на план по призыву и забыть о коррупции, то окажется, что выполнить план — не очень сложная задача для военкоматов. Но тем не менее повесток раздают с запасом. «Неслучайно в Москве призыв — всего пять-шесть тысяч человек. Из-за того, что здесь много студентов. Но через военкомат прогоняются 40–50 тысяч. Такая же ситуация и в регионах. Вызывают в десять раз больше призывников, чем нужно, и из этой массы уже отсеивают», — объясняет правозащитник Сергей Кривенко.

«Я никогда не любил драки. Это началось с самого детства. Мне всегда это претило». Москвич Роман Ким (имя изменено по просьбе героя) стал изучать тексты и видео об армейском быте ещё в одиннадцатом классе, несмотря на то, что особенных проблем с поступлением в университет ни он, ни его семья не ожидали. Если бы он не попал на бюджет в один из лучших вузов страны, родители смогли бы оплатить его обучение. Но вероятность угодить в армию всё равно пугала: «Я, конечно, представлял, продумывал какие-то защитные механизмы, как я психологически буду справляться, как я не дам себя сломать, но всё равно мне это не нравилось».

Поступив в университет, Роман не вспоминал об армии два года, но на третьем курсе он устроился на работу, и стало понятно, что делать что-то придётся. Ему хотелось окунуться в новое дело с головой вместо того, чтобы думать о магистратуре, поступление в которую дало бы новую отсрочку. Роман поговорил с родителями аккурат перед весенним призывом — по итогам разговора было решено раз и навсегда закрыть вопрос с армией. Сейчас Роман называет совместно принятое решение «очень разумным».

Контакт человека, готового помочь, нашёл отец Кима благодаря одному своему другу, покупавшему военный билет для своего сына ранее. Человеком оказалась женщина по имени Надежда — это единственное, что знает о ней сам Роман Ким. Цена вопроса — 200 тысяч рублей.

Отец Кима встретился с ней в Подмосковье и отдал взятку наличными. Женщина рассказала, что делать дальше. Роману нужно было прийти в военкомат во время весеннего призыва, отказаться от отсрочки по учёбе и пройти внеплановую медкомиссию. «Это был очень стрёмный момент. Я пришел в военкомат отказываться от отсрочки, понимая, что если что-то сейчас пойдёт не так, то меня прямо тут же, на третьем курсе, заберут в армию. Я, конечно, был немного на нервах из-за этого».

Надежда не подвела. Сидя в кабинете у главного врача, Роман понял, что врач прекрасно знает, что ему нужно. «Увидев мою фамилию, она открыла свой блокнотик и вычеркнула одну из фамилий в нём. У них там всё вручную на бумаге записано, никакой электроники». После чего Роман пошёл по врачам, как это обычно бывает в военкомате, и во время обхода задержался у невропатолога: «вместе мы определили болезнь, по которой будем проходить обследование».

Военкомат вызывал у Кима недоверие. «Я понимаю, что наш военкомат работает неформально. И есть болезнь, нет болезни — всё, на самом деле, решено через эту систему покупок военных билетов. Есть высокий риск, что ты не докажешь наличие болезни, даже если она у тебя действительно есть, потому что у военкоматов есть план. И если план не выполняется, то там уже никто не разбирается, есть у тебя эта болезнь или нет». Роман признаётся, что источник его убеждений — интернет, а точнее, видео и тексты, демонстрирующие неприятные стороны армейской действительности. «Такой образ у российской армии», — заключает Ким.

По итогам медкомиссии Роману Киму назначили полное обследование, ради которого ему пришлось провести неделю в одной из московских больниц, прикреплённых к военкомату, к которому, в свою очередь, был прикреплён Ким. Атмосфера в больнице и самом военкомате Киму показалась «отвратительной»: «Жуткий конвейер. Есть пацаны, которые хотят служить, которые не хотят служить… Немного похоже на средневековье. То, чего ты добился, здесь вообще ничего не значит. Ты просто кусок мяса, который либо пойдёт служить, либо нет. Это ужасно неприятно».

Через четыре месяца после обследования Ким забрал свой военный билет в военкомате — ему присвоили категорию Б. Так он стал рядовым в запасе.

Правозащитники утверждают, что коррупционная схема работает и в обратную сторону из-за желания призваться жителей тех регионов, в которых план по призыву невелик. В первую очередь это относится к Северному Кавказу. «План по призыву разный в разных регионах — в зависимости от ресурса и дополнительных соображений. В Москве призывается 6 тысяч за призыв, в Питере — 3–4 тысячи. А в Чечне ни одного, в Дагестане — 400 человек, хотя несколько лет назад было 8 тысяч. Генштаб, наблюдая количество людей и состояние здоровья, разбрасывает показатели по регионам. Плюс руководствуется своими соображениями, как с Дагестаном и Чечнёй. Считается, что их в армии нежелательно иметь», — объясняет Кривенко.

Открыто про особенное положение Северного Кавказа армейская верхушка не говорит, но это факт, отмечает правозащитник. «Это связано с тем, что когда в частях собираются группировки дагестанцев, они образуют силу, и если помните, на рубеже 2010–2011 годов было много случаев, когда дагестанцы издевались над русскоязычными». Кривенко отдельно проговаривает, что «это не национальная проблема в армии, а культурологическая». «Есть методики, как с этим работать. Там, где спаивают воинский коллектив, такого не происходит. Держать часть могут представители любой национальности».

«В Дагестане это целый бизнес, — добавляет Щербак. — Там сложно найти работу, зато есть воинские части, Росгвардия, полиция, и ребята идут в силовой блок. А чтобы работать там, надо призваться. В республике живут 3 миллиона, а норма призыва — не больше 500 человек. Желающих много, поэтому нередко ребятам приходится давать взятки».

Альтернативой для тех, кто хочет пойти в армию, но живёт в регионе с небольшим планом по призыву, является переезд к родственникам. Молодые люди оформляют временную регистрацию и встают на учёт в местный военкомат. «Потом после армии они тоже планируют остаться по контракту или пойти в полицию. Для них это часто способ дальнейшего трудоустройства и заработка», — говорит Щербак.

Сергей Кривенко относится к идее обложить налогом всех уклонистов без энтузиазма. «У нас налоги воспринимаются как некие взятки государству, откуп. А много лет вбивалось, что армия — это священный долг, не связанный с деньгами. Это нечто из другой оперы — мужчина-воин. Я считаю, что откуп от армии не привьётся сейчас. Может, потом и будет нормально, — рассуждает Кривенко. — Но он и не нужен. Мы и так все платим налоги, и на эти налоги содержится армия. По-моему, давно можно было бы сделать полностью контрактную армию».

В то же время правозащитник признаёт, что контрактная система — не панацея от всех проблем. «Нормальный контракт не создан. Основная проблема армии, с моей точки зрения, — это изменение военно-служебных отношений. Внутри воинских коллективов создана среда давления, подчинения».

Вторит ему и юрист Антон Щербак. Он тоже уверен в том, что более действенной мерой, чем налог, освобождающий от призыва, стал бы полный переход к контрактной армии. Но и такая кардинальная мера, по его мнению, не сработает, если не изменится отношение к человеку со стороны государства. «Призывная система тоже могла бы нормально существовать, если бы к призывникам, да и к контрактникам, обращались как к людям, имеющим честь и достоинство. Не будет призывников — будут контрактники, которые при нынешней системе порой, особенно если они молодые, находятся на том же положении, что и призывники».

Теперь Роман Ким рассуждает, что «мог бы поднапрячься и получить легально свой военный билет». Но тогда не хотелось рисковать. Ни он, ни его родители совсем не жалеют о деньгах, потраченных на покупку военного билета. «Мы с папой посчитали и поняли, что сумма, заплаченная им за военный билет, меньше той, которую я за год получал на работе».

Поэтому Романа не сильно интересует, имел ли он право не ходить в армию по медицинским показаниям. Хотя он слышал о правозащитных организациях, занимающихся проблемами призывников и военнослужащих, и читал истории успеха парней, которым такие организации помогли. «Но это же надо 25 тысяч раз ходить, доказывать, проходить миллион обследований. А я работал. И времени не было совершенно».

Ким слышал что-то и о возможности пойти на альтернативную службу в тот период, когда семья принимала решение дать взятку, но этот вариант он быстро откинул. «По сути, два года я был бы должен работать не по специальности в каком-то государственном учреждении без перспектив роста. Зачем? Это требует бóльших трудозатрат, чем покупка военного билета».

Если бы в армии служили исключительно по контракту, обществу, в целом, стало бы лучше, уверен Ким. Атмосфера в армии преобразилась бы за счёт того, что служить шли бы только те, кто этого хочет и видит своё развитие в силовых структурах, а все остальные были бы избавлены от нависающего «дурацкого» вопроса.

Однако у существующей коррумпированной системы есть свои интересанты — «врачи, начальники военкоматов, начальники начальников», которые активно борются за сохранение существующей системы. Ким считает, что поменять эту систему сложно, во-первых, из-за круговой поруки взяточников, а во-вторых, из-за того, что нынешняя ситуация с призывом по сути равновесна, несмотря на то, что равновесие найдено обществом при помощи коррупции. «Думаю, что наверху системе это выгодно, потому что они получают хоть какое-то количество призывников. Люди из регионов, насколько я знаю, идут в армию более охотно, но им и откосить легче. Люди в больших городах платят и не служат. А люди в военкоматах получают эти деньги и стараются сохранить статус-кво».

В отличие от правозащитников, побеседовавших с «Батенькой», Киму нравится идея обложить налогом здоровых молодых людей, не планирующих идти в армию. Священным долгом каждого, по его мнению, войну считает «определенная когорта людей, например, потомственные военные», а взгляды молодёжи, проживающей в городах-миллионниках, в основном, противоположны. Городская молодежь видит свою реализацию за пределами силовых структур, и люди готовы отдать деньги, чтобы не идти в армию.

«Лично я не считаю, что я что-то должен Родине. Мне кажется, это базовое различие между тем, что происходит в моей голове, и тем, что нужно ощущать в армии. Я для себя оцениваю возможность работать там, где я хочу работать, гораздо выше, чем занятия этим дурацким вопросом».