Как я простил прапорщика Кувшинова. Куплет номер четыре

Вместе с друзьями самиздата, фестивалем современной драматургии «Любимовка» изучаем лучшие пьесы независимых авторов из конкурсной программы — 2018, организованной при поддержке арт-площадки «Варочный цех». За каждой из них стоит, по сути, Та самая история, но, как оказывается, рассказать её можно по-разному, в том числе в формате полноценной пьесы. Материалов было огромное количество, поэтому мы решили сосредоточиться на одной пьесе, поделив её на четыре части. В ней главный герой, всю жизнь мечтавший играть рок-н-ролл, изживает травму, нанесённую ему прапорщиком, едва не загубившим его музыкальную карьеру. 

Пьеса-песня в четырёх куплетах, трёх припевах, плюс бридж и финал.

Толик — профессиональный музыкант, 37 лет. Активно занимается спортом (боксом), что не мешает ему регулярно выпивать. Модненький. Носит бороду.
Мама — его мама, 60 лет. Пенсионерка. Недавно овдовела.
Семён — друг и собутыльник Толика. Профессиональный музыкант, 37 лет. Холост.
Люда — жена Толика, 32 года. Активный и успешный бизнесмен в области шоу-бизнеса. Работает сразу в нескольких местах, в том числе в ресторанах и ивент-агентствах.
Яндекс-навигатор (бубнит женским голосом).
Прапорщик Кувшинов — отставной военный, 65 лет.
Лёша Шкуркин — сверхсрочник оркестра, бывший сослуживец Толика, 45 лет.
Хорошо одетая девушка 1, 2, 3…
Хорошо одетый мужчина
Хорошо одетая, пьяная в муку девушка

Воронеж. Помещение военного оркестра. На четырёх стульях, поставленных в ряд, лежит с книгой в руке старшина сверхсрочной службы Лёха Шкуркин. Входит Толик. В обеих его руках по сумке с едой и выпивкой.
Толик. Лёха! Чёрт! Я так и знал!
Лёха. Толик, блин! (Вскакивает. Обнимаются). А мне с КПП перезвонили, сказали, сейчас боец в оркестр попа какого-то с вискарём сопроводит. Думаю, какой алко-поп? Может, со вчерашнего жмура кто чего забыл, а это ты!
Толик. Лёха! Как же я рад тебя видеть! А где все?
Лёха. Так, на жмуре.
Толик. А ты косишь, как всегда?
Лёха. Так они ж не башлёвые… Кулейка если только, так я не киряю особо, ты же знаешь. Да и то, кулейка — это когда хороший человек помер, а так сволота одна жмурится.
Толик. Блин! «Жмуры», «кулейка», «башли», «хороший человек умер». Прям музыка юности! Вуд сток! Как же я скучал по всему этому.
Лёха. Возвращайся! Будешь ещё друшлять и берлять, вместо того чтобы в своей Москве спать и есть. Слушай, Толь, реально на попа похож.
Толик. Мода. У нас сейчас чуть не каждый второй либо поп, либо Сальвадор Дали. А ты вообще не меняешься.
Лёха. Так маленькая собачка — до старости щенок. (Allegro non troppo.)
Толик (в трубку). Мам, да, слушай, извини — забыл. (Пауза.) Да, на месте. (Пауза.) Не буду. (Пауза.) Честно. (Пауза.) Не спиваюсь… Не на дно… Оп, ну всё, мам, здесь же режимный объект. Сейчас меня вырубят. (Выключает телефон. Лёхе.) Слушай, у меня тут куча всего. Поможешь накрыть?
Лёха. Давай. (Вытаскивают снедь. Накрывают на стол.)
Толик. Накатишь со мной? Чисто символически?
Лёха. Лей, но ты же знаешь, собутыльник из меня никакой. (Наливает. Выпивают.)
Толик. Чё читаем?
Лёха. Сартра.
Толик. Ёлы! «Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане, и этим сознанием горд...»
Лёха. «...Другой же играет порой на баяне Сантану и Weather report».
Толик. Да! Некоторые вещи не меняются. А «сверчки»? Как они тут без меня?
Лёха. Как раз тут изменений полно. Триша помер лет пять назад, а Шабуняева и Женьку в том году отнесли.
Толик. Блин! Женька! А от чего?
Лёха. А от чего музыканты мрут? Водка…
Толик. Не чокаясь.
Лёха. Во-во… Не надо. У меня осталось ещё, спасибо. (Толик пьёт один. Мрачнеет. Долго молчит.)
Толик (глядя в пол). Слушай, а этот жив? Ну, помнишь? Кувшинов?
Лёха. Пока жив… Так ты к нему приехал?
Толик. Что значит «пока»?
Лёха. Комиссовали его по здоровью. В кочегарке у нас работает. Русские своих не бросают.
Толик. А где это?
Лёха. Не помнишь, где у нас котельная? Всё-таки, значит, к нему приехал… Офигеть.
Толик. Да не обижайся ты. Я сам чего-то не пойму, чего я приехал. Может, Кувшинов — только повод. Не знаю. Не ладится чего-то. (Наливает. Выпивает.)
Лёха. Творческий кризис? Так это нормально. Я, кстати, в соцсетях слежу за тобой. Прикольный проект у тебя… Этот… Про папу.
Толик. «Приснись мне, папа».
Лёха. Да! И этот ещё прикольный проект — «Остров сокровищ». Весёленький такой. Кстати, всё спросить у тебя хочу: а почему «Остров сокровищ»?
Толик. Да это Сеня всё! Он говорит, что главная проблема у Стивенсона в «Острове сокровищ» — отсутствие положительных персонажей. Одни пираты вокруг или просто жадные люди. Конфликт плохого с худшим, типа. Так вот, он хочет его (Стивенсона) недостаток в наше достоинство переделать. Ну, мы трое, тоже подонки те ещё. Слоган сочинил: «„Остров сокровищ“ — среди нас нет положительных персонажей!» Говорит: «Должно сработать. Бабам плохие мальчики нравятся».
Лёха. Прикольно.
Толик. Стишки соответствующие пишет. Не, вообще Сеня молодец. Креативненький.
Лёха. Точно. И барабанщик у вас — бомба! Я иногда под него играю. Кайф. Драйвешник такой, блин… Чё не так-то?
Толик. Да не в этом… Я тут изменения глобальные затеял, короче. В такси пошёл.
Лёха. Да ладно? С музыкой завязал, что ли?
Толик. Ну, типа того. Из профессии ушёл. От жены ушёл. С мамой живу. Вот, думал, к вам съезжу. Кувшинову в рожу дам… Встану, как горец, раскинув руки, и, глядя в небеса… Покорчусь такой — весь в плаще и в синих молниях… А на поверку… В такси месяц вкалывал, чтобы на билеты и на поляну вот эту скопить. Я в шоке! Как люди живут? Я там в среднем за сутки чистыми полторы-две тысячи получаю. За сутки, Лёха! Это после надо ещё сутки отсыпаться! Сначала думал: опыта не хватает. Так нет! Все так получают. Я у чуваков — ну, этих, из такси — спрашиваю: мол, чего это? Так нормально разве? Они ржут… Говорят: «Добро пожаловать в мир нормальных людей, сеньёр марьячь!» В такси сейчас, кстати, полно умных, образованных мужиков. Прикинь! Извозом занимаются! Как в 90-е! Они меня сразу вычислили. «Тебя-то как, — говорят, — сюда занесло?» На дорогах гонки чокнутых. Нервяк, как на вступительных в консу. В общем, крысиные бега какие-то, а не работа. Дома мама пилит. Еле вытерпел. Сюда приехал... Праздник… Битва… Пир духа… А тут — трое друзей-жмуриков и один враг-инвалид. Перемены какие-то пошленькие… Как у Горбачёва получаются.
Лёха. Это ты, братишка, ещё наши, воронежские, расценочки не видел. Тут бы ты два месяца на поляну копил. А Кувшинов не инвалид. На инвалидность не напил пока. И, видимо, не напьёт. Зашился вроде. Сидит в своей кочегарке, как сатана перед воротами. Страшновато там у него. Откроет заслонку свою, на огонь смотрит и улыбается… Брррр!
Толик. Слушай, давай так: я сегодня его бить, наверное, не буду. Прощаю, как себя самого! Сейчас «сверчки» приедут со жмура — нафигачимся с ними и за здравие, и за упокой. Но раз я приехал, хотя бы увидеть супостата я должен. «Сверчки» когда обратно?
Лёха. Часа два у тебя есть.
Толик. Проводишь к сатане в кочегарку?

На сцене в ряд стоят три стула. На них сидят Семён, Люда и мама. Они смотрят поверх голов зрителей. Там как бы разыгрывается интересующая их сцена с Толиком.
Люда. А доедет ли этот козёл до Москвы?
Мама. Конечно не доедет. Он же в лоскуты.
Семён. Девчат, мы с Толиком и не в таком состоянии доезжали. Вот как-то раз в Самаре, уже после концерта, поехали мы на речном трамвайчике перед самолётом покататься… (Мама и Люда осуждающе смотрят на Семёна.) Да я не в том смысле, чтобы похвастаться. Просто. Надо верить в человека. «Человек может всё. Не почти всё, а всё».
Люда. Меня ещё вон те гопники за соседним столиком беспокоят. Он же им попом представился.
Семён. Не представился! Не представился! Просто не стал отрицать.
Мама. Но они уверены, что мой сын — священнослужитель. И один, как вы, Людочка, говорите, «гопник» ему даже руку поцеловал.
Люда. И когда они поймут, что Толик не поп, будет махач.
Семён. Девчонки, девчонки! Я вам сейчас всё объясню! Вот ему официант третью тарелку супа несёт. Как думаете, почему?
Люда. Он пытается протрезветь.
Семён. Нет. Не поэтому. «Суп» — это единственное слово, которое он может в таком состоянии выговорить. Уж поверьте мне. Поэтому, когда эти гопники подошли и спросили его: «Э, бль… борода, ёп, чё, попнах?» — он смог только кивнуть.
Люда. Но кивнул-то он положительно!
Семён. Потому что, если бы он кивнул отрицательно, ему бы пришлось объяснять, что он музыкант, что он из Москвы и что там сейчас такая мода. Что там сейчас не только музыканты бороды носят, но и вообще там всякие хипстеры и так далее — представляете, сколько слов? А так кивнул — и ладно.
Люда. А в Библию он пялится тоже чтобы протрезветь?
Мама. Это мой подарок. В дорогу почитать.
Люда. Это чтобы смягчить отмщение прапору? А там Ветхий или Новый завет?
Мама. Оба, Людочка. Сначала Ветхий завет, а потом, как положено, — Новый... А потом и «Деяния». А что?
Люда. Судя по тому, как им был отфигачен прапорщик Кувшинов, Толик до Нового не дошёл.
Мама. Ой, смотрите, Людочка, к нему девушка подсела. (Семён и мама смотрят на Люду. Мама с презрением, Семён с сочувствием.)
Люда. Во-первых, это не девушка, а буфетчица. Во-вторых, меня это больше не интересует. А в-третьих, гопники это тоже заметили. Разоблачение мнимого попа, а значит, пьяная бойня всё ближе и ближе.
Мама. Уходят… Вместе уходят...
Люда. Перекрестил… Придурок. Наверное, грехи отпустить ей хочет. Ну, поздравляю! Теперь уже весь вагон-ресторан думает, что с ними поп-с едет-с. Кобзда Толику. Всей шоблой откотехезят.
Семён. Буфетчицу! В подсобку! Классика! Молодчик! Ой, извини, Люд…
Люда. Он может делать что захочет. Мы расстались. Я же говорила.
Семён. А буфетчица, кстати, может быть выходом. Они сейчас там устанут — и заснут. И гопники про него забудут.
Люда. Ага! Размечтался. Буфетчице на работу надо возвращаться, а такого попа, после такого нравственного падения, в подсобке оставлять нельзя. Доверенность, как любил говорить Лужков, теряется один раз — и на всю жизнь.
Мама (укоризненно глядя на Люду). Да чего он вообще в этот Воронеж попёрся? С работ со всех ушёл? На такси на этом сутками пропадает...
Люда. На меня намекаете? Зря. Я его не гнала. У него с мозгами проблемы. Не на те мельницы ваш Дон Кихот скачет. А это уже по вашей, наследственной части. (Укоризненно глядит на маму.)
Семён. Девчонки, не надо. Ну подумаешь! Пробздеться чуваку захотелось. Он же не на войну поехал. Чё вы? Ну, дадут ему эти гопники пару раз под дых — и чего? Не помрёт же!
Люда. Да он-то небось думает, что победит их всех. Чего, я его не знаю? Он же сейчас любуется собой. Смотрите: прапору, который бляхи солдатские медные пальцами выгибал, а теперь сатаной в кочегарке сидит, — вломил, красава! «Сверчков» своих московским вискарём напоил — муй бьен, что называется! Буфетчицу нагнул — вообще герой. И сейчас ещё гопникам бздянок пропишет. Спорим, он сейчас эту дуру в подсобке прёт, а сам фразы в духе Брюса Уиллиса или Клинта Иствуда готовит. Причём их должно быть две, блин! Одна — чтобы красиво войти в драку, а вторая — чтобы устало и кинематографично сесть на трупы врагов для памятного фото. Козёл!
Семён. А что? Гопота вроде мелкая… Толик зря, что ли, боксом пятнадцать лет занимался? Может, действительно получится. Вон как он Кувшинова уделал. Мне его даже жалко на каком-то этапе стало.
Люда. Да, Кувшинов и не сопротивлялся толком. Наоборот, как раз Кувшинову-то больше всего хотелось, чтобы Толик ему вломил.
Мама. Это почему вы так думаете?
Люда. Да он его, можно сказать, уговаривал уже драться! Толик-то ваш типа «передумал». Нюни развесил и песню, небось, уже сочинил на эту тему. «КЯППК».
Мама. Чегой-то?
Люда. «Как я простил прапорщика Кувшинова». Знаем, проходили. Он, типа, в последнего романтика играет. Бьёт в бубен, прощает врагов, пишет сентиментальную музыку, бухает и «тоскует, как Блок».
Мама. Толику Бродский нравится, Людочка!
Семён. А что плохого в романтизме?
Люда. То, что его давно нет! И потом, для настоящего романтизма нужно же поступки совершать! На войну идти.
Мама. Вот, Людочка, своих детей заведёте — и давайте! Всех на войну! А моего не надо!
Люда. Да ладно, с войной. Вы чего не поняли? Никакую рожу Кувшинову он бить не собирался. Он ехал туда нажраться со «сверчками» и простить прапора. Вернее, он его ещё в Москве простил.
Семён. Ну чего — прям так далеко простобухнуть ехал?
Люда. Да! И чтобы вот таким дуракам, как ты, потом интересные истории рассказывать. Мол, «решил я, ребята, прапору одному вломить. Наливай, чего сидишь? Приехал, а он — инвалид. Ну и простил его». Красиво?
Семён. Нормально…
Люда. Так не на того прапора напал. Яйца Кувшинова, судя по всему, из нержавейки сделаны. Видели, как он его? Почти как тогда, 18 лет назад. Только тогда он ему сдуру гитару об угол стены сломал, а сейчас сюжет о всепрощении. Толику нужна была история. Понимаете? История, где он творец. Хочет — милует, хочет — казнит. А тут вышло всё, как захотел прапор. А прапор захотел получить по роже. Я — за Кувшинова!
Семён. Я за Толика, но вышло непонятно. Вроде Толик и победил, а праздновать не хочется.
Мама. Возвращаются. (Сочувственно смотрит на Люду.)
Люда. О господи! Вы всё о том же!
Семён. Не устали… Не заснули…
Люда. И гопники не заснули. Чего они ему говорят? Интересно, прямо здесь или выйдут? Сень, чё он там им отвечает? Я не слышу.
Семён. Это стихи, похоже. Караул… Это мои стихи! Девки! Толик знает мои стихи на память, слышите, это я про нашу с ним работу сочинил. Он тогда ещё сказал, чтобы я стихами своими говёнными… Ну, в общем, это… А тут, смотрите-ка, — наизусть выучил! Слышите?

«У меня есть мечта, ну, „ай хев, — типа, — дрим“:
Я хочу, чтоб на мой день рожденья,
Песню „Больно мне, больно“ Казаченко Вадим
Спел мне за вознагражденье.
Ради этой мечты пру по трупам с говном,
Хоть пути, может, были иные,
И внимают чиновники мне за столом,
В основном, коррумпированные.
Но кровавые деньги недолго карман
С ляжкой жгут, и, ничтоже сумняшись,
То пропью гонорар, то крестьянам раздам,
Предварительно, ясно, нажравшись.
А теперь, как назло…»

Люда. Да заткнись ты! Сейчас друга твоего убивать будут… Со стихами своими говёнными… Значит, прямо здесь… Ну, держись!
Семён. Ух, ёлы! Красиво, Толь! Промазал, правда, а так — ничего! Кинематографично.
Мама (вскакивает и эмоционально жестикулирует во всё время монолога). Толик, сзади! Локтём! Сынок, ноги подключай! (Люда и Семён смотрят на маму. Люда с удивлением, Семён с восторгом.) Давай, давай, правильно! Стулом его, козла безрогого! Ну, что ты, как мешок с говном!? Он же встанет сейчас! Добивать надо! Приборы на столе для кого лежат? Воткни ему вилку в жопу! Да не надо ничего говорить! Потом скажешь! Смотри, мелкий сбежать хочет! Кинь в него чем-нибудь! Да он не от страха, он за подмогой! Во, графином… Мимо, Толик, мимо! Ушёл… Чёрт! Да держи ты тыл, мудило! По яйцам бей, сыночка! Налево смотри! Теперь направо! Они повсюду! Не надо без толку прыгать! На руку ему лучше прыгни! Подмога… Ещё трое…Кобздец... (Садится на место. Закрывает лицо руками.)
Семён (восхищённым шёпотом). Восьмёрочка! Играет Восьмая симфония Шостаковича, третья часть — Allegro non troppo.

Квартира мамы Толика. Толик лежит на постели. Он сильно покалечен.
Мама. Опять следователь звонил.
Толик. Решили вроде всё.
Мама. Не знаю… Говорит, зайти тебе к нему надо. Чё-то там подписать. Я говорю, куда он пойдёт такой? Еле до туалета шмурыгает. Чайку?
Толик. Давай.
Мама. И Сеня твой заходил. Я не стала будить тебя.
Толик. Чё хотел?
Мама. Во-первых, он тебе телефон принёс твой новый. Ты же свой тогда посеял на насыпи под Орехово-Зуевом. Ну, я ему паспорт твой дала. Он там по знакомым ходил, восстанавливал твою симку, контакты, а вообще второй раз уже приходит. Наверное, поздравить тебя с возвращением хочет.
Толик. Из Воронежа?
Мама. Угу… С того света!
Толик. Ма, не надо громко, пожалуйста.
Мама. Чё опять? Тошнит?
Толик. Угу.
Мама. Кружится?
Толик. Угу.
Мама. Зараза… Давай укол сделаю?
Толик. Терпимо пока.
Мама. Чай налила. Встанешь?
Толик. Угу. (Поднимается с постели. Садится к столу.) Писи сиротки Хаси?
Мама. Тебе сейчас крепкий нельзя. Вон, с мармеладкой.
Толик. Слушай, а помнишь, ты допытывалась, когда я дембельнулся, откуда шрам на носу?
Мама. Помню. Ты говорил, что на дуэли вилкой продырявили.
Толик. Я? На дуэли? Круто. Не помню.
Мама. Каждый раз какую-то ахинею нёс. То про дуэль с поваром на вилках из-за дочери полковника, то про секретный локатор, вживлённый в нос.
Толик. Мам…
Мама. Чего?
Толик. Тебе так важно от меня было узнать?
Мама. В смысле?
Толик. Да, Лёха Шкуркин вас сдал тогда с отцом. И я видел. Так… Сквозь сон. Вы думали, небось, что я в отключке тогда был… А я видел… Ты плакала… Отец тоже… Я потом, правда, решил, что померещилось. На Лёху надавил — он и раскололся. Рассказал, как провёл вас в больничку ко мне. И про уродов этих из стройбата, с которыми я подрался, вам рассказал.,.
Мама. Тогда за бутылку можно было к ракетной установке провести.
Толик. А чего скрывали?
Мама. Не знаю. Отец чего-то… Не говори ему, говорит, и всё. А ты чего, раз знал, что мы знаем?
Толик. Не знаю…
Мама. Ты как в Воронеж едешь, так тебя убивают вечно. И главное, гитару разбитую он старшине не простил, а убийц своих простил… Что тогда говнюков этих прикрыл прыщавых: «Не помню, не знаю!» Что сейчас гопоту, которая тебя с поезда на полном ходу сбросила… Воронеж… Не город, а мясной ряд.
Толик. Он не старшина. Он прапор. Слушай, а в этот раз?
Мама. Чего?
Толик. Мне показалось, я вас видел…
Мама. Кого?
Толик. Тебя, Сеньку, Люду…
Мама. Где?
Толик. Ну там… В вагоне-ресторане…
Мама. Да ты что?
Толик. А мне показалось, я вас видел…
Мама. Да не!
Толик. А мне показалось…
Мама. Ты чё плачешь-то? Ты чё плачешь?
Allegro non troppo
Мама. О, телефон твой ожил.
Толик. А зачем ты мне звонишь?
Мама. Я?
Толик. Ну, ты же этой мелодией на моём телефоне звонила.
Мама. А, поняла. Меня Сеня предупредил, что я у тебя теперь не «восьмёрочкой», а «шаинской песенкой мамонтёнка» звоню, а это… Это я не знаю, кто такой... Ну-ка (берёт трубку)... Алло… Если ничего срочного, перезвоните через месячишко. Отёк сойдёт, челюсть срастётся, быть может, вы даже узнаете его голос…. Кто-кто? Прапорщик Кувшинов? (Передаёт Толику трубку.)
Толик. Алло… Привет… Нормально, Валер. Ты как?.. Я тоже от госпитализации отказался. Только это не ты — это там, в поезде… А… Уже знаешь. Откуда?.. Да… Ну вот, мама правильно говорит. Может, через месячишко оправлюсь…. Записать? Могу, а зачем тебе?.. Мам, дай листочек с ручкой… Спасибо… Да, записываю… (Долго пишет под диктовку. Иногда ненадолго отрывается. Заметно мрачнеет.) Да, записал… Пока, Валера.
Мама. Ну, и чего он хотел, козёл старый?
Толик. На работу меня зовёт. Говорит, прониклись все моими проблемами. И он, и «сверчки» прониклись. Хотят помочь мне. Зовут в Воронеж. Не хотят, чтобы я на музыку забил. В воронежский Дом офицеров худруком.
Мама. Опять Воронеж! Это мясной ряд, сынуля!
Толик. Даже не знаю теперь.
Мама. Да ты на себя посмотри! Живого места нет. Ещё хочешь?
Толик. Не хочу. А что делать?
(Входит Семён.)
Семён. Братан! Ты жив! Здорово! Кувшинов звонил уже?
Толик. А ты откуда знаешь?
Семён. Так я ему телефон твой дал. Мы с чуваками к нему ездили. Гостинцев привезли, поболтали малёк. Он обещал помочь.
Толик. Кувшинов? Чем? В кочегарку свою сменщиком меня устроить?
Семён. Он же тебе звонил. Ты чего? Он же обо всём договорился. Ты чего, хочешь в такси опять? А рожу кому теперь бить? Рожи кончились, Толя! Рожи кончились!
(Входит Люда.)
Мама. Людочка! Какими судьбами?
Люда. Ну что, придурок? Опять в Воронеж собрался?
Толик. Люд, ты чего?
Мама. Правильно, Людочка!
Люда. Чего тебе этот урод воронежский наплёл?
Семён. Ребята! Он там вообще такой хай поднял. «Сверчков» перебаламутил, дирижёра напряг. Да там весь Воронеж тебя ждёт! Собирайся, Толь. Всё! С такси покончено! Снова будешь музыкой заниматься. Мне Кувшинов всё рассказал. Там при Доме офицеров и оркестр, и ВИА. Вспомнишь, как на трубе играть, так и на жмуры свои любимые ездить будешь.
Мама. Жмуры?! Мне плохо!
Люда. Сеня, а ты с кем-нибудь, кроме прапора, разговаривал?
Семён. Нет. Меня Шкуркин в кочегарку проводил — и исчез куда-то. А что?
Люда. То есть все вот эти посулы — это всё со слов Кувшинова: только так хорошо будет, да?
Семён. Не-не! Погоди. Ты к чему клонишь?
Люда. Кто-нибудь ещё, кроме Кувшинова, говорил тебе, что Толика там ждут, что там он будет работать музыкантом, директором клуба?
Семён. Не понял.
Люда. Отвечай на вопрос, Сеня! Кто, кроме Кувшинова, ждёт Толика в Воронеже?
Мама. В этом мясном ряду, сынок!
Толик. Ты хочешь сказать, что Кувшинов врёт? Но зачем?
Люда. А ты поезжай туда! И узнаешь.
На сцену выходит хорошо одетая девушка. Она садится на стул, в её руке гаджет, от которого она так и не оторвётся до конца пьесы.
Яндекс-навигатор. Вы ушли с маршрута.
Люда. Да, заткнись ты, овца тупая! Толик, отвечай! Ты снова туда?
Мама. В этот мясной ряд, Людочка!
Люда. Нравится остывать на насыпи?
Толик. Мама!
Семён. Я не понимаю, почему бы не попробовать? Ночь в пути — и вы в Воронеже.
Толик. Мама! Ты тоже их всех видишь?
Мама. Охренел, сынок? Мать совсем за идиотку считаешь? В дурдом маму хочешь сдать, а квартиру пропить со своим Сеней?
На сцену выходит хорошо одетый мужчина. В его руке «шашечки на крышу» для такси.
Хорошо одетый мужчина. Вот, возьмите.
Толик. Спасибо.
Хорошо одетый мужчина. А с этим вы можете по выделенке ездить?
Толик. Да я в Воронеж вроде переезжаю. Снова музыкантом. С такси покончено.
Яндекс-навигатор. Поверните налево, а затем поверните налево.
На сцену выходит хорошо одетая, пьяная в муку девушка. В её руке свадебный букет.
Хорошо одетая, пьяная в муку девушка. Вот, поймала! Я так понимаю, роднулька, ты всё-таки не совсем свободен?
За спину хорошо одетой, пьяной в муку девушке забегает Семён. Он активно жестикулирует, показывая Толику то указательными пальцами на себя и на неё, то большими пальцами вверх.
Хорошо одетая, пьяная в муку девушка. Слушай, у тебя друг хороший есть? Симпатичный?
Яндекс-навигатор. Вы приехали.
Хорошо одетая, пьяная в муку девушка. Роднулька, говорю тебе, Федю поставь! Он прикольный.
На сцену выходит Лёха Шкуркин. На пузе у него висит оркестровый барабан, в руке обитая войлоком колотушка для него. В левой — сумка со снедью.
Толик. Лёха! Ты откуда такой импозантный?
Лёха. Не «откуда», а «куда»!
Толик. Куда?
Лёха. На жмура.
Толик. Хороший человек умер?
Лёха. Офигительный. Пошли… Покажу кого…
Толик. Кувшинов?
Лёха. Лучше.

Занавес.