В третьей главе сериала «Красный дневник» свидетель Первой мировой войны и революции Сигизмунд Дудкевич вместе с семьёй попадает на работу к помещику. Впервые за долгое время будто бы начинается размеренная жизнь: отец Сигизмунда находит работу, сам он пасёт коров и постепенно пытается смириться со смертью сестры, но впереди новые потрясения: революция подбирается вплотную к их новому дому. Поместье поочерёдно занимают то красноармейцы, то белогвардейцы, и смерть снова оказывается совсем близко к семье Дудкевичей.
(Стилистика автора сохранена)
Серия
«Красный дневник»
Трагическую смерть Маруси мы все переносили даже тяжелее, чем смерть матери. К уходу матери мы уже были подготовлены, а гибель Маруси была нежданной и являлась прямым невыполнением предсмертных указаний матери оберегать младшенькую. Я лично больше месяца оплакивал Марусю. На грядках нашёл следы её босых ножек и каждый день ходил к ним и плакал. Мы все Марусю очень любили, она была смышлёная, весёлая и красивая, как ангелочек. В её смерти виноваты были мы с Домиником, и это меня ещё больше угнетало. Отец, хоть имел твёрдый характер, и то совершенно изменился: бить нас прекратил навсегда, стал любезно относиться к нам, в особенности Клару очень жалел. Он оказался действительно хорошим, любящих своих детей отцом. И я ему до сих пор благодарен за ту заботу, которую он проявлял о нас после этих двух смертей.
До весны 1918 года отец ходил по случайным заработкам, получал мало. Груня зимой тоже не работала, и мы жили впроголодь. Основной нашей пищей был каплан. Вы не знаете, что это за блюдо? В кипяток кидают лавровый лист, чёрный перец, зажаренный на постном масле (если оно есть) лук. Потом воду солят и заливают ею накрошенные в чашку сухари или хлеб. В то время это блюдо казалось нам очень вкусным. Изредка варили суп или лапшу. Весной 18-го года отец всё-таки нашел работу по своей специальности у помещика Дехтярёва, поместье которого находилось недалеко от города Ессентуки, под горой Шелудивой, куда мы и переехали.
Поместье Дехтярёва
Дехтярёв был богатый помещик. Сколько земли он имел, не знаю, но сужу по большому саду, огороду и громадному дому, где он жил. Нам он выделил небольшой домик, в котором были кухня и спальня. У него также работали военнопленные австрийцы, мадьяры и поляки, нескольких из них отдали в распоряжение отца. Само поместье располагалось в трёх километрах от горы Шелудивой. Помещик выделил отцу под зарплату небольшое количество продуктов, что для нас было большим счастьем. Груня стала работать в саду, а мы с Домиником делали всё по дому, в том числе и еду готовили под руководством отца. В свободное время бегали в сад. У отца был русский помощник, однажды он меня спросил:
— Как звать тебя?
— Сигизмунд, — ответил я.
— А тебя? — обратился он к брату.
— Доминик, — ответил тот.
— Имена у вас такие, что не выговоришь. Давайте будем называть тебя Семёном, а тебя Демьяном.
Мы не стали возражать. Через месяц-полтора нас уже все называли Семёном и Демьяном. Так мы были перекрещены — и эти имена остались у нас навсегда. Так что и я дальше буду писать вместо Доминика — Демьян и себя буду называть Семёном.
На лето отец нанял меня пасти телят, принадлежащих рабочим и служащим, а Демьяна отдал в помощь одному торгашу мазутом: они ездили по сёлам на лошадях и продавали мазут. Сколько нам платили — не скажу, но знаю, что вскоре у нас стали появляться обновки, а перед тем все мы были оборванные. Теперь основной домохозяйкой стала Клара. Груня стирала, хлеб пекла и ставила на нашу одежду заплаты.
Мне сначала нравилось пасти телят. Пас я их под Шелудивой. Трава была хорошая, много цветов, телята пасутся, а я читаю. В то время я читал книги по истории России, которые доставал у учителя, обучавшего, в основном, детей помещика. Но вот когда стало жарко, телята перестали пастись и начали зыкаться, то есть от укусов оводов, которые издают звук «зы-зы-зы», поднимают хвосты и бегут домой. Потом мне понравилось, и я сам стал издавать звук «зы-зы-зы» и гонял телят. Меня спрашивали, почему так рано их пригоняю, а я отвечал: «Они зыкаются».
Революция докатилась и до наших мест. Здесь стали появляться отряды красногвардейцев и белобандитов, как их у нас называли. Отличали мы красногвардейцев от белых, если они не имели повязок, прежде всего по хвостам лошадей — у красногвардейцев хвосты коней были подрезанные, а у белых длинные — и по одежде. Красногвардейцы были одеты очень плохо; бывало, на одной ноге лапоть, на другой ботинок, а белые одевались хорошо.
В горах организовывались банды чечен, которые набегали на хутора и вырезáли всех русских, поэтому дóма мы не ночевали — уходили спать в сараи, на чердаки, залезали в молотилки. Мы, ребятишки, тоже играли в войну. Патронов было у нас много — понаделали из гильз револьверов: понабивали в гильзы пороху и вставляли камушек в дырочку, сделанную в капсуле, подносили зажжённую спичку — и получался выстрел. Я однажды из такого пистолета убил воробья. Дехтярёв вместе со своей семьёй уехал куда-то, за поместье теперь отвечал управляющий. Помощник отца ушёл в Красную гвардию, вместо него отец взял себе военнопленного поляка, который и поселился вместе с нами, имя его было Войцех. Жить стало легче, особенно когда уехал помещик: много овощей, фруктов, легко было достать пшеницу, так как управляющий побаивался рабочих и не следил, кто что берёт или несёт.
Мы с Войцехом разводили кроликов. Он оказался парень «от скуки на все руки»: чердак заполнил табаком, а зимой делал махорку и возил в Пятигорск продавать. Достал где-то отравы (стрихнина) и травил лис. Делал это так: расплавляет воск, макает в него конец палочки, застывший воск снимает с неё — и получается маленький восковой стаканчик, затем закрывается один в комнате, насыпает в восковые стаканчики немного стрихнина и залепливает их. Стаканчики намазывает жиром, к палке привязывает поджаренную какую-нибудь птицу или крольчонка и идёт подальше от хутора. Затем тянет рядом со своим следом привязанное на палке мясо, а через сорок-пятьдесят метров бросает на след от мяса восковые стаканчики, начинённые стрихнином.
На другой день идёт и собирает лис. Дело в том, что лиса нападает на след от мяса и бежит по нему, добегает до воскового стаканчика, проглатывает его — и тут же дохнет. Часто я с ним ходил на эту своеобразную охоту. Лисьи шкурки продавал в Пятигорске.
Зима 1918–1919 года прошла сравнительно тихо: бои были далеко от нас. У Войцеха вместо чемодана была солдатская сумка. Мы с Демьяном нащупали в ней обойму патронов и взяли их оттуда. Порох высыпали, пули в патроны позатыкали обратно и положили опять в сумку.
С наступлением весны белые подходили всё ближе к нам. Вот однажды уже стали стрелять недалеко от нашего хутора. Я залез на чердак и оттуда увидел, как белые подходят цепью, стреляя на ходу по хутору. В это время к нашему дому подъехал на лошади молодой красногвардеец и из-за угла начал стрелять по белым. Я слез с чердака и кричу красногвардейцу: «Убегай! Белые уже в хутор зашли!». А он мне: «Ничего, пацан, не бойся! Мы ещё вернёмся». Вскочил на лошадь и ускакал. Наш Войцех тоже схватил свою сумку и побежал через сад в камыши. Вскоре несколько белых солдат подбежали к нашему дому. Я стоял на пороге. Один из них спрашивает меня:
— Кто стрелял?
— Какой-то дядька на лошади, — ответил я.
— А где он?
— Вот туда поскакал, — я указал в сторону речки.
Они ушли. Потом один из них вернулся, зашёл в комнату и пристал к отцу:
— Снимай костюм!
— Руби и сам снимай, только он будет в крови, — спокойно ответил отец.
Солдат кинулся к отцу — мы подняли крик. В это время заходит офицер и как крикнет на солдата: «Вон отсюда!». Тот заложил шашку в ножны и уже на пороге, обращаясь к отцу, сказал: «Подожди, я ещё вернусь!». Офицер стал расспрашивать, чьё это поместье и где хозяин. Уходя, сказал: «Хозяин скоро вернётся — краснопузым подходит конец». После ухода офицера мы все вышли на двор. По хутору проходили белые солдаты, пешие и конные, одеты все были в английское новое обмундирование.
Часа через полтора смотрим — ведут нашего Войцеха. Он увидел нас, что-то стал говорить и показывал на отца. Отец направился к нему и стал объяснять солдатам, кто он такой, а один из солдат говорит: «А зачем ему патроны нужны были?». Верховой закричал на отца и ударил его плетью. Отец вернулся и сам с собой рассуждает: какие патроны у него могли быть? Я тогда рассказал, чтó за патроны, и признался, что мы из них порох повысыпали. «Вот дурак, нужно было ему убегать, да ещё с патронами», — повторял отец, нервно ходя по комнате. «Пойду выручать», – не вытерпел он и пошёл в дом, куда повели Войцеха. Минут через сорок вернулся, говорит: «Поздно! Расстреляли, сволочи, — за сараем лежит».
На второй день отец послал нас посмотреть, лежит ещё Войцех или нет. Но там никого не было, а скотник сказал, что расстреляли несколько человек и на повозке куда-то увезли. Так наш Войцех погиб из-за своей трусости: отец рекомендовал ему отступать с Красной гвардией — он не захотел, потом испугался и побежал, а тут эти дурацкие патроны, про которые он совсем забыл.
На хуторе остановилась на отдых конная часть. К нам на квартиру поставили повара вместе с походной кухней. Повар был глухонемой, но весёлый парень. Мы с Демьяном ему помогали дрова колоть, топили ему кухню. Вот он на пальцах показывает, что надо наловить кур, угостить солдат и самим накушаться. Продуктов у них было много, но повар решил сюрприз преподнести солдатам. Я ему показал сарай, где очень много кур, только они помещичьи. По указанию управляющего кур не выпускали, а офицеров он кормил на своей господской кухне. Повар рассмеялся и объясняет, что сейчас всё — наше, взял шашку, мешок и показывает мне: пошли со мной. Дверь курника оказалась на замке, он послал меня за топором, которым выбил доски из дверей, — и мы зашли в курник. Шашкой начал рубать головы курам, а я собирал. Нарубал много — пришлось два раза за ними приходить. Несколько штук повар дал Груньке. За нею он ухаживал, точнее, приставал, так что отцу и днём и ночью приходилось охранять её.
Всех мужчин стали вызывать в штаб, который находился в доме помещика. Вызвали и отца. Мы начали повара спрашивать, зачем собирают мужиков. Он показывает, что они станут солдатами и будут стрелять красных. Я спросил, почему на шапке у него белая лента, а не красная, он объяснил, что ему всё равно, что красная, что белая, — лишь бы кормили и одевали. Когда солдаты пришли за обедом и увидели в своих котелках куски курятины, они повара начали качать, а он мычит и показывает на меня — мол, его надо качать. Солдаты несколько раз подкинули меня вверх. Пришел отец, повар принёс и положил ему на стол курятины и показывает: пойдем с нами стрелять. «Если бы не грыжа, я бы давно воевал, только не за вас, дураков», — ответил ему отец. Повар обращается к Демьяну, спрашивает, что сказал отец. Когда Демьян объяснил ему, что у отца грыжа и его не взяли, повар скривился и показал, что отец врёт, грыжи у него нет. Он вообще отца не любил, и отец никогда с ним не разговаривал.
Недалеко от кухни лежали мешки с крупой, овсом, сахаром, мукой. Тут же находились ящики с патронами. Захотелось нам с Демьяном украсть ящик патронов для стрельбы из своих самодельных пистолетов – нам нужен был только порох. Несколько дней мы наблюдали, кто и как охраняет этот склад. Установили, что утром, когда солдаты ведут поить и купать коней на речку, охрану этого склада поручают повару. Его нужно было чем-нибудь отвлечь — и это, по нашей убедительной просьбе, взяла на себя Груня. Села она в сенцах с книжкой и, когда солдаты поехали на речку, стала повару показывать картинки в книжке, а он и рад стараться — подсел к ней поближе. Ему не столько книжка нужна была, сколько возможность посидеть с Груней. Тем временем мы с Демьяном один ящик с патронами просунули под забор в сад, а затем отнесли его в кусты крыжовника. Когда убедились, что никто не заметил пропажи, пошли и закопали ящик в землю. Груня думала, что мы украдём что-нибудь из продуктов, но когда мы признались, что это был ящик с патронами, она испугалась и всё рассказала отцу. Отец поругал нас и приказал, чтобы мы не ходили туда, где ящик спрятан.
Дней через десять белогвардейцы покинули наш хутор. Перед отъездом повар со всеми нами прощался за руку, но когда он подошёл к отцу, тот отвернулся и вышел. Повар сердито замычал и жестами показал, что если б ему не было нас жалко, он тотчас отрубил бы отцу голову.
После ухода белогвардейцев управляющий поместьем развернул активную деятельность – и все принялись за работу: и в саду, и на огороде, и в поле. Правда, многих лошадей и кое-чего еще управляющий недосчитался, но это его не смущало: он был доволен и самоуверен. Груня опять стала работать в саду, а мы с Демьяном и Кларой хозяйничали дома. Вдруг мы стали замечать, что отец по вечерам надевает чистый костюм и куда-то уходит, а возвращается поздно ночью. Груня всё разузнала и сказала нам, что он нашёл себе ухажёрку. Однажды отец никуда вечером не пошёл и, когда все мы были в сборе, объявил, что хочет привести нам другую маму, если мы не возражаем. Груня ответила за всех, что не возражаем, а Клара заплакала. Тогда отец взял её на колени и стал успокаивать, говоря, что если новая мать будет нас обижать, то он её сразу выгонит. Клара плакать перестала, но у всех у нас настроение испортилось, мы умолкли, каждый сидел и думал свою думу. Мне лично вспомнились мать, Маруся, маленький брат, которого мы оставили в больнице, когда убегали от немца, сестра Наташа.Я не выдержал, вышел во двор и заплакал. Когда вернулся в дом, все уже лежали в постели, кроме отца, который сидел и курил. Наше настроение передалось и ему: он несколько дней никуда не ходил, а когда у нас настроение поднялось, вторично задал вопрос: брать новую маму или нет? Мы все хором ответили: брать. Так и появились у нас новая мама и две сестры.
***
На второй день после того как отец привёз нам новую маму, когда стало темнеть, к нашей квартире подъехал верховой. Я сразу заметил, что хвост лошади, на которой он сидел, подрезан, а ленты на шапке никакой не было. Карабин у него висел стволом вниз. Мелькнула мысль: неужели красноармеец? Подъехавший, не сходя с коня, постучал в окно. К нему вышел отец, а мы наблюдали через окно. Они поздоровались, перебросились несколькими словами, которых мы не могли расслышать, верховой слез с коня, и они пошли с отцом в сарай, где лежали у нас дрова и находились куры, завели туда и лошадь. Через некоторое время отец подошёл к окну, вызывает меня с Демьяном и ведёт нас в сарай. Незнакомец встретил нас возгласом: «Сенька, Демьян, вы здоровы! Ну как живёте?» Мы сразу узнали отцова помощника, который дал нам новые имена, за что я и сейчас ему благодарен, иначе сыновья мои были бы Сигизмундовичи. Отец сразу спросил, где наш ящик с патронами, и сказал: возьмите мешок и топор, разбейте ящик, а патроны принесите в мешке; если кто будет в саду — тогда не трогайте, чтобы никто не видел и не знал. Минут через тридцать мы с Демьяном волоком притащили мешок с патронами, зашли в сарай. Наш знакомый переобувался: свои рваные ботинки скинул, а надевал сапоги, которые остались от Войцеха. Затем патроны в мешке он перевязал посередине и перекинул на спину лошади. Мне стало немного жаль, что мы не оставили себе хоть немного патронов, но я был рад, что мы с Демьяном помогли нашему хорошему знакомому, а он пожал нам руки, поблагодарил, попрощался и сказал: «Не унывайте, победа будет за нами!». После вывел лошадь из сарая, сел на неё и потихоньку поехал в сторону горы Шелудивой. Отец нам приказал, чтобы мы никому об этом не рассказывали. Когда мы с отцом вошли в комнату, наша новая мама поинтересовалась, кто это приезжал. Отец ответил: «Ездят всякие: тому яблок, тому огурцов, чёрт бы их побрал!». Груни в это время не было, она бы узнала, кто приезжал, а Клара плохо видит — так никто об этом случае и не узнал. К сожалению, больше мы не встречали нашего с Демьяном «крёстного отца».
Вернусь к нашей новой маме. Ростом она была высокая, не очень полная, звали её Бронислава (полька). Старшей дочери, Янине, было лет шестнадцать: тоже, как мать, высокая. Младшей, Юле, — лет девять. Как они попали в Россию, не знаю. Были они плохо одеты, мебели никакой у них не было. Расположились мы так: отец с женой в задней комнате, там же поставили кровать Кларе; Янина и Юля спали на одной кровати около деревянной стены, за которой спали отец с матерью; мы с Демьяном — на одной кровати около окна. Наша комната, где мы вчетвером спали, была проходной и служила кухней. Груня устроилась в кладовке.
Несколько дней мы присматривались друг к другу. Юля была тихая-смирная, ну а Янина сразу стала показывать свой характер, она его унаследовала у своей матери — это сразу было заметно. Она всех переговаривала, никому не уступала, совала свой нос во все дырки. Например, проковыряла в стене дырочку и подглядывала, что мать с отцом делают. По вечерам, когда Юля засыпала, Янина приходила и ложилась к нам на кровать, между мною и Демьяном.
Стали мы замечать, что отец иногда спорит с матерью, то есть с мачехой —звания матери она не заслуживала. Сколько раз мы замечали: если мачеха жарила или варила что-нибудь вкусное, то, таясь от нас, в первую очередь давала своим дочерям. Однажды она пекла блинцы, а когда Демьян зашёл в комнату, спрятала блинец, который ела, и вышла во двор. Демьян тоже вышел и сказал об этом мне. Мы с ним пошли за дом, а там Янина доедает свой блинец. Я промолчал, а Демьян подошёл к ней и говорит: «Что, дылда, нажралась?». Она толкнула Демьяна, он упал и чуть не заплакал, а я тогда подбежал к Янине — и ну её бить по щекам. Она закричала и побежала к матери, та с криком выскочила, схватила палку — и за нами. Мы, конечно, убежали и вернулись только тогда, когда отец пришёл обедать. Мачеха ему наябедничала на нас, и, как только мы зашли в комнату, отец спросил, почему мы дерёмся. Демьян рассказал, как было дело, и, зная, что отец Клару любит и жалеет больше всех, добавил, что мачехины дочери кушают, а она (показывает на мачеху) даже Кларе не даёт. Тут отец вспылил, мачеха кричит, что он не любит её дочерей, и что-то бросила в него. Отец схватил её — она стала махать руками, защищаться. Янина кинулась на помощь матери и обозвала отца бандитом. Тогда я подбежал к Янине и как дёрну её за косы — она упала и разбила себе нос. Мачеха кинулась поднимать Янину, та плачет, кричит, отец сел за стол и замолчал, потом погладил плачущую Клару и сказал мачехе, что если она хоть пальцем дотронется до кого-нибудь из нас, то лишится головы. Зашла Груня, видит такую картину, постояла, взяла кусок хлеба и пошла опять в сад работать. Отец оделся и, обращаясь к нам с Демьяном, строго сказал, чтобы мы больше не дрались. За ним и мы с Демьяном ушли на двор гулять с ребятишками и до вечера не возвращались домой.
Нужно отметить, что в это время я уже ростом стал перегонять Демьяна и сильней его был намного. Демьян был задиристый, а я смирный, но если меня кто обидит, тому я давал хорошую сдачу, и мне часто приходилось заступаться за брата. Многие ребята уже боялись меня дразнить косым. После описанного случая в нашей сводной семье спокойствия не было: мы, дети, всегда между собой грызлись. Янина, как только я на неё замахнусь, кричит «мама», а та поднимает крик, но драться не кидалась.
Отец с мачехой часто ссорились. Однажды за ужином начали ругаться, мачеха схватила топор — и к отцу, отец толкнул её, она упала на кровать. Он отнял у неё топор, но Груня их разняла. Мачеха и Янина видели, что если дойдет до общей драки, то победа будет на нашей стороне, поэтому Янина не кинулась защищать мать.
Пошли слухи, что красные близко, а белые в Пятигорске много людей повесили и отступают. Управляющий имением (он же был за хозяина) после уборки, по сходной цене, как выражался отец, продавал зерно и овощи, старался быть для всех хорошим.
С наступлением холодов белые стали отступать, через наш хутор войск мало проходило, они спешили и даже в хутор не заезжали. С большим обозом уехал на нескольких подводах и наш управляющий, оставив за себя какого-то приказчика, которого никто не боялся и не слушался. Рабочие и служащие воспользовались безвластием и потянули поросят, уток, гусей, а также зерно. Потом добрались до хорóм помещика — и за несколько часов дом опустел. Отец с Груней и Яниной привезли на тачке два мешка муки и неполный мешок сала — больше ничего не стали брать и мачеху в дом помещика не пустили.
На второй день после грабиловки приехали к нам человек восемь или десять красногвардейцев, хорошо одетых и вооружённых: у них были винтовки, сабли, гранаты, а двое имели, кроме того, револьверы. Один из этих двоих, наверно, был знаком с отцом, потому что подъехал к нему, слез с лошади, за руку поздоровался, и минут пятнадцать они о чём-то разговаривали. Потом подтянулись и остальные, спéшились, привязали лошадей к дереву и пошли в помещичий дом. Туда же направился и тот, что разговаривал с отцом. Мы, ребятишки, столпились невдалеке и любовались лошадьми. Они были действительно красивые. Через некоторое время один из красногвардейцев вышел и обратился к нам: «А ну-ка, бойцы, быстро по хатам и зовите всех сюда на собрание». Жителям стоило только тюкнуть — и все уже были около крыльца, так что нам долго бегать не пришлось. Один из красногвардейцев говорил, что «всё в хуторе ваше и надо это сберечь» — чтоб не ломали, не растаскивали. Надо сохранить скот, сельскохозяйственный инвентарь, а то весной работать нечем будет. Затем спросил, кто оставлен за старшего. Приказчик несмело вышел и говорит: «Управляющий, когда уезжал, поручил мне». Красногвардеец обращается ко всем и спрашивает: «Можно ему доверять или нет? Кто за то, чтобы он был у вас временно старшим, поднимите руки». Почти все подняли руки, против — никто. Красногвардеец продолжил: «Теперь вам нужно назначить самоохрану, выбрать членов совета, чтобы решать вопросы сообща». Назвали несколько фамилий, в том числе и отца. Затем все избранные зашли с красногвардейцами в дом. Часа через два красногвардейцы вышли в сопровождении всего совета, попрощались со всеми и ускакали.
После этого люди долго не расходились, что-то обсуждали, спорили, нашлись и те, кто говорил: «Заработаем виселицу». Но таких было меньшинство, даже единицы. На второй день совет откуда-то достал винтовки, назначили специально вооружённую охрану, амбары позакрывали, скот начали кормить — в общем, новые хозяева взялись за работу. Нам, ребятишкам, и то было как-то чуднó, что нет хозяина и мы сами хозяйствуем.
