У Федеральной системы исполнения наказаний удручающая статистика по рецидивам. К примеру, вот такие данные в своих материалах приводит Пермский институт ФСИН: «В 2010 г. из 1 111 145 лиц, совершивших преступления, 397 403 лица (35,77 %) были ранее судимыми <...>. В 2015 г. было выявлено 1 063 034 лица, совершивших преступления, из них 552 582 лица (51,98 %) были судимыми <...>. Количество выявленных лиц, ранее совершивших преступления, в течение 5 лет выросло на 16,2 %». В прошлогоднем докладе Центра стратегического развития Алексея Кудрина приводятся такие данные: в России самый высокий рецидив преступлений в Европе, и более чем 55 % заключённых «находятся в зоне криминологического „невозврата“, поскольку их срок лишения свободы превышает 5 лет, что практически исключает возможность реинтеграции в нормальную жизнь». Что мешает бывшим зекам устроиться на воле и начать новую жизнь, как они ищут работу, какую помощь получают от государства и волонтёров — выяснял Дамир Каримов, бизнес-тренер, слушатель курса Non-Fiction в Creative Writing School, который вели шеф-редактор и издатель «Батеньки» Ольга Бешлей и Егор Мостовщиков.

Исследование
«Тюрьма»

За первым героем далеко идти не пришлось. Среди моих знакомых нашёлся человек с двумя сроками в анамнезе — Николай Б. Он рассказал мне, что попал в тюрьму по глупости, но только там, наконец, смог взяться за ум: «Тюрьма постоянно проверяет тебя на прочность, — сказал Николай. — Скука твой вечный спутник». Больше половины людей, с которыми он сидел, были неграмотными, то есть банально не умели писать. А писать в тюрьме нужно постоянно: «касатки» (кассационные жалобы), «малявы» (письма), апелляции и так далее. Так Николай стал на зоне уважаемым человеком — «писарем», то есть тем, кто обслуживает бюрократическую машину со стороны заключённых. Писать ему нравилось всегда.

После второго срока Николай думал, чем ему заниматься дальше. Искал работу, на которую обычно берут заключённых: грузчик, разнорабочий, уборщик. Но у Николая была особенность — вспыльчивый характер. Он очень чутко и жёстко реагирует даже на неуважительные нотки в голосе, а уж на прямые оскорбления — тем более. Из-за этого, по его словам, и получил оба срока. Говорит, в тюрьме у него с этим проблем не было. Там прямая агрессия и применение силы — это признак слабости, поэтому большинство вопросов решается подчёркнуто уважительно и спокойно: сидельцы умеют держать себя в руках. В отличие от несдержанных руководителей грузчиков, разнорабочих и уборщиков. Так что Коля был в сомнениях, чем ему заниматься на свободе.

Но тут его друг подбросил идею: есть, говорит, такая профессия, где нужно писать тексты. «Ты же писарь, — сказал ему товарищ, — попробуй пойти в копирайтеры». И Коля попробовал. Зарегистрировался на бирже фрилансеров и начал получать первые заказы. Сейчас Николай — в штате крупной компании. Работает удалённо, из дома, и целыми днями делает то, что у него получается лучше всего: пишет тексты.

«Я благодарю тюрьму за то, что этот опыт помог мне обрести себя. Найти внутренний ресурс, на который можно опереться. Взять ответственность за свою жизнь, несмотря на тяжесть обстоятельств», — говорит бывший зек.

Ещё он рассказал мне, что у него есть близкий круг «своих», которые прошли тюрьму и смогли адаптироваться в нормальной жизни без криминала. Они поддерживают друг друга и психологически, и финансово, если возникает такая нужда. «Держимся друг за друга».

Примеры успешной адаптации, которые мне удалось найти, удивляют тем, что в тюрьму все попадают по довольно стандартным схемам вроде «украл — выпил», а вот к настоящей свободе приходят очень по-разному.

«Не бывает одинаковых берёз, и не бывает одинаковых людей», — ответил на мой вопрос о траекториях адаптации Виктор, бывший заключённый, а теперь участник программы ресоциализации Центра социальной адаптации (ЦСА) в Люблино. Ему на вид около шестидесяти лет. Сутулая спина, седые волосы и борода. Сидел за воровство, освободился пару лет назад. Обратно в тюрьму не хочет.

Виктор рассказывает, что многим выходить на волю страшно, что в тюрьме проще, потому что есть понятные и простые правила. А на воле правил очень много, и они размытые. Да и возможностей в тюрьме больше. «Я бы не прочитал столько книг на воле. Многие получают образование и даже пишут книги в тюрьме. Здесь [в тюрьме] я человек, а там [на воле] ничего не знаю», — говорит бывший зек.

Некоторых так страшит свобода, отмечает Виктор, что человек выходит из тюрьмы, идёт в магазин, напивается, а потом берёт кирпич и разбивает витрину, только бы обратно вернуться.

Психологи и социальные работники, с которыми я обсудил тему адаптации, утверждают, что около 90 % бывших заключённых — люди с химической зависимостью. То есть наркоманы или алкоголики. Причём зависимость у них от совершенно разных веществ: «на что денег хватило, на то и подсел».

Вот такие критерии успешной адаптации на свободе, или, по-другому, ресоциализации освобождённого мне назвал специалист по реабилитации заключённых Анатолий Корсаков:

Марина Клещёва, которая сейчас работает актрисой театра DOC в Москве, имела две ходки. Мы встретились с ней в театре перед концертом. Передо мной была женщина лет пятидесяти, в чёрном свитере и чёрных брюках, с седыми волосами и серебряными серьгами. Если бы я не знал, что у Марины два срока за грабёж и разбой, то не поверил бы в это. Она не пьёт больше пяти лет, но курит как паровоз, самостоятельно себя обеспечивает. У неё много друзей из некриминальной среды. То есть по критериям успеха адаптации у Марины полный порядок.

Она рассказывает две истории ресоциализации. Первая, когда она вышла в 1994 году после четырёх лет отсидки, — неуспешная. И вторая, успешная: когда она освободилась в 2004 году, стала победителем конкурса «зековской» песни «Калина красная», а потом — актрисой театра и кино.

Марина рассказывает, что в 1994 году ей было страшно выходить на свободу, потому что села она в одной стране, а волю получила уже в другой. Снова за решётку ей не хотелось, и она пошла работать продавщицей на рынке. Торговала курицей и потрошками. Но принимала с утра замороженный товар, а вечером приходилось отчитываться за товар, с которого лёд растаял. Стоимость растаявшего льда по цене куриного мяса удерживали из зарплаты. Чтобы хоть как-то зарабатывать, приходилось обвешивать покупателей. А за это сажают.

Марина обратилась в Центр трудоустройства и занятости населения (ЦТЗ). Ей стали назначать собеседования, но когда работодатели узнавали, что она бывшая заключённая, — отказывали. За проезд приходилось отдавать последние деньги, а работы всё не было и не было. В какой-то момент Марина поняла, что сотрудники ЦТЗ направляют её на собеседования не затем, чтобы она трудоустроилась, а затем, чтобы выполнить свой план по количеству собеседований. Тогда Марина сломалась и пошла в «бригаду» выбивать долги из должников. Способы, которые они применяли, были противозаконными, и в 1998 году Марина получила 12 лет по статье «разбой».

В 2002 году в колонию строгого режима Орловской области, где сидела Марина, пришла психолог-волонтёр Галина Рослова. Она работала с особо сложными заключёнными и пробовала разные подходы, в том числе и арт-терапию. В результате в колонии была создана театральная труппа, в которой играла и Марина: «Всё, ничего больше не надо. Я забывала поесть, забывала, когда ела, что ела… Я куда-то улетала далеко и надолго — и до сих пор, наверное, там нахожусь…».

Марина рассказывает, что репетировали они вечерами, после полноценного трудового дня, что сами шили костюмы, мыли полы, делали реквизит. Театр дал Марине и силы, и смысл жизни. Когда она освободилась в 2004 году, мыслей о криминальной жизни не возникало. Была цель стать актрисой. Долгих восемь лет Марина жила этой целью, зарабатывая на жизнь швеёй, уборщицей, продавщицей в киоске. Всё это время она была на связи с театром DOC. По возможности посещала спектакли, общалась с сотрудниками театра. В 2011 году вместе с режиссёром театра Варварой Файер она поставила спектакль по сюжету «Короля Лира» и своей собственной биографии. Так в 2012 году появился моноспектакль «Лир-клещ» с Мариной в главной и единственной роли.

Мечта сбылась: Марина стала актрисой.

Бывшие заключённые в поисках работы могут, как и Виктор, обратиться в центры социальной адаптации (ЦСА), или, как Марина, — в центры трудоустройства и занятости населения (ЦТЗ). Ещё существуют частные фонды. Например, фонд «В защиту прав заключённых» — по этой ссылке можно заполнить анкету и получить помощь в трудоустройстве.

Ещё в ходе своего исследования я узнал о том, что бывшие заключённые обращаются за поддержкой и в церковь. Я сходил в ближайший ко мне храм — Георгия Победоносца. Настоятель отец Сергий разъяснил, что церковь во все времена помогала как действующим, так и бывшим заключённым, но не каждый священник работает с заключённым, и есть определённая специализация.

Итого: ЦСА, ЦТЗ, частные фонды и церковь — это основные структуры на пути адаптации и интеграции в некриминальное общество.

Центры социальной адаптации бывают государственные* и автономные, которые существуют за счёт пожертвований простых граждан и бизнеса. В государственных бывшему зеку временно предоставят крышу над головой, трёхразовое питание, медицинскую помощь, помощь в трудоустройстве и кое-где — даже культурно-развлекательную программу (мне так и не удалось выяснить, какие мероприятия в неё входят).

Если в государственных учреждениях есть программа, по которой они работают, то в автономных единых стандартов нет: помогают заключённым в меру своих возможностей.

Что касается центров трудоустройства — ЦТЗ, то здесь могут предложить бесплатные курсы повышения квалификации и помочь с поиском работы. Также обратившийся в ЦТЗ человек может до восемнадцати месяцев получать пособие по безработице. Правда, в 2018 году минимальный размер такого пособия равен 850 рублям в месяц.

Наслушавшись про деятельность всех этих учреждений, я решил сходить и посмотреть, как работает государственный Центр социальной адаптации. Но оказалось, что в ЦСА строгие порядки, людей с улицы не пускают. Пропускной контроль. Для того чтобы попасть в списки, я вступил в ряды благотворительной католической волонтёрской организации.

Основанием для того, чтобы стать волонтёром, служит не вероисповедание, а наличие базового психологического образования (у меня оно есть), готовность работать со сложным контингентом и рекомендация одного из действующих членов сообщества. У меня получилось пройти все этапы отбора. И когда я попал на терапевтическую группу, меня представили: «Дамир, специалист по адаптации заключённых».

Мы сели в круг за столом. На столе чай и печенье. Все на ты. На равных. Работаем по принципу двенадцатишаговых групп — как в программе «Анонимных алкоголиков». Участники представляются, например так: «Я Евгений, парадоксов друг, хотел быть инженером, а стал художником». Следующий участник, седой мужчина в мятой клетчатой рубашке, называется Александром и потом за всё время произносит только одно слово: «Жарко».

Виктор, 60 лет. С 1993 года живёт на улице. Отсидел 10 лет. Говорит, что есть свобода пространственная, а есть духовная. Пространственной тюрьма лишает, а вот духовную можно обрести. В его случае так и произошло. У Евгения был сын, отучился в Бауманке, затем пошёл в духовную семинарию, получил сан священника. В 34 года попал в ДТП (виновником аварии оказался человек в наркотическом опьянении) и погиб. В это время Виктор сидел в тюрьме. Переживание потери привело его в тюремную церковь, он участвовал в постройке тюремного храма. Затем там же служил. Теперь получил приглашение работать в храме и в ближайшее время покидает ЦСА.

*Всего в Москве и Московской области 20 ЦСА, в других регионах России — около 50 ЦСА разного калибра: от ЦСА в Санкт-Петербурге на 120 мест до ЦСА в Балаково на 25 койко-мест.

Дмитрий, длинный, неуклюжий мужчина лет 45–50. Самый большой негативщик, говорят коллеги-психологи. На вопрос про то, какие конкретные шаги он делает для того, чтобы встроиться в общество, даёт уклончивые ответы. Говорит, что система всегда против него, что он щепка в потоке реки. Рассказывает, что сотни раз ходил на собеседования, но даже там, где сначала были рады его видеть, потом, глядя в его паспорт без прописки, отвечают отказом.

Однажды он устроился на конвейер по сборке новогодних подарков. Рассказывает, что работодатели оказались мошенниками. Они обещали отдельную комнату, а оказалась общага в Подольске. Обещали корпоративный транспорт до работы, а его не дали. Обещали кормить, но на производстве не было организованного питания. Мимо голодного Дмитрия в день проходили тысячи конфет, но хотя бы за одну съеденную конфету грозил штраф в 5000 рублей. Дмитрий ушёл с этой работы, не дождавшись и первой зарплаты.

«У них всегда найдётся лазейка, чтобы тебя перехитрить», — говорит он поникшим голосом.

«Так в итоге ты сдался или набираешь силы для новой попытки устроиться?» — спрашиваю его. «Я весь опутан обстоятельствами, я щепка в потоке жизни», — слышу в ответ.

«Все ли согласны, что они щепки?» — спрашивает ведущий психолог встречи.

«Нет! — бодро отвечает группа. — Человек сам решает, что ему делать!»

«А примеры, конкретные примеры приведите», — прошу я.

Тут включается Олег. Крепкий мужчина лет тридцати пяти с боевыми ссадинами на носу. Отвечает, что сознательно не пошёл праздновать в компанию день рождения, потому что не хочет снова идти по сценарию «выпил — на улицу — в тюрьму». Он хочет устроится в жизни. Поэтому не пошёл пить, а остался в программе адаптации «волевым решением зрелого человека».

В конце нашей встречи бывший зек Виктор, человек, который успешно завершает программу адаптации и выходит служить в храм, замечает: «Сама по себе свобода не даёт ни гармонии, ни счастья. Потому что на воле люди, как овцы, лишь подражают друг другу. А чтобы обрести гармонию и счастье, нужно не быть ни овцой, ни пастухом. Для этого нужно быть самим собой».

Ещё один пример человека, которому тюрьма не сломала жизнь, — основатель проекта «Гулагу.нет» Владимир Осечкин. Он был осуждён на семь лет по ст. 159 ч. 4, ст. 160 ч. 4 и ч. 3, и ст. 174-1 ч. 4 УК РФ (мошенничество в особо крупном размере, крупные растраты с последующей легализацией денежных средств). Вышел досрочно. На свободе стал защищать права заключённых, создал социальную сеть для зеков.

У Владимира много идей и предложений о том, как и что нужно поменять в системе для успешной адаптации бывших зеков на воле, — хватило бы на статью. Например, он считает, что нужно разбираться с воровской субкультурой в тюрьмах и колониях, которая не даёт людям вставать на путь исправления. Но всё же главным условием возвращения человека в нормальную жизнь он называет семью и социальные связи.

«Самая главная сила, которая вернёт человека к нормальной жизни, — это семья, — говорит Осечкин. — Если у него есть любимый человек на свободе, кров над головой, люди, которые его ждут, то у него очень большие шансы жить нормально. Если человек пришёл в никуда и его никто не ждёт, то чего удивляться, что он возвращается к преступной жизни, идёт в банды? Нужно перестать наказывать, разрывая социальные связи».

Чтобы у человека в тюрьме оставалась устойчивая связь с волей, по мнению Осечкина, нужно лишить суд и следствие возможности манипулировать свиданиями. «Сейчас если кто-то из подсудимых жалуется, ходатайства пишет, нервы треплет, судья отказывает ему в свиданиях с семьёй. И получается, что человек до колонии сидит год или два в СИЗО, а ему силовики и судьи не будут давать увидеться с близкими». Во-вторых, по мнению Владимира, в СИЗО должны быть созданы комнаты для длительных свиданий — сейчас разрешены только краткосрочные. «Получается, если ты получил срок, сидишь в колонии, то каждые три месяца ходишь на свидания с женой. А если твоя вина не доказана, то ты по факту невиновный, но сидишь в этом статусе три-четыре года в СИЗО. А по закону в СИЗО нет длительных свиданий».

Тезисы Владимира Осечкина про важность социальных связей и про то, что адаптация должна начинаться в тот момент, когда человек попал в тюрьму, а не тогда, когда он из неё вышел, поддерживает и Анатолий Корсаков — психолог, который уже 15 лет работает с заключёнными. Анатолий с другими психологами-волонтёрами вёл группу психологической поддержки в одной из колоний строгого режима в Московской области. Именно его критерии успешной адаптации я приводил в начале.

В своей работе он и его коллеги использовали модель двенадцати шагов, о которой я уже писал выше. Так как многие заключённые — алкоголики и наркоманы в вынужденной завязке, то программа, по его словам, легла на правильную почву. Анатолий рассказывает, что участие в терапевтической группе приносило зекам большую пользу. Во-первых, у них появлялось пространство, где они в доверительной атмосфере могли говорить о том, что у них на душе. Во-вторых, участники встреч оказывали поддержку друг другу и за пределами группы. В-третьих, у людей в программе выработался некий внутренний этический кодекс — например, участники группы старались очистить речь от брани, не воровать и так далее.

Когда заключённый с опытом участия в такой группе выходит на волю, то у него есть место, куда он может смело идти: это группа анонимных алкоголиков на воле. Ему известны правила поведения там. Люди в группе АА могут помочь и психологически, и материально, и рекомендациями по трудоустройству. Кроме того, участие в группе АА помогает человеку преодолеть соблазны химических зависимостей, а это один из главных факторов риска. «Помните знаменитое: „украл — выпил — в тюрьму“? Разрушается центральное звено — и рушится вся цепочка», — объясняет психолог.

Анатолий говорит и о том, что в адаптации нуждаются не только заключённые, но и родственники таких людей. Многие банально не знают, как общаться с бывшим зеком. Испытывают тревогу от предстоящей встречи. А неграмотное поведение может стать причиной рецидива. Поэтому группа психологов за полгода до ожидаемого выхода заключённого начинала работу с его семьёй — для того, чтобы социальные связи становились фактором успеха адаптации, а не наоборот.

Ещё один эксперт, с которым я обсудил проблему, — психолог Мария Стромнова, которая уже четыре года помогает людям устраиваться на свободе после тюрьмы. Её опыт согласуется с тем, что говорят Осечкин и Корсаков. Правда, если вернуться к критериям успешной адаптации Корсакова (длительная завязка от алкоголя и наркотиков, самообеспечение и минимум пять друзей из некриминальной среды), то,  по её мнению, у каждого человека они свои. Например, для интровертов два-три новых друга из некриминальной среды — это уже индикатор успеха. Она также отмечает важность семьи: социальные работники радуются, когда их подопечный обретает семейный статус, так как это событие качественно повышает шансы на то, что человек будет вести честный образ жизни и вновь не пополнит ряды заключённых.

«Психолог в программе адаптации помогает выстроить, взрастить внутренние опоры зрелой, взрослой личности. Мы ищем то живое, на что можно опереться. Мы помогаем сформировать систему здоровых общечеловеческих ценностей», — говорит Стромнова.

Что касается участия государства во всей этой истории, то на сегодняшний день оно недостаточно. Даже если человек на зоне получил новую профессию, выучился на местном производстве, то с удостоверением о профессиональной квалификации, заверенным печатью ФСИН, идти ему некуда. Потому что эта печать, по словам бывших зеков, как черная метка для потенциального работодателя.

На сегодняшний день существует Концепция федеральной целевой программы «Развитие уголовно-исполнительной системы на 2017–2025 годы». Одна из основных её целей — сокращение рецидива преступлений «за счёт повышения эффективности социальной и психологической работы в местах лишения свободы, проведение в местах лишения свободы мероприятий в целях адаптации в обществе освободившихся осуждённых, в том числе с участием гражданского общества; гуманизация условий содержания осуждённых и лиц, заключённых под стражу, повышение гарантий соблюдения их прав и законных интересов в соответствии с международными стандартами».