Рано или поздно это должно было случиться — самиздат отправил известного тревел-журналиста Геннадия Иозефавичуса в Дублин, чтобы узнать, какое место в жизни ирландцев занимает виски. В местном музее так и объясняют: большое место, и не надо думать, что у ирландских писателей проблемы с алкоголем, — это у ирландских пропойц пагубное пристрастие к литературе. Сладковатая вонь овса, торгаши антиквариатом, бесконечные вереницы баров — рассказываем о городе, в котором почти ничего не изменилось со времён Джеймса Джойса и его «Улисса».
Нет ещё и двух часов, а я — уже с новой тростью и немного выпивший. Самое время наведаться в Маленький музей Дублина. Он же — маленький, времени много не отнимет. Я, кажется, уже говорил, что в Дублине куда-либо пройти, буквально до булочной или, к примеру, выбросить мусор, не наткнувшись на питейное заведение, нельзя. Собственно, в Дублине даже нельзя пройти из одного питейного заведения в другое, не остановившись в третьем. Аптеку найти труднее. А бар — его и искать не надо, сам находится. На пути в музей — Capitol Lounge, остановка номер один, вышел — тут The Hairy Lemon (боже, кто догадался назвать паб «Волосатым лимоном»?), это два, а тут уже и Peruke & Periwig — я же не мог мимо него пройти!
Очень давно, на излёте советского строя, в девяностом году прошлого века, на тогда ещё Калининском проспекте открылся первый настоящий супермаркет — Arbat Irish House, совместное предприятие с ирландцами из Air Rianta, операторами магазинов беспошлинной торговли. Торговали в «Ирландском доме» за валюту; рублям никто не доверял, курсов их обмена на доллары было множество — официальный, коммерческий, туристический, рыночный. К тому же за валюту перестали сажать, ею стало можно пользоваться, не рискуя подпасть под «бабочку» — восемьдесят восьмую статью УК РСФСР. К девяностому году из обычных магазинов исчезло примерно всё, включая алкоголь, и «Ирландский дом» с полками иностранной выпивки оказался тем чудесным источником, из которого я и мои товарищи лакали разную божественную влагу. Рубли мне доставались тогда вполне легко: я получал повышенную стипендию, подрабатывал в кинозале университетского общежития на Шверника монтировщиком сцены, там же читал перед сеансами лекции и синхронно переводил фильмы по монтажным листам, а ещё — халтурил в ДК завода «Серп и молот». Накопленные рубли тратить было решительно не на что, поэтому я покупал доллары, приносил в супермаркет на Калининском и приобретал необходимое. А необходима аспиранту МГУ двадцати трёх лет от роду была выпивка, конкретно — виски; какой ещё напиток, как не ирландская «живая вода», мог прийти на ум посетителю «Ирландского дома»? Не шведская водка же! И точно не французский коньяк. А пиво я никогда не любил.
С тех пор я перепробовал много чего, но виски Джемесон так и остался символом: советскую власть в последний путь мы провожали вместе, от этих воспоминаний так просто не отделаться. Я никогда прежде не бывал в Ирландии, и первое, что видит человек, когда он выходит из самолёта в Дублине, — это реклама завода Джемесон в районе №7. А дальше всё идёт не по плану.
Кровяная колбаса
Как выглядит ошибка вегана?
Отель The Dean стоит на выгнутой в дугу улице Харкорт в центре Дублина. Справа и слева от него юнцы пытаются проникнуть в довольно шумные даже воскресной ночью (что же тут по пятницам?) клубы; вышибалы, столь же безразличные, что и ирландский пограничник, лениво интересуются годом рождения и, получив заверения в достижении возраста распития, пускают детей внутрь. Паспортов тут не спрашивают. В мой The Dean тоже пытается попасть какая-то хипстерская гопота. На крыше отеля — модный ресторан и терраса, а в лобби — бар, и вообще — это место притяжения, центр питейного прихода Святых Виски и Портера, великомучеников и страстотерпцев.
Портье вычленяет меня из толпы в полсотни душ и предлагает пройти внутрь, на ресепшн, где со словами: «У нас шумно, зато Netflix бесплатный» — меня регистрируют и отправляют на третий этаж, в номер с виниловыми пластинками U2 (знаете, кстати, чем отличается Боно от бога? Как говорят в Дублине, Бог не уверен в том, что он Боно), колонкой Marshall и зелёными силиконовыми берушами, заботливо положенными вместо полуночной шоколадки на подушку. Снизу, сбоку и сверху, одновременно, но в разной тональности, играют музыку, однако силиконовые затычки оказываются качественными, и пара глотков виски без труда и помех отправляют меня в качественный нокаут. Я засыпаю, даже не воспользовавшись предлагаемой к услугам постояльцев грелкой с надписью «Sleep with me».
Когда они успевают прибраться после ночных загулов, не знаю, но к десяти утра, когда я выхожу к завтраку, в ресторане на крыше следов разврата не наблюдается. Весёлая толстуха приносит мне выглядящий чересчур healthy бублик с авокадо, зелёной спаржей и нежирным сыром и горячую воду; чай у меня свой. Мы обмениваемся мнениями на предмет подозрительно хорошей погоды, обсуждаем мой чай; параллельно я пытаюсь провести рекогносцировку: с верхотуры The Dean хорошо видны крыши остального города.
Мне — в сторону шпилей Святого Патрика и Христа, двух главных соборов Дублина, находящихся друг от друга на расстоянии недокуренной сигареты. Впрочем, не дублинские кафедры, и даже не надгробье досточтимого Джонатана Свифта, автора «Гулливера» и декана Святого Патрика (интересно, не в его ли честь назван мой отель? — название его именно что словом «декан» и переводится), влекут меня, а находящееся на оси с церквями, но на другом, на левом, берегу Лиффи заведение Fish Shop. Сегодня понедельник, все необходимые мне гастрономические достопримечательности Дублина отдыхают, и милый спутник мой, приложение Raisin, диагностирующее рестораны с подачей натурального вина, показывает лишь забегаловку с фиш’н’чипс и биодинамической Луарой. Да, грешен, ибо в городе виски и портера возжелал я чистого дыхания vin naturel, и деваться мне теперь — кроме «рыбмага» — некуда, но и он открыт лишь с пяти, а значит, есть время на неспешное знакомство с городом — с его барами и прочими достопримечательностями.
Из The Dean проходным двором, заставленным мешками с ночным мусором, выхожу на Кэмден-стрит, к Devitt’s, классическому бару, исцеляющему дублинцев с 1871 года. Devitt’s открыт без выходных, с раннего утра и до середины ночи, здесь подают завтраки, обеды и ужины, играют музыку и болеют за сборную по регби. Ну и наливают — куда без этого? — начиная с первой утренней пинты до «ночного грога», последней порции виски. Я захожу внутрь, и запах бекона заставляет меня пожалеть о съеденном у себя на крыше слишком здоровом завтраке. Полный ирландский завтрак — с кровяной колбасой, парой сосисок, лоснящимся беконом, двумя-тремя жареными яйцами, бобами, помидорами и грибами — выглядит убедительнее давешнего авокадо со спаржей. И уж точно убедительнее того, что могут предложить в соседней забегаловке с вывеской Vegan Butcher. Представляю я этого потрошителя морковок и турнепса, тот ещё тип, видимо! Но — слава богам! — овощной сок сегодня ещё не обагрил плаху, кровавый зеленщик открывает свою лавку позже, и мирным любителям бекона и кровянки пока ничто не угрожает. С другой стороны, я и сам собираюсь выпить натурального вина вместо положенных портера с виски — мне ли осуждать несчастных за их веганские ошибки?
Эбеновая трость
Как праздную продажу антиквариата?
Город завешан предвыборными плакатами. На носу выборы в горсовет и Европарламент, и туда и туда стремятся феминистки с социалистическими лицами. Ещё скоро будет всеирландский референдум о разводах, там голосуют за то, чтобы снизить испытательный срок для разбрачующихся с четырёх до двух лет. Так я незаметно проделываю путь до собора Святого Патрика, чуть не доходя до которого поворачиваю налево и сразу направо, на Франсис-стрит, ту самую улицу, на которой — в лавках старьёвщиков и у антикваров — дублинцы Джойса закладывали свои часы и обручальные кольца. Антикварная торговля процветает и сегодня. Вернее, сегодня, в понедельник, она как раз не процветает по причине выходного дня, но самих магазинов много, и витрины (Камминса, о котором пишет Джойс, я не нашёл, на вывесках — совсем другие фамилии) их манят.
Я утыкаюсь взглядом в одно из окон — и вот уже вижу хозяина, что копошится внутри. Толкаю дверь с табличкой «Закрыто», и дверь поддаётся, а из глубины лавки кто-то кричит: «Входите, всё равно я тут, может, купите чего-нибудь». И я немедленно вижу трость моей мечты — из чёрного эбенового дерева, с серебряной рукоятью, по которой пущены иероглифы и отчеканен какой-то восточный сюжет. Верчу её, и голос снова раздаётся откуда-то из подсобки: «На этикетке — триста евро, но вам отдам за двести, а вещь стоящая, даже не думайте». Я и не думаю, я тяну кредитку — без трофея с иероглифами я уже не могу пойти дальше, не могу в буквальном смысле — правая нога входит в сговор с торговцем и начинает как-то подламываться и требовать особого к себе отношения. Как будто и без неё я бы не купил трость!
И вот уже есть повод, чтобы зайти в ближайший паб и обмыть моё новое сокровище. Ведь антикварная торговля этим и хороша, хороша с обеих сторон: продавцу надо отметить продажу, покупателю — приобретение. И это настолько очевидно, что тот самый обладатель голоса приходит ко мне не только с машинкой для снятия денег с карты, но и с бутылкой виски, вполне выдержанного (кстати, цена бутылки «настоящего дублинского», разлитого ещё до сухого закона, доходит на аукционах до десяти тысяч долларов!) и парой стаканов чешского хрусталя. Виски и стаканы он ставит на столик с кучей старья и скульптурным изображением радости (предвкушающий лентяй в униформе гостиничного мальчика с пинтой в правой руке). Мы выпиваем по глотку, и торговец снова исчезает в своей норе. А я, оснащённый эбеновой тростью, выхожу на Франсис. И снова попадаю к антиквару, ещё одному дублинцу, которому некуда пойти в выходной день.
Как пьют дублинцы
В какой день недели здесь возможно поужинать?
Звать его Мартин Финнелли, его имя украшает фасад, и вещи у него, в отличие от соседа, расставлены в строгом порядке: Мартин — явный педант. У него есть и другое преимущество (или недостаток): он разговорчивый, и ему явно хочется поговорить. Я спрашиваю его совета насчёт дублинской кухни, и он отвечает обстоятельно и, как и следовало ожидать, педантично:
— Зависит от дня недели, молодой человек! В понедельник все приличные места закрыты, мы ужинаем чем придётся. Ко вторнику просыпаются те повара, что не работают не только по понедельникам, но и по воскресеньям. Вроде Росса Льюиса из Chapter One, который в писательском музее, с мишленовской звездой. Классика! По средам — единственный день в неделю на ужин, так-то она только на обед открыта — работает наша местная столовая Fumbally. Это тут рядом, на углу Нью-стрит и Фумбали. Хорошая еда, но слишком много политики. Там все против чего-то постоянно выступают. В четверг я бы пошёл в Bastible, это тоже недалеко — на углу Кланбрассил и Южной Серкулар, знаете, то, что сейчас называют словом «бистро», а не то, что раньше. Боже, говорю о них — и вспоминаю утиные колбаски и баранину, а ведь надо худеть! Так, где мы? Пятница? Уфф, можно забывать о еде. Мы начинаем выпивать. Но, в отличие от субботы, выпивать интеллигентно, не сразу портер с виски, но коктейли. Тут два места, чтобы перекусить и выпить, — Peruke & Periwig на Доусон, я ещё помню, как они делали парики судьям и адвокатам, теперь им же наливают, и Delahunt на Кэмден-стрит, наша классика, ещё Джойс писал о них, снизу обедаешь, наверху — коктейли. Там, кстати, лучшая кровяная колбаса! Выдающаяся кровяная колбаса. И почки!
Боже, думаю я, да он же не Финнелли никакой, а Блум, который «с удовольствием ел внутренние органы животных и птиц. Он любил жирный суп из гусиных потрохов, пупки с орехами, фаршированное сердце, печёнку, поджаренную ломтиками в сухарях, жареные наважьи молоки. Всего же больше любил он бараньи почки на углях, которые оставляли во рту тонкий привкус с отдалённым ароматом мочи», а Мартин-Леопольд тем временем, чуть не подавившись слюной, продолжает:
— Напротив Peruke есть The Greenhouse, это для середины недели, слишком элегантно для пятницы. Так, что осталось? Суббота. Это вообще не про еду, мы выпиваем. Вернее, напиваемся. Не до Мишлена тут. А в воскресенья я пощусь. Прихожу сюда, в магазин, сижу весь день, слава богу Two Pups, милое кафе на углу Френсис, стало работать по воскресеньям, беру у них что-нибудь — пару ломтей хлеба с ростбифом, паштета, ну и бутылочка бордо всегда в подсобке есть. Так и проходит моя гастрономическая неделя. Two Pups, кстати, на прошлой неделе признали лучшим кафе Ирландии. Кто-то раздавал очередные призы. А что, мне только прибыль от того: парни решили работать по воскресеньям, да ещё приз получили, теперь народ будет приезжать, ко мне после обеда заходить, может, что-то купят.
На этих словах Мартин чуть передвигает огромную сигаретницу в виде бульдожьей головы и смахивает воображаемую пыль с китайской вазы. Его воображаемые клиенты, запихав в себя сэндвичи из Two Pups, уже спешат в этот самый момент к нему за покупками.
— Кстати, — замечает Мартин, — я продал много вещей нашему Маленькому музею Дублина! Вы уже были там? Немедленно идите, это прекрасный музей с отличными, — Мартин ещё раз, словно недоумевая, почему такая прекрасная штуковина всё ещё стоит у него, а не в музее, посмотрел на бульдога-сигаретницу, — экспонатами. А ещё у меня постоянно для киносъёмок вещи берут, и Джереми Айронс, вы же знаете его, когда купил у нас в Либертиз жильё — тут, на Джон Диллан-стрит, по соседству, — тоже у меня покупал.
— А что такое Либертиз? — я вставляю реплику в непрерывный, как текст Джойса, монолог антиквара.
— А, — торжествующе поднимает палец Мартин, — сразу видно не местного! Либертиз — это наш район. Он лучший в Дублине, хотя ещё лет десять назад, закрывая по вечерам дверь магазина и выходя на улицу, я не был уверен, что не получу чем-нибудь по затылку. Те ещё места были. А название — оно постарше моего товара будет. Либерти — так назывался небольшой самоуправляемый район, присоединившийся к городу, такой свободный — оттого и «либерти» — квартал со своей церковью. Ну и их было несколько в Дублине, поэтому во множественном числе. Тут селились ткачи-гугеноты, сбежавшие из Франции, и пивовары. А теперь вот модно тут у нас стало, разные люди типа Айронса стали дома и квартиры покупать, дома реставрировать. А потомки тех ткачей съезжают, дорого им тут стало. А мне — нет, не дорого, я магазин свой купил ещё тогда, когда от шпаны проходу не было. Кстати, сколько вы отдали за свою трость? — Мартин взглядом показывает на мою прелесть, а я решаю — вместо ответа — наконец-то распрощаться с торговцем.
— Я ещё зайду к вам, Мартин, а сейчас мне надо ехать в Корк, — зачем-то вру я.
— О, Корк, приветы нашим бунтарям. Вернётесь в Дублин — сходите в Маленький музей, а потом — в Peruke & Periwig, это рядом! — и прекрасный Мартин, проводив меня до дверей и помахав на прощанье, возвращается к серебряным сигаретницам и фарфору периода Цин, теперь их очередь слушать.
Моча и овёс
Что в Дублине изменилось после Джойса?
А я, вниз по Франсис-стрит, мимо дверей антикварных (к часу дня некоторые всё же начали открываться), иду в сторону реки. Слово «либерти» в разных его сочетаниях я теперь замечаю намного чаще: вот стрелка указывает на Liberty Market, вот — на Liberty college, а тут — The Liberty Belle, местный бар, в котором (я захожу проверить, понятно, горло-то промочить уже пора!) разливают «Либерти эль». А ещё — витрины аптеки, в них — старые склянки и история Луиса и Гарри Мушаттов, «самых знаменитых братьев дублинских Либертиз», провизоров, которые не только торговали лекарствами собственного приготовления, но и консультировали местную бедноту по всем медицинским вопросам. А ещё тут надо умудриться не попасть под лошадиную струю. Потому что в Либертиз со времён написания «Улисса» мало что изменилось. У Джойса: «Он подошёл ближе, услышал хруст золочёного овса, жующие мирно челюсти. Их выпуклые оленьи глаза смотрели на него, когда он шёл мимо, среди сладковатой овсяной вони лошадиной мочи», у меня — практически то же, в одном из переулков, куда я случайно сворачиваю с Хай-стрит: хруст овса, выпуклые глаза, запах мочи. Конечно, на пролётках теперь не ездят по делам, извозчики катают на них праздную публику, такое туристическое развлечение, но во дворах и проулках Либертиз то и дело видишь лошадей, каретные сараи, чуешь «чуть сладковатую овсяную вонь». Интересно, выдавит ли джентрификация кобыл из Либертиз, превратив конюшни в бутик-отели, или же гужевой транспорт выживет? В конце концов, винил и ламповые усилители не просто выжили, но и вернулись на новом витке абсолютными фаворитами, чем кобылы хуже?
Я понимаю, что город начинает меня засасывать. Ещё утром я почти имел план, теперь у меня вместо плана — трость с серебряной ручкой, испещрённой иероглифами, некоторое количество знаний о средневековом устройстве города, список ресторанов, баров и одна рекомендация музея, в названии которого есть слово «маленький», и это слово как-то решительно меняет масштаб не только музея, но и самого города. Я ведь в Дублине впервые, и мой любимый метод — не поддаваться на провокации путеводителей, не слушать советы друзей, не строить заранее планы (идея посещения винокурни и рыбного магазина на полновесный план не тянет, согласитесь!) — кажется, опять срабатывает. Нет ещё и двух часов, а я — уже с покупкой и немного выпивший. И я, проложив в телефоне путь и твёрдо решив отклоняться от него при первой же возможности, пошёл в сторону парка Сант-Стивенс-Грин. На границе парка небольшой музей и стоит.
Я уже точно говорил, что в Дублине нельзя пройтись и не попасть в питейное заведение. И вот я уже в Peruke & Periwig, и он, кстати, оказывается вполне выдающимся: с дико красивым медным прилавком на первом этаже, с элегантными салонами на втором и третьем. С картинами — безбожно скопированными с дурных оригиналов — на лестнице. Чудо, а не бар! И помня заветы Мартина, я решаю заказать у Peruke & Periwig коктейль. Впрочем, без старого доброго дублинского и тут не обходится, бармен смешивает мне Back in Black — с тем же Джемесон, но в вариации Black Barrel, с липким ликёром Galliano и ещё одним ликёром, коньячно-грушевым, с лимоном, корично-финиковым сиропом и ещё какими-то ингредиентами, которые я не могу запомнить. Зато я запоминаю, что одноимённая старому альбому AC/DC адская смесь завоевала какой-то важный приз на какой-то важной всеирландской битве коктейлей. С чем я её и поздравляю, выпивая до дна из железного стакана, набитого льдом, и выхожу из бара, намереваясь немедленно попасть в музей, до которого ходу — меньше минуты, но попадаю в Celtic Whiskey Shop. Не потому, что мне приспичило перед посещением музея купить бутылку виски (хотя ту, что на витрине, с этикеткой Writer’s Tears, я бы, конечно, не пропустил), а так, из интереса — узнать, много ли в Ирландии разных марок виски.
Оказывается, не очень — полки любой шотландской лавки побогаче будут. С торговцем мы завязываемся языками, и я уже дегустирую, и капли живой воды падают на удобренную коктейлем Back in Black и несколькими стаканчиками почву, и скудности выбора находится довольно простое объяснение. Сначала Первая мировая, потом американский сухой закон, затем английское торговое эмбарго, которым метрополия пыталась наказать бывшую колонию после обретения независимости, а там — и Вторая мировая, вот эти вот четыре события, вставшие друг за другом в ряд, низвели ирландский виски с первых ролей на вторые.
Писатель и алкоголь
Как ирландцы называют полный провал?
И вот, наконец-то, я в Маленьком музее Дублина, в викторианском трёхэтажном особняке, действительно небольшом, но и не таком уж маленьком, и мне предлагают подождать экскурсии. Ждать, кстати, не скучно. Ждёшь в самом же музее, на третьем его этаже, на выставках раздела «Легенды»: Made in Dublin, посвящённой U2, и The Shaking Hand of Dublin, эта — про десятикратного лорда-мэра столицы, всеобщего любимца Алфи Бирна, макет которого в натуральную величину стоит у окна.
А потом я спускаюсь в гостиную, куда уже набился народ, и девушка по имени Меган начинает рассказ с объявления: «Дамы и господа, наш тур длится двадцать девять минут. Но это ирландские двадцать девять минут, поэтому то, сколько на самом деле мы будем с вами ходить по этим двум комнатам, никому не известно».
Меган рассказывает историю Дублина двадцатого века, и в этой истории от веков предыдущих — лишь бюст декана собора Святого Патрика преподобного Джонатана Свифта. Зато веком, недавно закончившимся, завешаны все стены, от пола до потолка. Маленький музей действительно довольно забавен. В нём нет привычных витрин, в нём почти все экспонаты заключены в рамки, а рамки развешаны по стенам. Из того, что в паспарту не влезло, — банка с леденцами, которые можно сосать, и первое издание «Улисса», оно открыто на последней странице и помещено в чуть не единственный шкаф. Выбор страницы комментирует Меган: «Любой пришедший к нам может сказать, что «Улисс» он смог дочитать до самой последней страницы», на что экскурсанты радостно кивают и выстраиваются в очередь к книге. Которая, кстати, не из дешёвых. Одна из тысячи копий, с неразрезанными страницами, была как-то продана за без малого триста тысяч фунтов.
Джойса Меган вспоминает во время экскурсии ещё раз, когда доходит до дублинского феномена: только Нобелевских лауреатов в этом городе было рождено трое (Джойс, Шоу и Беккет), а сколько литераторов обошлись без премии — не пересчитать. «И не надо, — стоя под старой рекламой виски, говорит Меган, — считать, что у наших писателей пагубное пристрастие к спиртному, это у наших пропойц — пагубное пристрастие к писательству, и если не все они одарены литературно, то в таланте выпивать им равных нет». И дальше напоминает шутку Джойса, сказавшего незадолго до смерти, что подзаголовком «Поминок по Финнегану», последнему и незаконченному произведению писателя, должна была бы стать известная любому ирландцу аббревиатура JJ & S (John Jameson and Son).
Двадцать девять минут пробегают незаметно, тем более что в эти полчаса Меган успевает хоть и заученно, но удачно пошутить целых два раза — про Евровидение («Ирландия была целых семь раз наказана победами в этом конкурсе») и про главную бюджетную авиакомпанию мира, ирландскую Ryan Air, именем которой, по утверждению гида, назван такой бросок в дартсе, при котором дротик втыкается максимально далеко от центра поля.
Это конец
Почему нельзя курить на заводе виски?
На другую сторону Лиффи, на Боу-стрит, я добираюсь часам к пяти, Fish Shop, который совсем неподалёку, уже открылся, и в животе предвкушательно урчит, но ещё час желудочные соки могут потерпеть, без второго за день музея — «Исторической винокурни Джона Джемесона» — я никуда не пойду, виски-гештальт, если его не победить иным способом, должен быть закрыт.
Производство виски после объединения Джемесон с двумя другими компаниями и строительства нового завода в 1971 году было переведено в Мидлтон, под Корк, тогда же с этикетки были убраны слова «дублинский виски». На Боу-стрит, в здании исторической винокурни, открытой Джоном Джемисоном в XVIII веке, хранится лишь несколько десятков бочек, в них до сих пор выдерживается виски под названием Bow Street.
А вообще там интересно, особенно когда рассказывают анекдоты и забавные истории. Про то, к примеру, за что и как наказывали сотрудников. Нет, не за пьянство на рабочем месте! Пьянство даже стимулировали, выдавая в конце смены по порции «бесплатного грога»; лишить его могли лишь за страшное нарушение режима — за курение. Страшным оно было потому, что в зданиях, пропитанных спиртовыми парами, любая искра могла привести к непоправимым последствиям.
Приложившись к иконе винокурения, я со спокойной душой иду на Бенберб-стрит, в обещанный самому себе Fish Shop. Который оказывается заведением (несмотря на то, что там действительно не подают ни виски, ни портера) в высшей степени прекрасным. Во-первых, мне сразу же дают в нём устриц из Леттерфрака (название деревни меня почему-то всегда завораживало), во-вторых — кантабрийских анчоусов, а это — лучшие анчоусы на свете, в-третьих, вожделенного хека, зажаренного в пивном тесте, с жареной картошкой, классические фиш’н’чипс. И всё это — с натуральным вином, что за счастье!
