Журналист Константин Новиков продолжает изучать суровую действительность, которая его окружает. В прошлых эпизодах — Константин рассказывает про последнего джедая Омска; едет смотреть на русский национальный бунт, а попадает на заседание ЖКХ. В этот раз Константин попал в настоящую заварушку — краденые иконы, наркопритон, варочная кухня, облава, кухонный нож, тело уже разлагается.
В это богоугодное место меня привёл Макс. Он старше меня лет на десять, пять из них он провёл в какой-то специальной тюрьме для малолетних. Вышел оттуда серьёзной, состоявшейся личностью, с совершенно чёткой профориентацией: из всего спектра профессий он окончательно и бесповоротно выбрал бандитизм.
Несколько часов назад он встретил меня на Проспекте Мира и позвал прогуляться до ДК Нефтяников. Подмышкой держал четырёхугольный предмет, завёрнутый в красную бархатную тряпку.
— Иконы поднял, — ответил он на мой вопросительный взгляд. И мы пошли.
Возле ДК его ждали некрасивые и плохо одетые мужики числом двое. Они ненадолго скрылись в фойе, после чего Макс вышел на улицу весёлый и без свёртка.
— Гуляем, — возвестил он. — Пошли, мне тут надо в одно место зайти — хорошему человеку грев передать на зону. У него тут подруга живёт рядом.
Мы зашли в старый длинный дом с единственным подъездом. На дверях висела немного выцветшая тоскливо-неприятная табличка «Опорный пункт милиции». Но удивиться я не успел — «опорка» базировалась на первом этаже, а мы шли на четвёртый, в самую что ни на есть коммунальную квартиру.
Макс постучал условным стуком. Потом постучал ещё раз. Примерно через минуту за дверью завозились, защёлкали замки, затем створка приоткрылась. Через цепочку на нас без малейшего любопытства смотрела тощая старуха в бесцветном халате.
— Свои, свои, — успокоил её Макс. Старуха улыбнулась почти беззубым ртом, закрыла дверь и сразу открыла её снова — уже полностью. Откуда-то из недр штанов Макс извлёк внушительную пузатую бутылку с пробкой и заводской этикеткой и вручил её старухе. Она взяла, не говоря ни слова, развернулась и ушла куда-то вглубь длинного коридора.
Макс решительно направился следом, а я пошёл за ним. Мы вошли в невероятно грязную коммунальную кухню. Отсюда, прямо с кухни, можно было попасть в ещё две комнаты, что для коммуналок, по-моему, было нетипично. Одну стену почти полностью занимали чёрные от нагара газовые плиты, посередине стоял стол с изрезанной, свисающей лохмотьями клеёнкой. Вдоль другой стены стоял разложенный диван, на котором кто-то спал, с головой укрывшись ватником. На полу возле батареи у окна сидела девушка с младенцем, запелёнутым в бесчисленное количество тряпок. Похоже, она пыталась его баюкать. Поднапрягшись, я даже разобрал слова:
Там котик усатый по садику бродит,
И козлик рогатый за котиком ходит,
И лапочкой котик помадит свой ротик,
А козлик седою трясёт бородой...
Она гоняла это четверостишие по кругу, детёнок качался у неё на руках молча и даже не шевелился. Похоже, он заснул, а она этого не заметила — глаза у неё были закрыты.
Я предположил, что это и есть подруга хорошего человека, но, разумеется, ошибся. Макс не обратил на неё ни малейшего внимания, подошёл к одной из дверей и решительно постучал.
— Марина, открывай! Это Максим.
Дверь открылась и из комнаты выскользнула девушка, быстро прикрыв дверь за собой. Лет двадцати пяти, высокая, черноволосая, красивая, но страшно усталая. С огромными тёмными кругами под глазами, очень худая — почти прозрачная. Какое-то время она смотрела на Макса, как будто не узнавая, потом взяла за руку и молча завела к себе. Дверь закрылась, и с тех пор я сижу и разглядываю коммунальную кухню.
Плита такая же грязная, как и всё здесь: закопчённая дочерна, по периметру засохшие коричневые брызги. А еще здесь отвратительно пахнет. Запах довольно резкий, но знакомый. Уксусом тут пахнет. И еще чем-то сладковатым. Впрочем, всё объясняется логически: плита загажена до полной невозможности, на решётках висят спёкшиеся чёрные наросты, конфорки заляпаны коричневой дрянью, при этом газ горит на всех, кроме одной. Но именно на ней, единственной, стоит кастрюля с чем-то крайне неаппетитным на вид.
В коридоре слышатся шаги, затем в кухню заходит мужик. Классический дядя Вася в майке и трениках. В одной руке дядя Вася держит полиэтиленовый пакет, в другой — ту самую пузатую бутыль, которую Макс выдал старухе. Не обращая на меня внимания, он ставит её на стол, и я могу прочитать надпись на бутыли — «Ангидрид уксусный». Дядя Вася достаёт из пакета предметы для священнодействия — ложку с теплоизолированной ручкой, пиалку, многоразовый шприц и фитюлю — пакетик с тёмно-коричневой грязью.
Ханку по ложке он размазывает сноровисто, ангидрид добавляет виртуозно, не выбирая и не прицеливаясь. В каждом движении чувствуется мастерство, отточенное опытом. Меньше, чем через минуту, он уже на боевом посту у одной из горящих конфорок.
Очевидно, весть о том, что пришёл человек с «ключом», облетела этаж довольно быстро. Ещё три тела с тем же ритуальным набором возникают на кухне в течение пяти минут — сначала худая дёрганая женщина лет сорока на вид, затем ещё одна разновидность дяди Васи — лысый, в семейных трусах и жёлтой футболке с невнятной эмблемой, и, похоже, его сын — подросток лет эдак пятнадцати.
Часов в комнате нет, но времени прошло уже достаточно, чтобы передать любой грев любой подруге даже если передавать копейками по одной. Но Макс всё не появляется. А запах уксуса уже просто невыносим — он жжёт глаза. Насельники кухни стоят неподвижно, иногда прерываясь, чтобы добавить в ложку воды. Хотя не так уж и неподвижно. Дяди Васи щурятся и морщатся, подросток зажмуривается и отворачивается. И только тощая тётка стоит неподвижно, а по её лицу текут слёзы.
На кухне тем временем появляется старуха с большим матерчатым мешком. У неё дело идёт не так споро, как у остальных, — руки безобразно трясутся, ханка не счищается с целлофана, а когда всё наконец удалось, она чуть не уронила бутыль с ангидридом. Старуха занимает последнюю горящую конфорку, вместо ложки у неё кружка с очень длинной ручкой, а я понимаю, что оставаться тут больше не могу. И именно в этот момент из комнаты выходит довольный Макс. Дверь за его спиной закрылась быстро и беззвучно. Он морщится.
— Чадно тут. Не скучал?
— Пошли уже отсюда, а? — я чётко понимаю, что именно Макс делал за закрытыми дверями, но углубляться в тему, чтобы его упрекнуть, не готов: не по-пацански, да и небезопасно.
— Ща, погоди.
Макс ещё только начал движение, а я уже понимаю, что сейчас произойдёт. Так и есть — кастрюля с тухлятиной переезжает на стол, а Макс зажигает освободившуюся конфорку и встаёт к станку. Народ, который набился в кухню пока он предавался разврату, закончил варку и начал процесс вмазывания. Бормотание девчонки с младенцем заглушают новые звуки — кто-то шипит, уколовшись мимо убегающей вены, кто-то бормочет тихие проклятия.
Уколовшись, обитатели коммуналки молча собирают свои инструменты и уходят — не видно в них ни радости, ни даже обычной химической эйфории. Макс завершается, а старуха ещё возится. Он достаёт пачку таблеток и крошит их в металлическую стопку.
— Макс, а зачем димедрол, — мне впервые за последние полчаса становится интересно.
— Он для тяги нужен, — не торопясь ответствует Макс.
— А что такое тяга?
— Ну... как бы тебе объяснить... Короче, не попробуешь — не поймёшь, — он неожиданно становится очень строг. — Только ты не пробуй. Не вздумай даже. Узнаю — изобью.
Он наматывает на иголку ватного петуха и выбирает дозу. Она значительно больше обычной. Примерно вдвое. Рассовав принадлежности по карманам, Макс снова поворачивается ко мне.
— Две минуты, Костян. Вот сейчас вообще две минуты, — скороговоркой произносит он и снова скрывается в комнате.
— Сынок, не поставишь? — подаёт голос старуха. Я поворачиваюсь и вижу протянутый шприц. Лицо её перекошено, беззубый рот приоткрыт и пахнет оттуда смрадно.
— Не, бабуль, я внутривенные не умею, — вру я. — Вот ребят попроси.
В кухню как раз заходит очередная группа жаждущих — на этот раз молодых и сплошь мужского пола.
— Тоже мне, бабуль, — бормочет старуха, отворачиваясь. — Мне сорок семь, между прочим...
Её бормотание прерывается грохотом. Наркоманы вскидываются и замирают, как дикие звери. Но сделать ничего не успевают — комната наполняется людьми в форме. Всех, кто был в кухне на ногах, загоняют в угол у окна.
— Готовим документы для проверки.
Это капитан милиции, старший в группе. Усталый усатый дядька. Такой же дядя Вася, только в форме. Двое его подчинённых встают караулить нас, ещё трое срывают ватник с лежащего, рывком поднимают на ноги и начинают бить. Субтильный мужичок, похоже, не очень понимает, на каком свете он находится, но сразу видно, что к таким передрягам он привык: ещё не открыв глаз, он очень правильно группируется, чтобы удары приходились не по самым чувствительным местам. Впрочем, бьют его недолго — буквально через минуту он, уже в наручниках, покидает помещение. Капитан поворачивается к нам.
— Приготовили документы?
Все молчат, и я понимаю, что говорить придётся мне.
— Нет у нас документов.
— Ну и хрен с вами, — неожиданно резюмирует капитан и вдруг начинает принюхиваться. — Что за вонь тут?
— Дык варочная же, товарищ капитан, — поясняет подчинённый молоденький прыщавый ментик. — Наркотиками пахнет.
— Хуётиками, — рифмует капитан. — Ты меня, сопляк, ещё учить будешь, как ханка пахнет.
Он внимательно оглядывает комнату, и его взгляд останавливается на девушке, которая всё ещё сидит и бормочет свою бесконечную колыбельную.
— Подними бабу, — командует он, и другой мент, чуть постарше, подходит к ней и пытается её поднять.
Сначала она не реагирует, потом пытается встать, но ей неудобно. Она передаёт свёрток и поднимается спиной вверх, руками цепляясь за батарею. Мент берёт ребёнка, но вдруг отшатывается и роняет его на пол. А я впервые вижу, что «побледнел как полотно» — это не фигура речи.
— Семёныч... Он уже разлагается..
— Я ж говорил — воняет, — капитан фантастически невозмутим.
В этот момент девушка, которой всё-таки удалось подняться на ноги, бросается на мента. Он всё ещё бледный, его покачивает, и он не готов принять атаку. В руке барышни откуда-то появился солидный кухонный нож.
Среагировать не успел никто — кроме Макса, который всё-таки вышел из комнаты. Он делает молниеносный, невероятно длинный прыжок, ловит девушку за запястье, после чего скручивается вместе с ней и с грохотом падает на пол.
Когда девушку подняли на ноги, она снова стала тиха и бестрепетна. Два мента держат её за руки, но даже мне очевидно, что это уже лишнее. Семёныч вообще повернулся к ней спиной и что-то неразборчиво бубнит в рацию. Макс, блестя глазами, отряхивает штаны и делает мне знаки, что пора бы уже и свалить, не дожидаясь благодарностей от стражей правопорядка. Остальные уже убрались по-тихому, прихватив с собой бутыль с ангидридом.
А я смотрю на девушку, которую держат менты. Она покачивается, глаза её закрыты, а губы шевелятся.
Там котик усатый по садику бродит,
И козлик рогатый за котиком ходит,
И лапочкой котик помадит свой ротик,
А козлик седою трясёт бородой...
