Наркоманию можно назвать своеобразной формой рабства. Разные ведомства по-разному считают наркозависимых в России. Глава Совбеза Николай Патрушев, например, говорит о цифре в 640 тысяч человек в 2017 году, хотя в ныне расформированном ФСКН еще недавно насчитывали около восьми миллионов. Консенсуса по поводу лечения наркомании в российском обществе тоже нет. Способы реабилитации наркозависимых вроде тех, которые практикует, например, организация «Город без наркотиков», где их «лечат» довольно жёстко, многие по-прежнему считают эффективными. Читатель самиздата Илья Пинаев решил рассказать о том, как он сам попал в такой «рехаб», а в итоге написал многосерийную драму-дневник.

Когда твоя жизнь тесно связана с наркотиками, ты неизбежно привыкаешь к определённому количеству неприятностей, сопутствующих этому милому увлечению. Но у любых неприятностей есть определенный момент, когда они сначала, набрав полной грудью побольше воздуха, раздуваясь, трансформируются в проблемы, а потом, сделав последнее усилие, превращаются в пиздец. Пиздец, в отличие от неприятностей и проблем, — состояние безнадёжное, этакая точка невозврата, и единственное, что остаётся, — это, замерев, искренне охуевать от происходящего, так как любые другие действия в этой ситуации уже не имеют смысла по определению.

Ступеньки в подъезде вели себя довольно агрессивно — хватали за ноги, то и дело норовя спустить меня на пролёт ниже. Скользя по стенам, периодически взмахивая руками в поисках опоры, тяжело дыша, я в итоге добрался до своей квартиры. Через небольшое подъездное окно приятным рыжеватым светом заливал лестничную клетку одинокий угловой фонарь. Тщетно поковыряв ключом в скважине и потерпев очередное поражение в битве с внешним миром, я позвонил. Дверь открыла мать и, украдкой заглянув в говно убитые глаза, тяжело вздохнула:
— Опять?
— Уфф, давай не начинай! — я её отстранил рукой с пути и, шатаясь, направился к холодильнику.

С трудом открыв дверцу, я начал методично загружать в рот всё, что казалось мне мало-мальски привлекательным.
— Разденься хотя бы!..
— Угу, — промычал я, запрокинув бутылку молока.
— Когда это закончится? Я устала...
— Как сдохну — так сразу, не волнуйся!
— Ты уж поторопись тогда...
— Обязательно, приложу все усилия.

Закончив трапезу, на ходу снимая верхнюю одежду, я поплёлся в комнату, где, не раздеваясь, шлёпнулся на диван и уже в полудрёме стал вглядываться в потолочные покрытия. Проезжающие за окном машины светом фар создавали своего рода театр теней, и в этих расплывчатых фигурах то и дело угадывались девушки, дикие звери и острые пики скал в далёких, никогда не виданных мною странах. Потом нащупал в кармане пакет с отравой, полностью расслабился и заснул.

Проснулся от толчков, куда более агрессивных, чем обычно:
— Вставай давай!

С трудом продрав глаза, я увидел двух молодчиков в кожаных куртках. Туфли, джинсы, папки и насмешливые, полные звериной уверенности глаза выдавали в них оперативников. Стоявшая неподалёку мертвецки бледная мать добавляла картине атмосферности.
— Чего? — начал я издалека, понимая, что разговор будет длинным. Цель их визита была ясна, оставалось только понять детали. Мне «посчастливилось» неоднократно быть принятым на барыжьих квартирах, и я прекрасно понимал, что если до сих пор не лежу на полу в позе ласточки, с разбитым лицом, значит, визит этих ребят носит дружественно-осведомительный характер.
— Употребляешь наркотики?
— Пару раз курил коноплю.

Один из гостей, улыбнувшись, потянул за ручку дверцы моего шкафа. Представшее зрелище из пакетиков, скрученных купюр, трубок и фольги говорило об обратном.
— У меня ничего нет.
— Это не имеет значения. Нам от тебя ничего и не надо. Поехали до отдела — пообщаемся немного, потом подкинем тебя домой.

Это уже явно ничего хорошего не сулило. Общаться дома, на глазах родственников — это одно, а вот в отделе, знаете ли, совсем другое дело.
— А по какому, собственно, вопросу? — я начал инстинктивно тянуть время, хотя прекрасно понимал, что толку от этого немного.
— Твой друг дал интересные показания, так что придётся нам тебя допросить, это недолго.
— Сам приеду! Я только встал, мне надо собраться...
— За тебя уже всё собрали, не волнуйся!

Я удивлённо стал оглядываться по сторонам — и вдруг заметил в руках матери свою спортивную сумку.

«Впарила мусорам! — пронеслось у меня в голове. — Родная мать! Зачем сумка — в тюрьму, что ли?..» Внутри меня что-то оборвалось. Я вспомнил, как она тысячу раз обещала это сделать, но я никогда не относился к этому серьезно. Мы же, вроде, родственники.

Оправившись от шока, я стал искать глазами пути для отхода. Очевидно, ребята поняли, что ситуация начинает выходить из-под контроля, и уже через пару секунд я тыкался лицом в стенку своей кровати, слушая, как из из-за спины доносятся предательские щелчки браслетов. Приехали.

Когда тебя выводят из дому с руками за спиной, скованными наручниками, кто бы там что ни говорил, а каждый раз чувствуешь себя героем. Вероятно, виноваты фильмы 90-х или бандитский романтизм этой страны, но, как бы там ни было, грудь сама наполняется воздухом, а глаза рыщут по площади в поисках свидетелей твоей секундной славы.

К моему глубокому разочарованию, во дворе никого не было, и на смену самолюбованию моментально пришли мрачные мысли. В такие моменты главной проблемой является не сколько сама ситуация, сколько тот лютый трэш, который вдруг возникает в голове. Мысли несутся со скоростью света в исключительно хаотичном порядке, освещая все возможные исходы, один другого хуже.

Меня посадили на заднее сидение, с боков сели опера. На переднем, пассажирском месте сидел грузный человек в кепке Toronto Maple Leaves. Не оборачиваясь, он спросил в пустоту:
— Галку надо?
— Да, давай, — хором ответили молодчики. — Мать сказала, может буйствовать.
— Какую нахер галку?! — взвыл я, пытаясь освободить скованные запястья.
— Галоперидол, нам с тобой воевать ни к чему.

Что такое галоперидол, я знал прекрасно, ибо к этому времени уже на собственной шкуре испытал все прелести российской психиатрии.

«Снова в дурку, — подумал я. — Зачем тогда весь этот фарс? Где карета, санитары?»

Обхераченного до самого аду и зовущего гардемаринов после десятикратного превышения дозы азалептина, меня дважды забирали в лечебницу, и то, что со мной происходило сейчас, на это походило мало. Моё состояние оставляло желать лучшего, и внутренне я даже обрадовался наличию галоперидола.
— Ну ставьте, чё, — пробурчал я.
— Торчок, реально! — засмеялся водила и притормозил.

После инъекции постепенно ушли навязчивые мысли, время замедлилось, сконцентрировавшись в одной точке.
— Куда мы едем? — выдавил я, наблюдая, как город давно кончился и за окнами стали мелькать бесконечные поля.
— Скоро увидишь!

Я прислонился головой к стеклу и смотрел в сторону горизонта, где ярко-рыжим кинжалом вспорола серую небесную гладь надвигающаяся заря.

«Почему со мной постоянно происходит пиздец? Что за доля такая?»

Внутренний фаталист лаконично подытожил: «Судьба!»

По плечу постучали:
— Вставай, спящая красавица!

Тело затекло, да и без противосудорожных галоперидол вообще давать по науке не следует. Но в быту на науку всем поебать, и это нормально. Я отлепился от стекла и несколько секунд пытался сфокусироваться: изображение плыло и отчаянно не хотело собираться в целостную картинку. Постепенно рябь в глазах прекратилась, и перед моим взором предстал двухэтажный частный дом на отшибе.
— Понял, куда приехал?

Сопоставив все факты, я утвердительно кивнул, но на всякий озвучил:
— Реабилитация?
— Она самая. Добро пожаловать!

Запястья сильно ломило, но браслетов на руках уже не было. Вероятно, их с меня сняли, когда я отрубился. Как только вышел из машины, меня взяли в колонну «опера», которые, как выяснилось, операми были не больше, чем я сам. Позицию с левого фланга занял здоровяк в кепке, справа шёл водила. Судя по этой технике «розы», мои конвоиры проделывали подобную процедуру не одну сотню раз и прекрасно знали, как стоит распределяться, дабы исключить возможность побега.

Мы зашли на веранду, замыкающий закрыл за нами железную дверь.
— Постоим немного, — буркнул водила.

Мы остановились, и я смог, наконец, рассмотреть своих «похитителей». «Опера» были похожи на братьев: среднего роста, с крупными, деревенскими чертами лица и светлыми волосами. Джинсы, туфли и куртки из дешёвого кожзама, которые ввели меня в заблуждения дома, сейчас, под лучами утреннего солнца, приняли свой естественный рыночный вид. Что о мусорах ни говори, но они ходят только в коже и никогда не носят подобные дешёвки. «Кепка», заблокировавший собою выход, был похож на огра: массивный, даже грузный, с носом размером со среднюю картофелину и лицом, почти полностью покрытым рытвинами. Водитель, судя по командам группе и общему впечатлению, был лидером и выглядел, к слову, так же. Хорошая кожанка, изящно потёртые джинсы, свитер с горловиной из тонкой шерсти, кеды Tommy Hilfiger, последний iPhone и позолоченные Tissot весьма эффектно выделяли его на фоне быдловато-безвкусного стиля его коллег. Он продолжил:
— Что употреблял?
—Так, покуривал маленько, — начал я. Маленькая правда — испытанный метод подачи неудобной, но уже раскрытой оппонентом информации. Будучи пойманным милицией, я никогда не отпирался, что имел опыт употребления наркотиков (ведь резкое отрицалово всегда провоцирует агрессию), но и не раскрывал всей картины. Таким нехитрым способом я частенько уходил из отделений, не заплатив ни копейки и безо всяких проблем отыграв роль невиновного, честного, случайно попавшего в неприятность гражданина. Хотя всё это было до первой обкатки. Потом работать, понятное дело, перестало.
— Илья, давай сразу всё уясним: это тебе не детский лагерь. Это мотивационный центр для наркоманов, тут находятся люди, в жизни которых наркотики стали серьёзной проблемой. Ты как считаешь? У тебя есть проблемы с веществами?
— А-а, ну я не такой, у меня проблем нет!

Группа синхронно рассмеялась.
— Это понятно. Зависимым от наркотических средств себя признаёшь?
— Нет, не признаю.
— Классика, — сухо заметил водила. — Заходим!

Вторая дверь тяжело скрипнула, и моему взору открылось внутреннее убранство дома. На стенах располагались странного рода плакаты, и вместо антинаркотической пропаганды, которую я ожидал увидеть, на них висели таблицы, в которых перечислялись дефекты личности, чувства, а также длинные тексты, прочитать которые за время прохода по коридору просто невозможно. По винтовой лестнице мы поднялись наверх.
— Семья ещё спит, — сказал один из «оперов». — Посиди пока со стажёром.

Из комнаты вышел человек с телосложением тяжелоатлета.
— Меня Коля зовут, я наркоман, — улыбнувшись, сказал он и протянул руку.
— Нифига у вас тут наркоманы! — съехидничал я.

Собравшиеся снова синхронно хмыкнули.
— Колян, расскажи ему пока, что и как. Час до подъёма.

Мы зашли в одну из комнат, которая оказалась спальней. В несколько рядов стояли советские скрипучие железные шконари, без матрасов, окна были задёрнуты застиранными до прозрачности шторами и, к слову, зарешечены снаружи, что шло вразрез со всеми пожарными правилами. Сделано это было совсем не по ошибке, а с одной, очень понятной целью: чтобы реабилитант не смог демонтировать решётку из помещения и сбежать.
— В общем, так, — сказал Колян, садясь на кровать. — У тебя есть три золотых дня: можешь спать, можешь ходить по дому, смотреть, что тут происходит. Последствий ни за что не несёшь.
— Типа как первоходу?
— Ага, — усмехнулся Колян, — именно!
— А потом типа спрос пойдёт?
— Что-то вроде. Сам всё увидишь.
— Спать могу прямо сейчас?
— Спи.

Отличительной особенностью микса седативных наркотиков и галоперидола является повышенная продолжительность сна, так что спал я около тридцати часов, даже не вставая на приемы пищи. В итоге на второй день к обеду голод дал о себе знать, и я спустился вниз. Большую комнату на первом этаже называли групповой, и почти все события жизни реабилитанта проходили в ней. Покидать её строго запрещалось, непослушание каралось. По стенам стояли столы и длинные деревенские лавки, образуя П-образную фигуру. За столами сидело человек 25–30, и что сразу привлекло моё внимание — так это их внешний вид. На людях были странные предметы, вроде масок, табличек, досок с рисунками, на голове небольшого паренька красовался воздушный фильтр от крупной машины — вероятно, КамАЗа. Все молча писали что-то в тетрадях, даже тот, в фильтре, и на моё появление вообще никак не отреагировали. Я сел на свободное место с краю. Рядом оказался мужик лет пятидесяти.
— Что за ерунда на вас надета? — спросил я.
— Терапия, — спокойно ответил он.
— И что же она лечит, разрешите спросить?
— Безответственность.

«Это пиздец, — пронеслось у меня в голове. Нет, реально, это уже вообще пиздец. Был я в дурках, изоляторах, но это что за хуйня? Это уже вообще ни в какие ворота не лезет».
— Сколько тут бы времени быть примерно?
— Как пропишешь задания.
— Какие ещё задания?
— Эти, — мужик ткнул пальцем в стену. Я увидел длинный список пронумерованных заголовков:

1. Кто я и почему я здесь?
2. Потери в употреблении
3.Тест
4.Плюсы и минусы употребления
5.Система отрицания-иллюзии
6. Бессилие
7. Шаги 1—3

— Месяц? Два?
— Полгода минимум.
— Ебать. — Повисла пауза. — Как тут позвонить? — спросил я, оправившись от осознания сообщённого факта.
— Тебе пока никак. Новички не звонят домой первые две недели.
— Ясно. Всё подвязано.

Я начал буравить взглядом стол. Голову снова стали рвать бесноватые мысли. В отрешении я досидел до глубокого вечера. Люди постоянно что-то писали, бегали на перекуры, слушали лекции по психологии. Иногда они объявляли друг другу какие-то «своеволия» и «безответственности» и записывали что-то в свои блокноты. Наблюдая, я понял, что в группе есть свои старшие, которых тут называли «впередиидущие», и есть персонал, полностью состоящий из бывших или текущих реабилитантов. Всё постоянно на самообслуживании: уборка, приготовление пищи, даже система наказаний — и та на саморегуляции. Этакий мини-социум. В самом конце дня состоялась планёрка. Все долго обсуждали от ерундовых, на мой взгляд, вопросов типа «кто и где не погасил свет?» до абсолютно непонятных: «почему не работают с тягой и эмоциональным состоянием?». По результатам этого собрания надзиратели, которые звали себя консультантами, вынесли вердикт по дню: три тысячи своеволий и триста безответственностей на семью. Плюс подобные вещи огласили каждому лично, но в меньшем объёме.
— Это что? — спросил я у хилого парня, сидящего рядом.
— Последствия, их надо написать всем и сдать.
— Завтра?
— Нет, сейчас.
— А спать?
— А потом спать.
— И сколько это по времени?
— Обычно до четырёх, потом отпускают. Но бывает и день заново.
— Это как?
— Просто не спим, и всё. Но ты на золотых, так что иди спи. Потом будешь жалеть, что не спал.

Несмотря на пожелания, я всё же за всеми спустился в подвал. В полумраке было слышно, как усиленно скребут ручки по бумаге.
— Помочь? — нехотя спросил я, больше для виду: помогать реально не хотелось.
— Ну, помоги, если хочешь. Напиши пятьдесят своеволий.
— Как это?

Мне протянули текст. «Своеволие — это презрение или сопротивление любым идеям, которые не согласуются с моими собственными».
— Эту фразу пятьдесят раз.
— И вам надо три тысячи таких фраз? Это же нереально!
— Плюс личка. Понятно, что нереально. Нас отпустят раньше. Хотя может быть и день заново.
— Это я уже слышал.
— Как-то так.

Написав своё, я ушел спать. Проснувшись к обеду, по лицам людей понял, что они либо не спали вообще, либо спали крайне мало. Мне оставался один золотой день, а я так и не придумал чёткого плана побега, погружаться в эту феерию пиздеца мне крайне не хотелось, и надо было действовать быстрее.