Прикрыл глаза — сел на деревянный кол. Проштрафился ещё раз — тебя связали. Наш читатель Илья Пинаев, оказавшийся в центре реабилитации наркозависимых, продолжает рассказывать о своём опыте. Вы уже читали о том, как устроена система штрафов в таких центрах, как выглядит быт их обитателей, а теперь автор сосредоточился на изобретательных наказаниях, которым подвергался он и его новые знакомые. Из этой же главы вы узнаете, как запахи могут стать мощным наркотиком и почему самоубийц отправляют копать себе ямы самостоятельно.

Одинаковые дни сменяли друг друга, сливаясь в одно грязновато-тёмное пятно, будто летели перед глазами серые цепи товарных вагонов железнодорожного состава. Такие же мрачные и холодные, несли они меня мёртвым грузом в неизвестном направлении, и, пожалуй, даже машинист этого поезда не знал, когда будет следующая станция.

Так уж вышло, что какие бы непомерно тяжёлые или до одури счастливые условия мне ни доставались в жизни, спустя какое-то время я начинал считать их неотъемлемой её частью и едва ли придавал им даже десятую долю того значения, которое они получали вначале. Так что спустя месяц я абсолютно привык спать менее четырёх часов в сутки, скромно есть и всегда быть в состоянии повышенной внимательности по отношению к своим действиям и словам. К этому времени я успел посетить закрытый клуб «водных процедур» ещё несколько раз и потому стал естественным образом прикладывать определённые усилия, дабы больше не продлевать в нём столь неудобное организму членство. Постепенно наигранное усердие в труде сменилось реальным, ведь нигде, кроме как в изоляции, можно почувствовать истинный, человеческий голод по деятельности. Я с интересом изучал доступную мне литературу, участвовал в то тут то там возникающих околопсихологических беседах и всячески пытался попасть на короткие работы на улицу, дабы хоть немного побыть на открытом пространстве. Свежий воздух и запахи вдруг стали для меня чем-то желанным и ценным. Порой замирая, я, насколько хватало лёгких, глубоко дышал, закрыв глаза, и наслаждался симфонией из ароматов цветения, костров, навоза и свежевспаханной земли. Дом находился на отшибе, на самом краю деревни, но и туда долетали запахи мяса, которое жарили отдыхающие на берегу близлежащей реки. Запахи приносили с собой не только стонущую боль в животе, сопровождающуюся резким слюноотделением, но и массу воспоминаний о беззаботных летних временах моей прошлой жизни. В эти моменты, где-то внутри, я тысячу раз торжественно клялся себе, что буду ценить то, что имею, и радоваться каждому дню. Ох уж этот романтизм голодающего, боже правый!

Очередной мой уличный амбре-концерт был прерван глухим криком:
— Илья!
— А-аа, — протянул я, открывая глаза и прогоняя остатки забвения.

Неподалёку стоял, расплываясь в ухмылке, Саня.
— Своеволие «Сон». Ещё одно — и получишь «колышек».

Объявленные нарушения никогда не обсуждались, ибо это наказывалось, так что в подобных несправедливых случаях следовало просто завалить свой скорчившийся от недовольства ебальник и молча возвращаться в реальность. Да и объяснить закрытые глаза вдруг проснувшейся любовью к запахам внешнего мира было бы сложно.
— Записал? — добавил он.

Я полез в карман за блокнотом и быстро нацарапал там искомое слово.
— Записал.
— Давай сворачивайся, скоро обед.

Я собрал лопаты и грабли в охапку и двинул в сторону дома. Меня догнал ещё один работавший на улице резидент, которого звали Саид, следом за ним, насвистывая, семенил Колян.
— Чё, сон объявили? — поинтересовался он.
— Ну.
— Крепанёшься по ходу. Вставляй зубочистки.
— Это понятно, — вздохнув, согласился я

Сон был одним из самых интересных и в то же время недопустимых нарушений, посему наказание за него было изобретательным. Проштрафившийся дважды за день реабилитант опускался на корточки так, чтобы одна из ягодиц попадала на заточённый деревянный колышек, и в таком виде сидел на нём, как на стуле, отведённое персоналом время. Подниматься было нельзя, а вот опускаться — сколько угодно. За час ноги и поясница затекали в такое говно, что отбывшие наказание, не имея возможности разогнуть колени, просто валились на бок и так какое-то время приходили в себя. Со стороны зрелище было, честно сказать, крайне уморительное, но самому участвовать, по понятным причинам, хотелось не шибко.
— Ле, да можно понести спокойно, — вмешался в разговор Саид.
— Ну, тебе явно видней, — ответил я, намекая на его хет-трик на этом поприще, и мы, переглянувшись, синхронно ухмыльнулись.

Саида привезли родственники, уставшие скрывать его метадоновую систему от друзей и знакомых. Кавказская семья, измученная стыдом и национальными противоречиями, была согласна на любые меры, дабы этот кошмар закончился. Последней каплей стало желание сына связать себя узами брака с русской девушкой, что, видимо, было квалифицировано как финальное умопомрачение, и вскоре в его дверь постучали «опера».

Когда мы уже поднимались на крыльцо, из дома вдруг послышались звуки бьющегося стекла и движущейся мебели. Очевидно, в помещении происходила драка. Переглянувшись, стажёры быстро затолкали нас на веранду, закрыли двери и вбежали в групповую. Экшн к этому моменту уже завершился, и оба участника потасовки были скручены подоспевшими со всех сторон людьми. Насупившись, они злобно смотрели друг друг на друга, жадно втягивая носами воздух.
— Вы чё, совсем ахуели?! — вдруг грохнуло за спинами. Расталкивая всех, в круг ворвался консультант Дима. Весил он добрую сотню килограмм и посему на фоне поджарых резидентов выглядел крайне внушительно.
— Я, блять, спрашиваю: вы чё тут, нахуй, всё на свете перепутали?

Семья, очевидно приняла вопрос за риторический, так как ответа не последовало.
— Оба купаться. На семью — верёвка, — резюмировал Дима.

После этих слов повисла такая тишина, будто время вдруг остановило свой ход. «Верёвка» была крайне неудобным для жизни групповым наказанием, направленным на сплочение коллектива, и, видимо, создавшейся тишиной «замедляя» реальность, мы хотели ещё немного пожить в состоянии столь стремительно ускользающего из рук комфорта. Со стороны все эти «наказания-последствия» порой были очень похожи на своеобразный тимбилдинг, за той лишь разницей, что ты не можешь с него уйти, а если плохо участвуешь в тренингах, то получаешь пиздюлей.

Пока я крутил в голове смешные вариации этой аналогии, в групповую внесли «верёвку». Представляла она из себя 10–15-метровый полипропиленовый шнур с петлями для кистей через каждые 30 сантиметров. Петли надевались на руки — и в такой вот «человеческой многоручке» коллектив мог существовать до полумесяца, не снимая её ни на секунду. Спать на кроватях в таком виде, понятное дело, было нереально, и на свидание с Морфеем мы отправлялись на разложенные на полу матрасики, сбившись в кучу, будто стая бродячих собак. Как ни странно, подобный подход действительно нас в итоге сблизил, но произошло это далеко не сразу. В первые дни конфликты вспыхивали один за другим, ведь теперь даже элементарный поворот одного человека в пространстве превращался в синхронное групповое действие. Для примера: посещение туалета по-большому вообще превращалось в отдельное мини-представление. Почти вся цепь толпилась у уборной, где, собственно, и заседал виновник торжества в компании людей, которым посчастливилось ходить с ним на соседних петлях. Сидел справляющийся всегда с такой виновато-отстранённой рожей, что из груди невольно вырывались смешки. Уборка дома перестала быть чем-то счастливо-спокойным и превратилась в совместные, поочерёдные походы по участкам. Теперь удобной и комфортной казалась невыносимая поначалу стандартная мотивационная жизнь.

В один из последних дней «веревки» реабилитант по имени Даня вдруг в групповой скинул с себя петлю и вышел в центр дома.
— Я сожрал лезвия от бритвы, — выпалил он и стрельнул в глазами в сторону стажёрского угла.

По семье стихийно побежали ухмылки.
— То есть тебе не накладывать на обед? — крикнул кто-то с конца цепи.
— Можно я возьму твою порцию? — подхватили в середине.

Смех становился всё громче и дружней.
— А что ты без семьи обедаешь-то? В одну будку черпаешь? — задыхаясь от смеха, выдавил новичок по кличке Чабрец, получивший своё прозвище за использование одноимённой травы в качестве основы для спайса.
— Я тебе кричу, Саня, я серьёзно! — зашипел бледный Миша, всё ещё буравя глазами стажёров.
— Одень верёвку, дурень ты вконец… — вмешался было один из старичков, но тут же был перебит подоспевшими консультантами.
— Ахуел! Данечка, родной, ты вконец ахуел!
— Везите меня в больницу, — робко сказал Данил, его первоначальная уверенность вдруг улетучилась в одному ему известном направлении.
— Ага, конечно, солнышко. Только карету вызовем, чтобы тебе комфортней было.

Подтянулся остальной персонал.
— Ну чё делаем, на правах старшего? — сухо спросил Дима.
— А чё делать? — сразу же ответил Саня. — Даже если по сёрьезу мастырится, всё равно без толку. Нашёл чё по кишке пускать, балбес... Там лезвия-то, что волосы. Просрётся и не заметит.

Имевший десятилетний срок, отбытый по 105-й, Саша как никто другой знал, как и чем лучше портить организм изнутри, дабы попасть на больничку.
— Точно? — всё же удостоверился Дима.
— Да, — сухо, вероятно будучи раздосадованным недоверием, ответил Саня. — Я гвозди, ложки, щётки зубные жрал, а тут лезвия. Перестань. Дайте масла стакан ему. Ну и пизды, само собой.

Даня серел на глазах.
— А если я отъеду тут? — решил разыграть он последнюю, как ему, видимо, казалось, хорошую карту.
— Значит, закопаем за домом. И крест поставим.
— Я не верю в бога, — уже почти шептал Данил.
— Ну значит без креста, — подытожил Колян.

До глубокой ночи после обязательных «банных процедур» Данил копал себе за домом яму, которая должна была стать его последним пристанищем в случае его безвременной кончины. Я втайне завидовал этому наказанию, ибо, жадный до физических нагрузок, сам был бы совсем не против поменяться с ним местами и размять тело вместо скучных лекций и вечерней писанины. Периодически с улицы доносился крик.
— Ты ещё жив?
— Да, — хрипел Даня.
— Ты, главное, успей до того, как отъедешь, докопать. Подумай о людях.
— Хорошо.

Постепенно он скрылся из виду, и только штык раз в несколько секунд взлетал над краями «могилы», выгружая землю. Смотря в окно за происходящим, то и дело хватая глазами луч фонаря в руках консультанта на яме, я по неясной причине вдруг ощутил какой-то особенный внутренний комфорт. Был ли это душевный покой, о котором так много говорили на занятиях, или просто первый раз в жизни я понял, что мне ничего не надо мутить, красть и никуда не надо бежать, — было неясно, но вся моя жизнь в секунду сделалась какой-то спокойной и понятной и в то же время почему-то притягательной и сердечной. Пожалуй, именно тогда, глядя на терзания Данила в яме, я осознал, что тем же самым занимался в собственной жизни, и внутренне твердо решил больше не хочу употреблять наркотики. Именно «не хочу», а не «не буду».

Скоро следующий выпуск, не пропустите!