Сегодня понедельник, этот день в самиздате «Батенька, да вы трансформер» посвящён разделу Ресурсы. А что есть самый главный человеческий ресурс, как не сам факт существования, то есть собственная жизнь? Сегодня мы запустили новую рубрику «Суицид дня», в которой каждый день будем рассказывать вам о самых запоминающихся историях сведения людьми счётов с жизнью. Вдогонку вот вам та самая история от нашего читателя Валерия Горшкова о том, как не стоит пытаться покончить с собой. Валерий, большое вам спасибо! Берегите себя и бросайте уже курить, курение и велики — вещи плохо совместимые.
Зажигалка приказала долго жить. Разжимаю зубы и отпускаю сигарету. Курящий в моей компании я один. Поворачиваю голову к автобусной остановке и вижу развалившегося на лавочке мужика.
«Огонька не найдётся?» — липнет шаблон к моему нёбу, так и не вырвавшись наружу. Поза незнакомца слишком неестественна. Толкаю велосипед поближе и утыкаюсь взглядом в безвольно свисающую руку. Чуть выше запястья поблёскивает глубокий разрез, вниз, струясь по пальцам, стекает кровь, шлёпая сгустками на пыльный асфальт.
— Подождите! — кричу далеко ушедшим вперёд товарищам. — Тут суицидник!
Друг подкатывает на велике, тормозит возле меня, и мы вместе пялимся на руки самоубийцы. Шрамов на коже больше, чем пор, видно, это далеко не первое его кровопускание. Девушки возвращаются следом и мнутся в сторонке.
Никита вызывает скорую, я ставлю свой велосипед на подножку и изучаю пространство вокруг мужика, пытаюсь понять, чем он вскрылся. Замечаю не сразу — два тоненьких лезвия, выломанных из бритвы джилетовского станка, лежат рядом с ним на лавочке. Такие и в пальцах-то проблематично зажать, не то что повредить себя. Но у него получилось. Опять ловлю себя на мысли, что человек он в этом вопросе опытный. На вид лет тридцать пять, может сорок, худой, на одном предплечье выцветшая татуировка в стилистике 90-х, то ли ящер, то ли неудачно скопированный крокодильчик с эмблемы «Лакост», не придаю тату никакого значения. Человек явно без сознания. Достаю телефон, чтобы поднести экран к его носу, но проверять наличие дыхания не приходится. Как только приближаюсь к нему, чувствую ядерное амбре дешёвого спиртного. Дышит.
— Сказали, едут, — Никита убирает телефон.
Я продолжаю осматривать площадку вокруг лавочки и натыкаюсь на две пустые склянки от настойки боярышника. Этикетки чистые, внутри виднеются остатки пойла.
«Вот этим он и заправился», — вертится в голове.
Осматриваем мужика внимательнее, решаем не трогать. Из левого кармана торчит уголок плотной бумаги или картонки. Понимаем, что это, скорее всего, предсмертная записка, но подавляем желание достать её. Мнёмся с ноги на ногу, отпускаем шуточки, пытаясь показать друг другу, что всем нам ситуация безразлична. Скорая не едет подозрительно долго, рядом, в двух остановках отсюда, станция скорой помощи, чуть дальше в противоположном направлении — больница. Проходит десять минут, но скорой по-прежнему нет. Мы недоумеваем, отчего так? Вроде бы самоубийца, случай экстренный. Проходит ещё пять минут, напротив нас останавливается пыльный козёл ППС, двигатель не глушит, но даже сквозь его клокот слышно, как поскрипывает ручка, опускающая стекло.
— Чего тут трётесь? — раздаётся изнутри уазика.
— Тут человек себе вены порезал!
— А? — переспрашивает полицейский.
Мы молча переглядываемся. Двигатель глохнет. Из машины выходят двое рослых патрульных, подтягивают ремни. Узнаю в них тех самых ребят, что неделю назад спускали нас с крыши расположенной неподалёку многоэтажки, галантно подавая девушкам руки и помогая уложить гитару в чехол. Они нас если и узнали, виду не подают.
— Что стоите, спрашиваю?
— Да вот, вскрыл себя мужик.
— Чё, сам? Или вы помогли? — вопрос ставит нас в тупик.
— Мы? Мы скорую вызвали.
— Скорую? — полицейский упирает руки в ремень и направляет напарника кивком головы к самоубийце.
Тот достаёт фонарик и светит мужику в лицо, подставляя запястье под нос. Оборачивается и качает головой в ответ, мол, жив пока.
Первый полицейский отцепляет рацию с пояса, прислоняет вплотную к губам, произносит позывные, затем задаёт вопрос: «Вызов скорой по самоубийце на автовокзал поступал?». Рация кряхтит:
— Повтори.
Патрульный повторяет вопрос. Рация щёлкает, с минуту эфир занимает тишина, затем слышится нечёткий ответ «да». Полицейский удовлетворённо возвращает рацию на место.
— А вы сами чего тут делаете в три часа ночи?
— На велосипедах вот катались, домой едем.
— Молодцы, айда оформляться.
— Зачем?
— Положено, мало ли, может, помрёт он, или ещё вопросы какие, — пожимает плечами, открывая заднюю дверь УАЗа, хихикает, — может, наградят вас.
Диктуем адреса регистрации, ставим подписи. Я подмечаю, что с момента звонка в скорую прошло уже полчаса. Говорю об этом полицейскому. Тот в ответ протягивает руку за планшетом.
— Расписался?
Проходит ещё десять минут. Полицейские курят возле машины, просят не подходить близко к самоубийце. Говорят, можете уже идти по домам, дальше мы справимся. Однако мы остаёмся.
По прошествии сорока пяти минут после вызова скорой приезжает УАЗовская буханка, ещё более пыльная и непотребная, чем полицейский козёл. Приезжает не со стороны станции и не со стороны больницы, а вообще непонятно откуда. Даже проблесковые маячки не включены. Медленно разворачивается на перекрёстке, дожидаясь зелёного света, и подкатывает к нам, уткнувшись бампер в бампер к патрульной машине. Фельдшер лениво выбирается наружу, вытягивает за собой пластиковый сундучок и подходит к самоубийце.
Раздаётся оглушительный хлопок. Затем ещё один. Так, отвешивая одну за другой оплеухи, она приводит в чувства незнакомца, тот начинает мотать головой и мычать.
— Чего ты, дурак, поперёк вскрылся? Вдоль надо, вдоль! — кричит фельдшер, посмеиваясь. — Чтобы — вжих — и всё, и никто тебя уже не спасёт.
Полицейские смеются вместе с бригадой скорой.
— Как звать тебя? Документы есть?
— Оставьте, — бормочет мужик, выдыхая перегар в лицо фельдшеру.
— Ой, фу, ещё и насосался, — она кривит нос, — что, поедешь в больницу?
— Не, отстнте, — язык подводит самоубийцу, он произносит ещё несколько нечленораздельных слов и роняет голову на грудь, захрапев.
Бригада скорой снова гогочут, лепят на руку мужику тонометр, проверяют давление.
— Нормально, всё у него уже зажило, — фельдшер относит чемоданчик обратно в машину. — Я не буду его забирать, нахрен он мне не нужен.
— А вдруг он опять себя порежет?
— А я ему кто, мамочка? Пока он протрезвеет, пока мы оформим его без документов, оно нам надо?
— Ну не здесь же его оставлять.
Полицейские подходят и охлопывают куртку самоубийцы, находят в нагрудном кармане паспорт. Недовольная фельдшер возвращается и снова будит мужика, на этот раз тормоша за плечи.
— В больницу едем, поднимайся!
Мужик снова бурчит что-то невнятное.
— У него ещё в кармане записка есть, — говорит Никита.
— А вы уже и по карманам успели пошарить? — спрашивает полицейский.
— Да нет, просто видно, вон торчит.
— Просто заметили, значит? — по-прежнему недоверчиво косится на нас патрульный.
Фельдшер достаёт за уголок записку. Это оказывается картонка, оторванная от большой пачки гранулированного чая «Брук Бонд». На внутренней стороне виднеется скорее выдавленная, чем нанесённая чернилами фраза.
— В моей смерти никого прошу не винить. Виноват только я один, — читает вслух фельдшер и подхватывает мотающего головой из стороны в сторону мужика под руку. — Пошли, виноватый.
Полицейские помогают усадить его в скорую, та уезжает, всё так же без сирены и проблесковых маячков.
В голове у меня крутится только одна мысль: «Если решил вскрыться, режь вены поперёк и береги карманы».
— Постойте, — окликаю я патрульных, усаживающихся в УАЗ.
— Чего тебе?
— Можно зажигалку?
