«Привет, хозяин». Как выжить в тундре в компании троих охотников
Текст и фотографии: Виктория Соколова
Редактор: Юлия Дудкина
24 августа 2016

Фотограф, журналист и искательница приключений Виктория Соколова написала нам невероятную историю о том, как она застряла посреди тундры с местными охотниками, вытаскивала машину из болота, охотилась на лосей, чуть не сошла с ума, но в итоге прониклась бытом в экстремальных условиях.

Однажды, когда я прилетела на Чукотку в поисках фотоисторий, мой друг из Анадыря рассказал мне, как в селе Марково браконьеры ловят медведей при помощи абсолютно садистских капканов: кусок трубы с двух сторон пробивают гвоздями под наклоном, а в центр ловушки кладут для приманки какое-нибудь лакомство. Медведь, найдя в лесу такую трубу, пытается дотянуться до еды лапой, и в неё вонзаются гвозди. Тогда он засовывает в капкан вторую лапу, и она тоже застревает. Так животное оказывается обезоруженным — к нему можно подойти и выстрелить в упор, а потом отрезать от мёртвого медведя лапы и продать китайцам, чтобы те сварили из этих лап очередное средство для крепкого стояка. 

Услышав о таком варварстве, я очень впечатлилась и решила поскорее отправиться в Марково, чтобы снять там жёсткую кровавую историю о том, как местные охотники добывают лосей и медведей. В идеале я надеялась найти браконьеров и заснять, как они зверски расправляются с животными, нарушая при этом кучу законов.

Добро пожаловать в Марково
Вообще Марково — это такой чукотский оазис, здесь растут деревья, а слой вечной мерзлоты намного меньше, чем где-либо в округе. Если постараться, тут можно выращивать картошку и другие овощи, в то время как в большинстве чукотских сёл и городов это просто невозможно. Конечно, в таком месте много живности: поголовье лосей и медведей тут самое большое на Чукотке. Медведи часто сами приходят в село и ложатся чуть ли не перед домами охотников — как будто ждут, пока их пристрелят. Ещё тут можно встретить много росомах, соболей, лис, оленей и всяких белкообразных зверьков. Перевозки в направлении Марково осуществляет самолёт DHC-6, в простонародье просто «Дашка». Если у тебя нет связей на Чукотке, то просто так купить билет на такой самолёт невозможно. При этом, когда я попала на борт, выяснилось, что половина салона пустует. Впрочем, я не сильно удивилась — успела привыкнуть, что транспортную систему на Чукотке нельзя объяснить никакими законами логики. Так вот, «Дашка» — самолёт совершенно уникальный. Салон в нём меньше маршрутки, а пилоты находятся буквально в одном помещении с пассажирами, их не отделяют ни стена, ни дверь. Весь процесс управления самолётом происходит прямо на ваших глазах. Взлетая, «Дашка» несколько раз подпрыгивает на полосе, прежде чем от неё оторваться.

Единственным человеком в Марково, с которым я установила контакт ещё до прибытия, был некий Николай — знакомый моего знакомого, который по «свойской» цене предложил мне снять у него комнату с оплатой в тысячу рублей за ночь (средняя цена съёмного жилья в селе — полторы-две тысячи за ночь). Я согласилась, тем более что Николая мне порекомендовали как первоклассного охотника — с ним можно было обсудить мою будущую фотоисторию и попросить совета. 

Услышав, зачем я приехала, Николай очень доступно объяснил мне, что у меня ничего не выйдет и лучше возвращаться восвояси: на дворе октябрь, и охота на лосей пока закрыта — у них сейчас заканчивается гон, то есть спаривание. Чтобы охотиться на медведей, нужна лицензия, а она есть далеко не у всех. Конечно, многие ходят на медведя без документов, но меня эти люди с собой, скорее всего, не возьмут, даже если я пообещаю, что их лица не попадут в кадр. Никто просто не решится мне довериться. Кроме того, реки уже начинают замерзать, так что плыть к месту охоты не получится, а ехать по льду на машине или снегоходе ещё рано.

Но я не собиралась сдаваться и на следующий день стала ходить по всяким администрациям и расспрашивать местных жителей, надеясь всё-таки найти себе проводника. Безуспешно. Вечером, вернувшись в свою комнату, я стала обзванивать всех своих знакомых из разных чукотских городов и сёл и спрашивать, нет ли у них какого-нибудь своего человека в Марково. И вот правило пяти рукопожатий сработало, хотя мне не понадобилось даже пяти — хватило четырёх. Через полчаса мне позвонил Гена — чуванский потомственный охотник. Мы встретились, обсудили детали и решили на следующий день ехать вместе с ним, двумя его братьями и сибирской лайкой по кличке Чингиз в их семейную охотничью избу. Это был старый дом глубоко в тундре, в девяноста километрах от Марково, и провести мы там собирались три дня. Почему-то меня в этой ситуации ничего не смущало.

Дорога на избу
Утром парни приехали за мной на гигантском Nissan Safari. Пока я рассчитывалась с Николаем за комнату, он пытался расспросить меня, куда и с кем я еду. Я ничего не отвечала — думала, что он хочет помешать мне с моей фотоисторией. А он всё повторял: «Это крайне опасно сейчас, я должен знать, куда вы едете, чтобы понимать, откуда потом вас спасать». Только позже я осознала, что это были не пустые слова.

Дорог как таковых в этих местах нет, только иногда более-менее видна колея, так что ехали мы очень медленно. Когда переезжали не до конца замёрзшую реку, лёд под нами начал скрипеть, а от колёс пошли трещины. К счастью, мы успели добраться до суши раньше, чем ледяная корка на реке окончательно сломалась. Потом, спустя семь часов ужаса на колёсах, мы застряли в болоте. Гена и его братья четыре часа пытались вытащить внедорожник на твёрдую землю, но все попытки оказались тщетными. Командовал всем Гена, а братья молча его слушались — они, кажется, вообще не привыкли выражать своё мнение вслух. Я ничем не могла им помочь и только наблюдала со стороны, постепенно замерзая.

Когда вокруг уже давно стемнело, а надежда вылезти из болота окончательно растаяла, мы поняли, что у нас нет ни воды, ни чая. Только конфеты, которыми мы питались весь день и которые нам ужасно надоели. Гена заявил, что он устал и что нам надо идти дальше пешком — в избе есть еда и спальники, а идти до неё осталось всего тридцать пять километров, так что «к утру доберёмся». Конечно, во время своих путешествий по Чукотке я привыкла доверять проводникам, ведь сама я не знаю местных законов выживания. Но от идеи идти ночью по тундре тридцать пять километров веяло идиотизмом. Я спросила своих спутников, насколько это вообще разумно, пытаясь как-то подвести их к мысли, что лучше отправиться в путь на рассвете. Но Гена и его братья ответили мне, что у них есть оружие, да и вообще они родились с ружьями в руках, а местность знают, как свои пять пальцев, так что это медведи должны нас бояться, а не наоборот. Что касается расстояния, то тридцать пять километров — это ерунда.

И вот мы пошли пешком по самой «медвежьей» местности на всей Чукотке. Дорогу мы себе освещали фонариком на айфоне, а с собой у нас было одно ружьё и карабин на десять патронов — в случае нападения медведя нам хватило бы их разве что на то, чтобы прострелить себе бошки. Когда мы прошли примерно километр, я вдруг обнаружила, что Гена абсолютно не умеет пользоваться GPS-навигатором, и мы уходим всё глубже в тундру, постепенно теряя и машину, и дорогу к избе. То есть, скорее всего, мы умрём. На плечах у меня был рюкзак, который весил пятнадцать кило, местность вокруг была болотистой, и повсюду попадалась кочкá (произносится с ударением на последний слог и означает тридцатисантиметровые возвышения из мха — примечание редактора). Кроме того, мы не видели ничего вокруг, а вот животным в темноте нас было прекрасно видно. 

Ещё через три километра мы с братьями Гены, как убитые, повалились на землю и начали есть снег — пить хотелось нестерпимо. Сам же Гена продолжал настаивать на том, что надо пройти ещё тридцать два километра. После долгих дебатов мы всё-таки решили вернуться к машине и ждать рассвета. Но перед тем как уснуть, нам пришлось ещё взять лом и продолбить прорубь в болоте, чтобы попить хоть какой-то воды — нас всё ещё мучила жажда, и эта болотная вода в тот момент показалась самой вкусной на свете. А дальше мы до утра проспали в машине, которая застряла под наклоном примерно в сорок градусов.

Что ж, по крайней мере, мы были живы.

Проснувшись, мы решили вытаскивать машину. Для этого нам нужно было дерево. Чтобы достать автомобиль из болота, два больших бревна вбивают как можно глубже в промёрзшую землю и привязывают к ним тросы. Вторые концы этих тросов прикрепляют к задним колёсам машины, а потом включают задний ход — таким образом, тросы наматываются на колёса, и внедорожник удаётся вытащить из болота. Проблема в том, что в тундре деревья почти не растут, так что нам пришлось пройти ещё пару километров, чтобы найти хотя бы одно.

Выбравшись наконец из болота, мы снова поехали в сторону семейной избы Гены и его братьев. Пять раз мы застревали в небольших речках и новых болотах, нам то и дело приходилось распиливать лёд вокруг машины и снова вбивать брёвна в землю. Когда начало темнеть, мы капитально застряли на очередной огромной кочкé. Три часа пытались выбраться, но только окончательно увязли. Всё это уже напоминало день сурка. Но я была уверена, что на этот раз никому уже не придёт в голову идти к избе посреди ночи. Я собралась разводить костёр и идти за речной водой, но тут заметила, что парни пакуют вещи в дорогу.
— Куда вы собираетесь?
— Пойдём до избы, всего девять километров осталось, — ответил мне Гена. 
— Тебя вчерашний опыт ничему не научил?! Ты всё утро говорил: «Слава богу, мы вернулись в машину»!
— Я не хочу опять ночевать в машине, я устал. 
— Это необоснованный риск, это страшно и глупо, я останусь в машине.
— Ты не можешь одна остаться в машине.
— Да, не могу.

Спор продолжался, я методично и спокойно приводила доводы за то, чтобы дождаться рассвета в автомобиле, но Гене всё было как об стенку горох. Минут через двадцать я поняла, что скоро взорвусь. Вообще-то я привыкла быть вежливой со своими героями, это часть журналистской работы. Но тут человек хотел просто так, безо всякой на то необходимости, рискнуть моей жизнью, а это приводило в ярость. Я уже готова была использовать ружьё как аргумент, когда в разговор вмешались молчаливые братья: «Ген, может, правда дождёмся утра?». Мнение большинства взяло верх. Утром мы чувствовали себя омерзительно. Шёл третий день в тундре, мы собрали вещи и пошли до избы пешком девять километров — чтобы их преодолеть, нам потребовалось шесть часов. После всех этих приключений избушка в тайге показалась мне пятизвёздочным отелем. Машина так и осталась посреди тундры, и совершенно непонятно было, как нам теперь выбираться. Оставалось надеяться, что родственники моих провожатых спохватятся, что парней долго нет, и приедут нас спасать.

Искать дичь
В избушке нашлись кое-какие припасы, но ясно было, что надолго их не хватит. Нужно было идти на охоту. Добыча лося или медведя для меня стала не только темой фотоистории, но и необходимостью.

Чуванцы — отличные охотники. Посмотрев на след лося, которого они всегда называют сохатым, они могут определить его пол, вес и планы на ближайшее будущее. Мы с Геной и его братьями начали осматривать окрестности в поисках следов. Выяснилось, что лось неподалёку есть и это самка с детёнышем. Скорее всего, она уже поняла, что мы тут, и собирается вместе с лосёнком перейти через реку на остров — там её будет уже не настичь. Мне совершенно не нравилась идея убивать самку лося и её детёныша, но мои спутники решили, что должны её выследить во что бы то ни стало, и переубеждать их было бесполезно: их не останавливал даже закон. Дело в том, что как коренные жители чуванцы могут охотиться без лицензии, но лишь в охотничьи сезоны. Кроме того, убивать потомство животных запрещено. Три дня мы бродили по тайге, но, несмотря на охотничий талант моих спутников, ничего не получалось. Лоси — животные умные и очень тихие. Самец с гигантскими рогами может передвигаться по лесу абсолютно бесшумно и не задеть ни одной веточки. А может просто залечь в дергомотнике (высоких густых кустах — примечание редактора), и его не увидишь и не услышишь. Разве что случайно наткнёшься прямо на убежище.

На четвёртый день безрезультатных поисков Гена пришёл в такую ярость, что объявил, будто бы собирается зарезать и сожрать лосёнка сырым прямо на месте, когда наконец его поймает. Он явно перестал мыслить благоразумно. Мои силы тоже были на исходе — я уже сомневалась в том, что хочу делать материал про охоту. Мне хотелось, чтобы лосиха с детёнышем благополучно перебрались через реку, и ради этого я готова была остаться без фотографий. На пятый день выяснилось, что около четырёх утра животные всё-таки ушли на остров. Парни были в бешенстве, а я облегчённо вздохнула.

Жить как предки
Когда живёшь в таёжной избушке, ты как будто переносишься в старые чёрно-белые фильмы про деревню. Утром первым делом идёшь по воду (говорить «за водой» тут почему-то нельзя). Потом завтракаешь, собираешься на охоту. Охотишься до наступления сумерек, возвращаешься и принимаешься за домашние дела: пилишь деревья, рубишь дрова, топишь печь, готовишь еду и каждые два часа делаешь перерыв на чай (для этого есть специальный глагол — «чайковать»). Всё остальное время ты сходишь с ума от скуки или играешь в карты. Ах да, при этом ты почти никогда не моешься.

У чуванцев есть куча удивительных примет. Например, когда я в первый раз зашла в избу и хотела завалиться на нары, мне сказали: «Стоять. А с хозяином поздороваться?». Я подумала, что это шутка, но потом по лицам ребят поняла всю серьёзность этого замечания. Пришлось говорить: «Привет, хозяин». Однажды вечером я собралась вымыть посуду, а вода у нас закончилась. Я решила, что выйду на улицу и помою тарелки снегом. Все трое спутников выскочили за мной: «Что ты делаешь?! Пурга начнётся, нас отсюда не вытащат!». А однажды ребята почему-то решили, что нужно, чтобы пошёл снег, и пошли «делать» снегопад: вынесли на улицу медвежью шкуру и долго ею трясли. Самое интересное, что на следующий день действительно повалил снег.

В какой-то момент я вдруг осознала, что нахожусь в тайге с тремя малознакомыми мужиками, а если что-то случится, меня никто никогда не услышит и не найдёт. А ведь я знаю кучу историй о том, как люди пропадали в тундре или тайге. Кроме того, как выяснилось, один из моих чуванцев уже сидел в тюрьме за какую-то драку, а теперь разыскивался за угон. Некоторое время мне было очень страшно. Но постепенно я привыкла к ребятам — несмотря на разбойничьи вид и манеры, они оказались очень мягкими по характеру людьми и относились ко мне как к младшей сестре. Даже построили мне душ через неделю пребывания в избушке. Выяснилось, что за всю историю существования этого дома я — вторая женщина, которая в нём оказалась. Первой была их мама.

Ждать эвакуации
Время шло. Из еды у нас остались только макароны. Мы опустошили последнюю банку сгущёнки и докуривали сигареты. К счастью, нашлись ещё несколько пачек «Беломора» пятилетней давности, и мы перешли на него. Вместо сладкого к чаю Гена начал жарить муку с сахаром. Всё это начало меня угнетать. Все разговоры в нашей избушке были о воровстве и тюрьме или о том, кто кому и за что набил лицо. На каждые десять слов приходилось по девять матерных. Ещё было много историй про психбольницы — оба брата Гены успели в них побывать. Дело в том, что в Марково, если ты плохо учишься в школе, бездельничаешь и хулиганишь, однажды тебя могут прямо с уроков забрать санитары и увезти в психиатрическую больницу — это такая особенность местной системы образования.

Я по жизни очень быстро ассимилируюсь, так что однажды я вдруг обнаружила, что сижу в какой-то странной позе, курю «Беломор», матерюсь как сапожник и увлечённо играю в карты. Это напугало меня даже сильнее, чем перспектива на месяц застрять в тайге. Ещё меня очень тревожило то, что перед отъездом я сказала родным, будто вернусь уже через три-четыре дня. Никакой связи с внешним миром у нас не было, так что теперь я не могла даже сообщить маме, что я жива. Я физически ощущала, как седеют волосы у неё на голове.

Где-то в нескольких километрах от нашего дома бродил медведь, но в ловушки он не попадался, а идти на него охотиться ни у кого уже не было сил. Время как будто бы исчезло — я перестала считать дни, и мне казалось, что мы торчим в тайге уже по меньшей мере месяца два.

Возвращаться

На самом деле прошло всего девять дней. На десятое утро меньше всего на свете мне хотелось вылезать из спальника. Одна камера у меня была сломана, широкоугольный объектив тоже приказал долго жить. Фотоисторию я так и не сделала, что будет дальше — непонятно. И вдруг один из моих спутников вбежал с улицы и заорал: «Гена, быстро, бежим к дороге! Я слышу вездеход!». Они умчались, а я, одевшись, не спеша вышла на улицу. В направлении нашей избы двигалось что-то, больше всего похожее на танк. Когда машина остановилась, из неё вылез очень большой и очень злой человек и начал орать благим матом на всех одновременно. Это был дядя Вова. Он продолжал неистово материться, иногда хватаясь за топор, и сначала мне стало немного страшно. Но его речевые конструкции так меня поразили, что в итоге я согнулась пополам от смеха. Накричавшись, дядя Вова вручил нам шоколад и человеческие сигареты. 

Дальше были десять часов обратной дороги — сначала на вездеходе, потом на машине, которую мы всё-таки вытащили из кочки́. Вездеход дяди Вовы по пути ещё несколько раз вытягивал нас из болот и речек. А потом — в Марково — я снова обрела душ, сотовую связь и чистую постель, и это место показалось мне милее всего на свете. Правда, я пожалела об этих своих мыслях, когда опоздала на самолёт и застряла там ещё на неделю. Но за это время мои охотники стали мне совсем как братья:

пусть они и кажутся иногда дурачками и разгильдяями, уезжая, я поняла, что они — одни из лучших людей, которых я знаю в этом мире.
Вот ещё один хороший текст: