Эксперт Гринпис России Елена Сакирко рассказывает о трёх экспедициях на Таймыр, предпринятых для изучения последствий строительства крупного нефтяного терминала. История масштаба фильма «Аватар»: сплав по Енисею, промышленность против мелких народностей, «ННК-Таймырнефтегаздобыча», «Роснефть», «Газпром» и нефтяные разливы, суровые гусеницы прогресса уничтожают языческие святыни.
Коренной ненец, рыбак Алексей Ядне из таймырского села Казанцево записывает обращение к нефтяникам, работающим на его землях: «Я ничего не имею против цивилизации. Если это надо России, моей Родине, я ничего не имею против. Просто берите, да не сорите. Вы-то уйдёте, а мы останемся. Я пойду в тундру, захочу оленя убить. А его больше нет». В жарко натопленном доме Алексея и Алевтины, в полумраке, при свете керосиновой лампы, мы сушились после долгой дороги по Енисею. Неудержимо клонило в сон. Казанцево — очень древнее село, давно повидавшее свои лучшие годы. Раньше из Красноярска сюда приходили купцы — покупать рыбу, пушнину. Так здесь образовался приёмный порт, дома, бильярд, библиотека и магазин, куда за одеждой и хлебом приезжали из Усть-Порта и Караула. Сейчас в деревне осталось три дома, и ничего больше нет, и теперь за продуктами, почтой и бензином местные ездят в Караул. Брат Алексея, Эдуард рассказывает, что теперь в деревню приезжает только рыбинспекция: «А что нам кушать, кроме рыбы? К нам ничего уже не привозят сюда. Доживайте своё — и, слава Богу». «Нам некуда деваться: мы здесь родились, здесь умерли наши родители, нам некуда уезжать», — добавляет Алексей. «Мы не имеем морального права требовать — это всё решается в верхах. Геологи-нефтяники просто делают свою работу, а то, что после них остаётся разруха — это издержки производства».
Ассоциация коренных народов Таймыра обратилась в Greenpeace ещё в июле 2015 года с просьбой дать экологическое заключение проекту строительства нефтеналивного терминала на реке Енисей в районе посёлка Байкаловск. «ННК-Таймырнефтегаздобыча» планирует транспортировку до пяти миллионов тонн ежегодно танкерами по Енисею и дальше через Северный морской путь. Пять миллионов тонн — это сто тысяч железнодорожных цистерн, которые можно выстроить друг за другом на целую тысячу километров — расстояние больше, чем от Москвы до Минска. Если терминал будет построен, танкерный трафик в Арктике увеличится примерно на треть. Учитывая дальность перевозки, вероятность крупной аварии с танкерами велика. При этом в материалах «Оценки воздействия на окружающую среду» (ОВОС) компания не указывает вообще никаких технологий по борьбе с разливами нефти в ледовых условиях: «ННК-Таймырнефтегаздобыча» полностью исключает саму возможность разливов.
Если судить по проекту строительства терминала, район Байкаловска — это безжизненная пустыня: в проекте так и написано: «Крупные животные в большинстве своём откочёвывают на юг в поисках пищи…», «большинство птиц улетает на тёплые зимовки». Учёные же говорят о том, что здесь гнездуется почти сотня видов птиц, постоянно обитает таймырский волк, песец, проходят пути миграции дикого северного оленя. По мнению экспертов, повреждение почвенного покрова и уничтожение растительности нанесёт сильный ущерб локальным экосистемам. Здесь проходят миграционные пути ценных промысловых рыб: осетра, муксуна, нельмы, омуля и других. Вот перечень проблем, которые, по заявлению Ассоциации, принесёт строительство терминала. По заключению учёных научно-исследовательского института сельского хозяйства и экологии Арктики, в месте строительства находятся два могильника сибирской язвы: если их разворошить, вспыхнет эпидемия, инфекцию могут разносить дикие животные, в том числе и птицы, на большие расстояния.
На Таймыре я впервые побывала в декабре прошлого года — всегда была ночь, и из-за разницы во времени и этой вечной темноты всегда хотелось спать, и было сложно встроиться в кипящий жизненный ритм города Дудинки, возбуждённого нашим приездом и предстоящим праздником: из Красноярска прилетало всё начальство, чтобы отметить «восьмидесятипятилетие образования самых северных территорий региона». Пели и танцевали почти целую неделю, праздника очень ждали все, и даже представители коренных народов, несмотря на то, что они населяли эти места тысячелетиями, а последние восемьдесят пять лет постепенно растворялись в наступающей на них цивилизации и становились скорее малочисленным народом или вовсе исчезали.
Примерно в час дня становилось по-сумеречному светло: проступали очертания цветных многоэтажек с нависшими сугробами, большие трубы, проложенные через весь город, памятник Ленину, церковь, красивое современное здание музея и деревянный мост, по которому когда-то давно гнали в бараки прибывших в грузовых контейнерах заключённых. Енисей как будто затаился в полумраке; за высокими портовыми кранами, которые здесь называют «морковками», его почти не было видно: ощущалось только величественное присутствие чего-то вечного и могущественного.
Мы вернулись на Таймыр в апреле и на «ямахах» добирались по Енисею на север от Дудинки до посёлка Байкаловска, где планируется строительство, и обратно. От ослепительного солнечного света и снега резало глаза. А летом — сплав на лодках. Три капюшона как защита от дождя и ветра, постоянные мысли о волнах, которые нас могут поджидать впереди, и тревожное вглядывание в эхолот, прикреплённый на носу лодки: нужно было постоянно, перекрикивая шум мотора, сообщать рулевому меняющуюся глубину. Прошлым летом в Дудинке прошли общественные слушания проекта терминала, он не получил должного одобрения и поэтому в сентябре 2015 нефтегазовая компания провела повторное собрание — на этот раз в Доме культуры Байкаловска. Пришли двенадцать взрослых и пятнадцать детей, им вручили подарки, рассказали про терминал и посчитали слушания состоявшимися. Коренные жители посёлка — охотники и рыбаки — рассказали нам: они не хотят, чтобы терминал был построен. На работу нефтедобывающих компаний, губящих их земли, местные жители начали жаловаться ещё в 2012 году. Весь берег Енисея от реки Тауловки до реки Яковлевки изъезжен гусеничной техникой: «Их тяжёлая техника из-за мягкой почвы и болотистых мест не может проходить по одному следу, делает колею рядом и так до бесконечности, чем грубо нарушает поверхностный покров почвы на большие расстояния; образовались, можно сказать, целые траншеи, трясины…» — писали местные жители уполномоченному по правам человека в Красноярском крае и в Ассоциацию коренных народов Таймыра.
рассказывает Валентина Асташкина, коренная ненка, жительница Байкаловска.
В тундре местные находят мусор, отходы, а иногда и брошенные продукты. Валентина ставит чайник и достаёт откуда-то банку замороженной морошки в снегу. Ягоды стало собирать трудно: «Идёшь в тундру, там мох качается, вода выступает». Пока мы пьём чай, хозяйка рассказывает про то, как они недавно ездили в Дудинку. «Мне сын говорит: «Мама, смотри, как тут грязно!» Он никак не мог привыкнуть к мусору на улицах и к дворникам в оранжевых жилетах: не понимает, почему одни люди мусорят, а другие за ними убирают. У себя в Байкаловске коренные жители регулярно устраивают «рейды» и всем посёлком убирают тундру. «У нас, как у десантуры, — смеётся Валентина, — никто, кроме нас». Потом говорит серьёзно: «Если терминал построят — у нас будет, как в Мунгуе. Там вообще не пропускают тех жителей, которые раньше там жили. Нас скоро вообще отсюда выживут».
В наш третий приезд в августе до Байкаловска я не доехала, зато побывала в Мунгуе. Звонила оттуда Валентине: она рассказала, что этим летом на реке Тауловке в месте строительства терминала случился крупный разлив, и рыба пахла соляркой. По словам ненки, к нашему очередному приезду на всех буровых убрали мусор и вообще «вылизали» весь посёлок.
Нефть — это главная артерия и базис жизни современного общества на планете. Каждый звонок по телефону, каждое нажатие клавиши клавиатуры, каждый имейл, каждая чашка кофе — это потребление электричества, и для этого где-то на другом конце планеты прямо в этот момент жгут газ, уголь или нефть. В серии текстов преподавателя экономического факультета МГУ Константина Лещенко подробно рассказывалось, как именно нефть становится сердцевиной биения жизни на планете, ведь в среднем каждый день каждый россиянин потребляет по одиннадцать с половиной литров нефти.
Как и каждое благо, чёрное золото обладает тёмной, проклятой стороной — оно всегда несёт смерть.
***
Авария танкера компании Exxon Valdez у берегов Аляски в 1989 году и катастрофа на платформе BP в Мексиканском заливе в 2010 году доказали, что устранить последствия крупного разлива нефти на воде практически невозможно: с течением нефть распространилась на большие расстояния от мест крушения. Спустя двадцать семь лет в район аварии на Аляске до сих пор не вернулись ценные промысловые виды — тихоокеанская сельдь и камчатский краб, что принесло местным рыбакам ущерб более чем в четыреста миллионов долларов. В Мексиканском заливе удалось собрать лишь 3 % вытекшей нефти, при том, что на эти работы компания потратила четырнадцать миллиардов долларов. Разрушенные экосистемы будут восстанавливаться десятки лет.
«ННК-Таймырнефтегаздобыча», которая планирует построить терминал на Таймыре, входит в структуру «Независимой нефтегазовой компании», которой владеет Эдуард Худайнатов, бывший вице-президент компании «Роснефть». «Роснефть» — лидер по нефтяным разливам в России, а Россия, в свою очередь, — лидер по разливам в мире. По официальным данным самой «Роснефти», ежегодно происходит свыше шести тысяч разливов (данные на 2013 год). В реальности разливов происходит гораздо больше, что подтверждает российское министерство природных ресурсов.
Там, где нефть добывают давно, например, в Республике Коми, люди каждую весну видят, как по рекам идёт чёрный лёд: в результате коррозии лопаются старые нефтепроводы, и нефть загрязняет леса, болота, попадает в воду и реками выносится в Северный Ледовитый океан. Излившаяся нефть образует плотный слой вязкой жидкости; жить на таких территориях практически невозможно. В некоторых реках уже нельзя ловить рыбу, загрязнены питьевая вода и лес, где всегда занимались сбором дикоросов, значительно увеличилось количество хронических заболеваний среди местных жителей. При этом, конечно, добыча нефти не повысила материальный уровень жизни местных: в деревнях и сёлах Коми по-прежнему ужасные дороги, больницы, 95 % сёл не газифицированы, там плохая связь и не проведён интернет, а за съёмку разливов нефти штрафуют журналистов.
В июне 2015 года в Нефтеюганском районе ХМАО разрушилась всего одна цистерна — это полтонны нефти. И тогда в городе у людей из крана вместо воды текла жидкость чёрного цвета. Если терминал на Таймыре будет построен, и там произойдёт авария, до двух тысяч тонн нефти может попасть в окружающую среду, и восстановление будет очень медленным.
Компания ведёт разведку и добычу нефти и газа на Пайяхском и Северо-Пайяхском месторождениях, для отгрузки нефти компания намерена построить терминал на мысе Таналау в устье Енисея и нефтепровод с месторождений до терминала. «ННК-Таймырнефтегаздобыча» подчёркивает, что работает в рамках действующего законодательства, использует самые современные технологии и минимизирует риски. «У „ННК-Таймырнефтегаздобыча“ есть новые технологии — трубы с современным покрытием. Есть такие нефтепроводы, которые будут работать от начала разработки месторождения до его окончания — пятьдесят-семьдесят лет», — говорит представитель компании Игорь Згоба. По его словам, нефтяная компания способствует развитию Таймыра: «Мы здесь построим инфраструктуру, построим дороги, в том числе терминал. У нас соглашения с посёлками коренных заключены, и мы с ними работаем, вместе с ними находим точки соприкосновения. Мы не монстры, мы не пришли, чтобы здесь всё перепахать. Инвестиции большие, поэтому мы здесь надолго, дети наши здесь в школу ходят».
Представители компании подчёркивают, что работают в соответствии с лицензией, которую им выдало государство. И в этом случае, по мнению сотрудника московского офиса «ННК-Таймырнефтегаздобыча» Алексея Сидорова, «интересы государства выше, чем интересы коренных народов»: недропользователь не виноват, что получил в пользование земли, где расположены посёлки рыбаков и охотников. Сидоров считает, что люди из таких посёлков должны просто переезжать в города: там им будет проще жить.
Министерство природных ресурсов и экологии Красноярского края поддержало проект строительства терминала. В ответе ведомства на просьбу экологов инициировать стратегическую экологическую оценку строительства говорится, что, в соответствии с протоколом общественных слушаний от 15 июля 2015 года, строительство не противоречит законодательству и не приведет к тяжёлым и необратимым воздействиям на окружающую среду. Однако именно на слушаниях в июле 2015 года представители коренных народов озвучили ряд критических замечаний к проекту. По мнению экологов, ряда учёных Института освоения Арктики и сельского хозяйства и Ассоциации коренных народов Таймыра, строительство терминала нарушает права местных жителей и нормы природоохранного законодательства. Строительство ещё не началось, но Ассоциация коренных малочисленных народов Таймыра и жители прибрежных посёлков уже недовольны присутствием нефтяной компании. «Тяжёлая техника разворотила всю тундру вокруг посёлка Караул, на берегу Енисея были брошены мешки с химическими реагентами, которые во время паводка, конечно, попали в воду. На реке ведутся взрывные работы, шум от которых мы слышим в посёлке», — заявил глава Ассоциации Сидор Чуприн на слушаниях по проекту строительства терминала в июле 2015 года.
По мнению экспертов Greenpeace, представивших свои замечания на слушаниях по проекту, «ННК-Таймырнефтегаздобыча» не готова к работе в ледовых условиях. Енисей в месте строительства большую часть года, с ноября по июль, покрыт мощным слоем льда. Ряд учёных научно-исследовательского института сельского хозяйства и экологии Арктики считает, что компания не исследовала возможные последствия планируемых работ для рыбных запасов Енисея, а также животного и растительного мира близлежащей тундры. Наконец, коренные жители говорят, что строительство лишит их пропитания: дикий северный олень всё дальше будет уходить из этих мест, и охотиться придётся за сотни километров от дома; шум строительства распугивает водоплавающих птиц, которые традиционно идут в пищу.
До заброшенного посёлка Мунгуя, о котором рассказывала Валентина, мы добирались трудно, тогда ещё с надеждой дойти до места строительства терминала вблизи посёлка Байкаловска. Но Енисей штормило, и ветер только усиливался. Мунгуй стал частной территорией «ННК-Таймырнефтегаздобыча», здесь «хранятся объекты огромной материальной важности», поэтому у начальника базы Максима Киселёва есть распоряжение генерального директора не пускать посторонних. На берегу нас встречают и разрешают погулять по территории с покосившимися домами, в сопровождении двух студентов из Красноярска, работающих здесь вахтовым методом по два месяца. Это то, что осталось от посёлка — пять или шесть домов, гора металлолома посередине, бочки, следы от вездеходов. «Это всё от местных жителей осталось. Этот мусор», — сообщил нам Максим Киселёв. Смотреть по сторонам нельзя — везде объекты нефтяной компании: справа «мягкое хранилище» — бассейн, в который закачивается топливо, доставленное сюда кораблями из Дудинки для заправки тяжёлой гусеничной техники, слева вахтовки и другие невидимые нам объекты, прямо от посёлка вглубь тянутся следы «гусениц» — комья земли, глубокие траншеи, наполненные водой. Дорога в разных местах достигает ширины от пятидесяти до трёхсот метров и проходит вблизи ненецкого кладбища, через холм, который местные коренные народы, когда-то населявшие эти места, считали святым.
«В Мунгуй сначало пришли трое – землю смотреть, — рассказывала молодая ненка Люба о своём посёлке. — Потом через полгода они начали строить свою базу, и шум был постоянный, ездили их машины „на гусеницах“». Люба уехала из Мунгуя вместе с матерью и сестрой, когда умер её дядя, и они остались одни без мужчины в доме. К тому моменту в селе уже не было ни школы, ни больницы, и сгорела дизельная, и люди в селе остались при лампах. «Раньше оленеводы из тундры приезжали, — мечтательно вспоминает Надежда Маувовна, мать Любы. — Красота такая была. Колхоз „Новая жизнь“ был, четыре улицы, шестьдесят домов». Оленеводы уехали с правого берега Енисея ещё в семидесятые годы прошлого века, когда началось активное освоение недр, и все бригады перевели в Тухарт и Носок — на левый берег. Люба не помнит это время: они со сверстниками уже жили в полузаброшенном умирающем посёлке: рыбачили и охотились на дикого оленя, собирали ягоды. «Сейчас там земля сильно испорчена. Олень туда не подходит. Там везде буровые вышки», — рассказывает Люба. Сейчас она с мужем и маленьким сыном живёт в Дудинке и работает в детском садике. Мечтает поехать в Мунгуй — пожить там неделю, посмотреть, что стало с родными местами и сходить за ягодами в тундру.
В Мунгуе нам пришлось провести почти двое суток, и за всё время мы не видели ни одного вездехода, несмотря на то, что следы от гусениц были свежие. Неужели наше невольная задержка в этом «Мунгуйском треугольнике» — как это место прозвали нефтяники — остановила работу базы на несколько дней? На реке бушевал шторм, волны и сильный ветер, а начальник базы отказывался давать нам питьевую воду и пускать в туалет — наверное, только чтобы мы поскорее уехали. Когда мы отплывали от красивого высокого берега, заросшего травой, я думала о Любе, о том, получится ли у неё когда-нибудь снова увидеть родной дом, сходить на могилу отца и порыбачить на старой лодке «Прогресс», которая до сих пор ждёт хозяйку на безжизненном берегу.
Николай Петрович Травницкий встретил нас на пороге своего дома в селе Караул. Николай Петрович считает себя коренным жителем: с четырнадцати лет он «закрашивал белые пятна» на карте Таймыра, потом работал на буровой, а когда «захотелось подышать чистым воздухом», бросил дизель, и тридцать лет охотился-промышлял в тундре. «Как в отпуск уеду, – рассказывает промысловик, — месяц я там мог выдержать, и всё. Домой, и всё! Комаров покормить — святое дело! А в этом году, кстати, ни один меня не укусил…» Николай Петрович считает, что сейчас идёт планомерное уничтожение Крайнего Севера, «вот именно этих посёлочков коренных». С севера люди постепенно мигрировать стали: из Караула в Усть-Порт и Дудинку, с низовьев — сюда, в Караул. «Тут-то ещё не измесили. А мужики из Байкаловска рассказывают, что там понатворили. Говорят, страшное что-то…» Николай Петрович уже двадцать лет на пенсии — занимается рыбалкой, сейчас ждёт омуля и строит лодку-самолёт, запуск которой ожидается весной.
А потом мы добрались до села Казанцево и Алексей Ядне записывал по моей просьбе послание нефтяникам, которые работают на его земле, и рассказывал нам о диком олене, которого больше не найти в этих краях. О том, что пять лет назад с левого берега Енисея совсем ушёл дикий северный олень, мне рассказывали и другие жители прибрежных посёлков. Владимир Хорисович, потомственный рыбак и охотник, рассказал, что в Усть-Порту, где он живёт зимой, охотников не осталось, дичи нет. Раньше, когда в районе посёлка дикий олень переплывал Енисей, их было так много, что река чернела от цвета их мокрых шкур. Когда мы говорили с ним о терминале в районе Байкаловска, Хорисович качал головой:
На Малой Хите у Владимира Хорисовича — семейная точка, где раньше был большой посёлок: две школы, интернат, столовая, санаторий, клубы, магазины. «Потом экспедиции, которые здесь стояли, снялись, и людям дали сорок пять часов, чтобы переехать на материк», — рассказывает Рита, сестра Владимира, которая приехала в гости из Норильска. Отец Владимира — Хорис Яптунэ — потомственный рыбак, и сегодня в заброшенную Малую Хету летом приезжает на «точку» только рыболовецкая семья Хорисовича. На холме заросшая непроходимым кустарником гордо и живописно возвышается печка. Рядом стоит крест — памятник геологам, осваивающим богатые таймырские земли.
По дому туда-сюда снуют мальчишки разного возраста. «Сколько у меня внуков? — переспрашивает рыбак. — Серёжка, Андрюшка, Сашка, Славка, Матвей, Стёпа, Глеб, Мишка, Витька… ещё есть…» «Внуки рыбаками уже не будут, — мрачно заключает Хорисович, — потому что рыбы нет». Почему нет рыбы и почему рыбакам не хватает денег даже на орудия труда, Владимир не знает. Он задаёт сам себе риторические вопросы. Слишком много рыбаков и всем не хватает? Не успевает вырасти? Не даём рыбе подняться? Да, может быть, сейчас и рыба не нужна таймырская никому?
Хорисович говорит о том, что коренному населению на Таймыре не хватает поддержки и что нужно объединяться, чтобы отстаивать свои интересы. «Если моё поколение исчезнет, то поколение, которое за мной идёт, оно уже на ноги, наверное, не встанет. Все свои традиции потеряет. Всё потеряет», — рыбак смотрит куда-то вдаль, на красивый изгиб Малой Хеты, которая, как лента, опоясывает холм древнего посёлка. Мы недолго молчим: о будущем говорить трудно. Здесь, на левом берегу Енисея, уже много лет работает «Газпром» и, по словам Хорисовича, регулярно случаются разливы газоконденсата, пахнет серой, а когда проверяешь рыболовную сеть, она чёрная и рыба в ней мёртвая. «В городе я бы сдох, наверное… — размышляет рыбак. — Что в четырёх стенах-то делать? А тут хоть природа… Встал, зарядкой занимаешься… Нормально всё. А в городе куда пойдёшь?»
Выше и ниже по течению Малой Хеты — спокойной и неширокой — то и дело встречаешь казанки с двумя-тремя рыбаками. Ровную тёмно-синюю гладь воды разрезают небольшие стаи гагар, в воздухе парит орёл, высматривая добычу, мы движемся вперёд, ветер холодный, но, если остановиться, на солнце ещё по-летнему жарко. Причаливаем к берегу там, где с места стоянки снимается семья оленеводов, чтобы перекочевать на новое место.
Александр Николаевич и Зоя Ниловна учились в посёлке Малая Хета. Сейчас они кочуют на оленях. «Мы остаёмся без этой земли. Компании движутся всё ближе, и скоро негде будет оленей пасти», — хозяйке нужно три часа, чтобы полностью собрать чум и приготовиться к переезду. Дети уже перегнали оленей, а родители перевезут дом на лодке. Мы помогаем отнести на берег чайник и шкуры. «Олени мельчают с каждым годом, — рассказывает Александр Николаевич, усаживаясь на нарты рядом с хозяйкой. — В верховьях Большой Хеты много буровых. Разливов мы не видели. Но вода не чистая. После этих экспедиций снег чёрный-чёрный бывает. И птицы не слышны».
«Рабочие на буровых — такие же простые люди, — рассуждает оленевод. — Сверху приказ, и они ничего не могут сделать. А ихние чиновники не приезжают и не договариваются с местными жителями». Александр Николаевич не против отойти в сторону — уступить часть земли промышленникам, но его, как коренного жителя, возмущает, что его мнения никто не спрашивает:
Жена оленевода добавляет, что в городе жить они не смогут: «Даже молодёжь там не уживётся. Потому что они здесь привыкли жить. Здесь тишина. А в городе скучно».
По правому берегу Енисея на Большой Хете стоит посёлок Тухард, «огненный дом» в переводе с ненецкого. Местные оленеводы и рыбаки называют это место Факелом. Люди здесь действительно живут посреди производственной площадки «Газпрома». Кругом металл, трубы, грязь. Дома стоят на сваях — к ним ведут деревянные мостики и переходы. Посёлок поделён на две части: попасть из нижнего в верхний Тухард можно только по дороге, кругом объекты «Газпрома», меня предупреждают: фотографировать нельзя. В Тухарде повсюду за нами тенью двигаются три фигуры из службы безопасности компании.
На окраине посёлка есть озеро, которое жители называют «прощальным»: отсюда оленеводы обычно уезжают в тундру. Озеро наполнено металлом, кругом на берегу из земли торчат трубы и части каких-то конструкций. Потом женщины показывают нам только что построенные новые ярко-жёлтые дома. Там нет воды и туалета, и хлипкая панельная конструкция явно не защитит будущих жителей от таймырской зимы. В посёлке постоянный шум: тревожный гул факела горящего газа беспрерывен. Не знаю, с чем сравнить этот звук — нарастающий, ревущий, похожий на сирену.
«Раньше это место называли „кислый мыс“. Везде, где не наступишь — болото, — рассказывает Валентина Каярина. — Отец так назвал, наверное, потому что он веками здесь жил». Земля, где стоит посёлок Тухарт, раньше была прикреплена к её отцу — Афанасию Пальчину. «Чум стоял у реки, на берегу. Я до сих пор не знаю, кто продал эту землю», — говорит Валентина. Мы сидим на пороге её двадцатисемилетнего дома на Абрикосовой улице: пожилая ненка — на табуретке у входа, я — свешивая ноги с деревянного мостика, досок, проложенных над трубами и болотом. «Кто-то продал землю „Газпрому“, а мы ничего не знаем. До сих пор только догадки, и никто ничего не говорит». Сначала здесь стояла геологоразведочная экспедиция, потом в 1975 году появился посёлок Тухарт, создали оленеводческий колхоз. «Оленеводы ушли куда подальше от этой земли, — продолжает Валентина, — а рыбаки некоторые остались, по берегу живут. Что ещё рассказать? Вот такой жилой дом. В нём и живём». Администрация обещала построить им новый дом ещё в 2005 году, потом обещали в 2015, сейчас уже ничего не обещают. Сейчас дом Валентины течёт везде, семья меняла своими силами потолок, батареи, но на стенах видны подтёки, зимой приходится спать в одежде, укрываясь несколькими одеялами: топят на Факеле плохо. У Валентины четыре сына и две дочери. Сыновья-оленеводы живут в тундре, у каждого своя семья, зимой они приезжают в Тухарт за продуктами и бензином. Дочери Раиса и Василина живут с матерью и показывают посёлок.
«Каждый кустик знали мы здесь, когда Тухарта не было. Такие кусты были хорошие. Ягод полно было, столько рыбы ловилось, а сейчас ничего нет… Жаль, что никуда в тундру поехать не можете: железо, трубы валяются везде…» — говорит нам Валентина на прощанье. На берегу нас провожает вся семья Каяриных. Отплываем мы почти в темноте, в отдалении на холме, заваленном металлоломом, нас молча провожают ещё три фигуры.
