Как я пытаюсь спасти российскую медицину

В мои восемь лет мы переехали из Хабаровского края, где до увольнения служил мой отец-военный, в Башкирию, на родину родителей. Они развелись почти сразу после этого. Нас с братом воспитывали мама и бабушка-пенсионерка. Жили мы бедно, да и время было тяжёлое — 90-е. Отец нам особо не помогал, приходилось буквально выклянчивать у него какие-то крохи на наше существование. Мы разрывались между городом и деревней, часто переезжали и меняли школы. Новый коллектив не всегда принимал меня — не очень интересную, бедно одетую, болезненного вида девочку, с которой было трудно найти общий язык. Моей отдушиной стали занятия в детской художественной школе и подготовка к олимпиадам по биологии и физике с самыми добрыми и лучшими на свете учителями, которые занимались со мной бесплатно после уроков.

В 9-м классе я решила, что буду поступать в медицинский. Причин было несколько. Первая — романтическая: я смотрела сериалы «Доктор Куин, женщина-врач», «Скорая помощь», «Секретные материалы», и мне казалось, что, если я стану врачом, моя жизнь будет как в кино. К тому же мои немногочисленные друзья из класса собирались поступать в медицинский, и я решила присоединиться к ним, за компанию. Была ещё одна причина — мистическая. Мама рассказывала мне, что одна женщина предсказала ей ещё до моего рождения, что мамина общая с мужем родственница будет ходить в белом халате, её научат лечить людей, не совсем так, как другие врачи, но люди будут ей верить. Ещё в предсказании было, что она создаст счастливую семью с другим медиком и у них родится любимая дочь. Так и вышло. Я поверила, потому что предсказание давало какую-то определённость, и начала готовиться к поступлению в вуз. Кстати, все мои друзья в итоге передумали. Поскольку в нашем городе медицинского университета не было, я уехала учиться в Уфу.

Добираться на учёбу из одного города в другой каждый день не было ни финансовой, ни физической (дорога занимала 4 часа) возможности, поэтому я заселилась в студенческое общежитие. В комнате размером примерно 16–20 квадратных метров, официально рассчитанной на троих, поселили четверых. Всё пространство было заставлено кроватями и тумбочками, только посередине комнаты оставался пятачок полтора на полтора метра для прохода. Условия были адские, но так, думаю, в большинстве общежитий. Для меня, домашнего ребёнка, такая жизнь была кошмаром. Часто хотелось бросить всё и вернуться домой, но гордость и болезненное желание довести начатое до конца не давали это сделать. Мне было очень тяжело социализироваться, но в итоге я смогла найти много хороших друзей. (Тут отдам должное книге Дейла Карнеги «Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей», из которой я почерпнула для себя много нового об общении с людьми.)

Учиться было сложно, но мне нравилось слушать про разные заболевания и сопоставлять их со своими болячками. Практических занятий на первых курсах у нас почти не было. В лучшем случае нам давали делать инъекции. Даже обучение на трупах как таковое отсутствовало. Только во время ординатуры нам повезло: мы однажды по блату проводили коникотомию в морге. Всё остальное время сидели за учебниками. То есть после вуза в открытое плавание выходят чисто теоретики.

Всё время, пока училась, я сидела на шее у родных. Стипендии в пару сотен рублей мало на что хватало. Бабушка, которая вела в деревне хозяйство (скотина и огород), кормила меня все годы, что я жила в общежитии. Благодаря ей я не умерла с голоду и сумела выучиться. На младших курсах времени на подработки не оставалось. На старших, когда стало чуть полегче, друзья потащили меня в сетевой маркетинг (распространение косметики), а ещё через год я устроилась промоутером — рекламировала питьевую воду. Мне как раз тогда сняли брекеты, и я не пугала людей неровными зубами. Сетевой маркетинг научил меня общению, разговорил, и я успешно привлекала клиентов. Без такой практики ничего бы не вышло: у меня, как я уже упоминала, были трудности в коммуникации.

К концу обучения я стала подозревать у себя синдром Аспергера. И начала читать истории людей с этим заболеванием. Выяснилось, что некоторые из них были талантливыми программистами. Ещё я узнала, что этот синдром приписывают выдающимся личностям, которыми я восхищалась с детства: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Моцарту, Бетховену, Эйнштейну, Дарвину и многим другим. Воодушевившись, я поверила, что, возможно в будущем, если приложу к этому все усилия, смогу сделать что-то очень важное, как и мои кумиры. Я решила, что самый доступный способ добиться этого, живя в провинции, — научиться программировать. Правда, в школе с компьютером я не дружила — от слова совсем. Своего у меня не было, а занятия информатикой в старших классах вселяли ужас. Я с трудом понимала, чего от меня хотят, а ещё страшно боялась сломать оборудование. Для себя я решила, что компьютер — это очень сложно. На втором курсе он всё-таки появился у меня дома. Но я-то жила в общежитии. В общем, я отложила мысли о программировании на несколько лет.

После университета началась двухлетняя ординатура в Уфе, мы практиковались на разных базах, без прикрепления к одному медучреждению. Во время ординатуры ко мне, наконец, пришло осознание того, что всё будет не так, как я себе представляла. Чтобы стать оперирующим лором, нужно научиться оперировать. Логично? Но врачи обучают только по блату своих родственников или если за выпускника кто-то ходатайствовал. Заниматься простыми новичками ни у кого желания нет, и они всю свою врачебную ординатуру проводят за написанием историй болезни, оформлением бумаг — в общем, на них спихивают всю скучную работу. Единственный способ чему-то научиться без блата — дежурство вместе с наставниками и за них. То есть ты работаешь днём, а потом ещё дополнительно дежуришь смену. Где-то пять-шесть бессонных ночей в месяц у меня бывало — это всё, что я могла себе позволить со своим слабым здоровьем. Я очень старалась, заставляла себя, чтобы хоть чему-то научиться. Я верила, что предсказание, которое сделали моей матери, должно сбыться, что я стану врачом и буду жить счастливо. Я получала символическую стипендию — около тысячи рублей. Первый год ординатуры снимала однушку с четырьмя подругами. На второй год родственники как-то исхитрились — и мне дали место в общежитии. В общем, все восемь лет учёбы я сидела на шее у родных. Все новоявленные медики так учатся, а подрабатывать медсёстрами или фельдшерами без сертификата запрещено.

После получения сертификата, который даёт право на врачебную деятельность, я уехала из Уфы в район — там пять лет следовало отрабатывать ординатуру, которую мне оплатило государство. Потом планировала вернуться в Уфу, но так и осталась жить в провинции. Государство старается запихнуть молодых медиков куда подальше, потому что добровольно ехать на периферию мало кто согласится. А там уже люди заводят семью, детей — и остаются. Изначально я планировала устроиться терапевтом в Уфе, но в последний момент выяснилось, что поликлиника, в которую я напрашивалась, не выделила квоту. Мне предложили работать в районе. Раз так, то надо бы выбрать какую-то более «героическую» специальность, подумала я, хирурга например, — и стала искать вакансию в родном Нефтекамске. Но и туда меня не взяли — наверно, увидели, что я маленькая, щуплая девушка, и мысленно поставили на мне крест. Взяли только парней. Тогда я попросилась хирургом в другой небольшой город, но мне смогли предложить только место оперирующего лора. Я по наивности поверила, что всё-таки буду делать операции.

После Уфы, с её миллионом жителей, я попала в городок, где живут около 40 тысяч человек. Небогатый, со множеством старых покосившихся частных домов и отсутствием асфальта и тротуаров на части улиц, он больше походил на село. Его вид вгонял в тоску. Мне предоставили жильё в деревне, недалеко от города: под квартиры для молодых врачей переоборудовали старый фельдшерско-акушерский пункт, сделав там косметический ремонт. Жили мы на птичьих правах, без прописки — ну а вдруг бы решили приватизировать жильё!

Меня посадили в поликлинику с зарплатой в семь тысяч рублей, через месяц её повысили на одну-две тысячи. Когда я немного освоилась, повесили на меня военкомат и детскую поликлинику в периоды отсутствия там детского лора (хотя я не имею педиатрического образования) плюс добавили выездные дежурства. То есть возвращаюсь я домой с работы, но, как только в приёмный покой попадает человек с экстренным лор-заболеванием или с подозрением на него, меня тут же вызывают. В общем, свободного времени у меня практически не было. В таком графике я отработала два с половиной года. Четверть ставки в лор-отделении для лор-хирурга закрепили за более опытным врачом. Я могла бы оперировать, только когда этот врач был в отпуске или отсутствовал по каким-то другим причинам либо по вечерам, после окончания работы, когда сил уже не оставалось. Оборудование в операционной было в ужасающем состоянии. В общем, желание оперировать у меня быстро пропало, и моя карьера оперирующего лора завершилась, так и не начавшись.

На работе я познакомилась с будущим мужем — он тогда учился на фельдшера и пришел ко мне лечить гайморит. Чтобы встретиться со мной ещё раз, он напросился на несколько лишних пункций гайморовых пазух. Я никак не ожидала, что человек готов на такие жертвы ради девушки… Через полтора года мы поженились, у нас родилась дочь. Когда ей было 11 месяцев, меня стали вытаскивать из декрета в поликлинику на пару часов в день, и я вновь окунулась с головой в ужасы нашей медицины. После выхода из декрета отработала ещё два года. 

Когда случилась эта история с избиением, я написала заявление в полицию, но в возбуждении уголовного дела отказали — мне ведь ничего не сломали. Передо мной никто не извинился, на работе не дали ни больничного, ни выходного. Я решила поискать работу в городе покрупнее. Год мы с мужем пытались найти что-то, но то не было места для него, то не предоставляли жильё... В общем, я поняла, что прикована к этой тюрьме навечно. 

Тогда я решила воплотить в жизнь свою давнишнюю задумку и написать медицинскую программу. Иногда человек обращается к врачу с кучей разных не связанных симптомов, но, если обследование не выявляет патологий, возникают трудности с постановкой точного диагноза. Обычно таким пациентам ставят ВСД или что-то подобное. Ситуация усугубляется тем, что на приём больного в государственных поликлиниках обычно выделяется 10–15 минут. За это время врач должен не только опросить пациента и осмотреть его, но и заполнить кучу медицинской документации. На глубокий анализ симптомов времени не остаётся. Врач смотрит на симптомы поверхностно, по своей специализации. Например, если у человека без конца кариес, ему ставят пломбы и советуют чистить зубы лучше. А у него, может быть, недостаток кальция, сухость во рту или излишне кислая среда в полости рта, например из-за проблем с желудком. И это надо лечить в первую очередь, а не просто бесконечно пломбировать зубы.

Ещё одна проблема в том, что врач чисто физически не может запомнить столько информации. Когда у моей матери две недели постоянно кружилась голова, я перелопатила кучу медицинской литературы, чтобы поставить ей верный диагноз. Но через год, когда ко мне приходили со схожими симптомами, я уже мало что помнила. И вот все эти проблемы могла бы решить компьютерная программа, которая сводила бы симптомы к единому знаменателю. Оказалось, что какие-то наработки в этой сфере есть, и это поначалу поубавило мой энтузиазм. Но вскоре я поняла, что другие разработчики смотрели на проблему как программисты, а я — как врач и как пациент. Поэтому кто, если не я?

Собственные болячки научили меня анализировать причинно-следственные связи между болезнями и их проявлениями, смотреть вглубь невидимых звеньев патогенеза и видеть то, на что раньше никто не обращал внимания. Я знаю, что чувствует больной человек и почему он, в попытке обрести здоровье, готов обратиться к богу или даже пойти к колдунам. Симптомы болезни проявляются не только температурой, кашлем или сыпью, но и эгоизмом, агрессивностью, жадностью, медлительностью, ленью, конфликтностью и многими другими чертами, которые мы привыкли считать просто особенностями личности. И здесь речь может идти не только о психических заболеваниях. Если удастся понять причину симптомов, для каждого можно будет подобрать лечение. Тогда мир станет лучше, умнее и добрее. Так четыре с половиной года назад я и начала изучать программирование.

К тому времени я уже неплохо владела компьютером, но ни о каком программировании речи не шло. Подсказать, с чего начать, было некому, поэтому я делала всё наугад. Начала, кажется, с книги Якова Файна «Программирование на Java для детей, родителей, дедушек и бабушек», после перелопатила ещё кучу литературы, в том числе на английском языке, отучилась на онлайн-курсах. И три года назад занялась разработкой собственного онлайн-сервиса «Этиона». Я пролила много слёз, сотни раз задавала себе вопрос, зачем ввязалась в эту авантюру и почему всё так сложно. Но гордость, стремление довести дело до конца и понимание, что проблема требует решения, а его до сих пор никто не предложил, заставляли меня двигаться вперёд. В моменты отчаяния я пересматривала фильм «Тайна», в котором говорилось, что человек силой мысли способен влиять на реальность и, если чего-то действительно захотеть, желание непременно сбудется.

В конце октября 2018 года «Этиона» увидела свет. Работа над сервисом не окончена. В будущем я планирую развить сайт и создать приложение, которое будет находить для разнородной группы симптомов сразу несколько причин, связанных лишь косвенно. Но даже после этого остаётся проблема с заполнением базы медицинских знаний: если я продолжу заполнять её в одиночку (а делаю я это по вечерам, после работы), для нормального функционирования приложения мне потребуется ещё минимум 15 лет. Периодически мне пишут люди, которые хотели бы помочь в работе над «Этионой», но, когда я начинаю объяснять, что нужно делать и насколько это сложно, они исчезают. В настоящее время я дописываю «личный кабинет», чтобы каждый пользователь, заинтересованный в проекте, мог добавлять новые связи между симптомами, а я бы после модерации вносила эти связи в общую базу. Надеюсь, коллективный разум поможет мне довести дело до конца. Пока сервис доступен всем желающим, но с оговоркой, что за постановкой диагноза лучше обращаться к врачу, а самолечение опасно.

Сейчас я работаю в частной клинике. Город у нас небогатый, кроме меня есть ещё лор-врачи, поэтому здесь я не так загружена, но и зарплата у меня чуть меньше, чем была в государственном учреждении (от двадцати тысяч рублей до тридцати, в зависимости от числа пациентов). Но сохранённые нервные клетки и наличие свободного времени эту разницу в зарплате полностью окупили.

Если я допишу свою программу, она поможет поставить точный диагноз любому человеку с непонятным набором симптомов. А значит, восемь лет учёбы, жизнь в общаге, адская работа в государственных клиниках — всё это окажется не зря.