Беломорский посёлок Шойна так давно заносит песком, что почти все мировые СМИ успели  снять здесь по сюжету о тихом русском постапокалипсисе, в котором песок запирает людей в домах, а развал промыслов и экологии не даёт шансов на выживание. Тем не менее в Шойне живёт несколько сотен человек, и далеко не все они остаются там от безысходности. Корреспондент самиздата отправился исследовать мир меланхоличного поморского «Мэдмакса», где люди передвигаются на самодельных вездеходах, не любят военных и слушают на дискотеках Монатика с Элджеем.

На Канином Носу вондулук уже неделю не даёт лёгкому «кукурузнику» Ан-2 отправиться в рейс. Вондулук — это устойчивый ветер на Белом море, и мы  второй день сидим в архангельском аэропорту малой авиации «Васьково» в компании уроженцев села Шойна. Шоинцы, обсуждая «улетим — не улетим», кучкуются слева у окна. Некоторые ждут с прошлого вторника. Кто-то пересидел у друзей, другие платили неделю за съёмную квартиру. Самолёты Ан-2 связывают десятки отдалённых сёл Ненецкого автономного округа и Архангельской области с цивилизацией — Архангельском. Знакомый пилот авиакомпании Lufthansa успокаивал меня перед поездкой: «Не бойся, Ан-2 — самый надёжный самолёт в мире, даже если выглядит как помятая консервная банка. Его можно посадить на любом клочке суши». Самолёт летает по вторникам, и если рейс переносят, то не на следующий день, а на следующий вторник. Но второй раз подряд переносить ещё на неделю не будут: улетим в ближайший день, когда наступит хорошая погода. 

Шойна находится на полуострове Канин Нос, разделяющем Белое и Баренцево моря. До ближайшего города, Мезени, 300 километров по прямой через тундру. Дорог на полуострове нет — только сотни километров безлюдной нетронутой природы. В советские годы посёлок был рыболовецким — здесь проживало 800 человек, работали рыбный и консервный заводы, одновременно в море могли выходить до семидесяти тралов. 

Амбициозные советские руководители называли Шойну «вторым Мурманском» и собирались превратить в крупный порт, но бездумный промышленный лов рыбы не дал сбыться советской мечте. Тралы уничтожили донную растительность — и водоросли больше не сдерживали песок. Во время отливов он начал перемещаться под влиянием ветра и заметать посёлок. Финансирование и предприятия свернули, люди уехали. Сейчас в Шойне живёт 284 человека и не сохранилось ни одной артели. Местные называют посёлок «самой северной пустыней мира» и хвастаются: «Песок всегда с нами. Мы, когда приезжаем в Сочи в отпуск, привозим свой, шоинский, песок».

Пустыня и погребённые под песком дома —  причина, по которой в Шойну приезжают журналисты. «Рыбацкое село, умирающее под песком», «Между небом и песком: новый фильм об умирающей деревне на Белом море». «Поселение-призрак на Белом море уходит в пески», Mysterious Sands of Russia — такие заголовки дают материалам о посёлке. Все рассказывают, что природа мстит человеку, засыпая песком деревню, а люди, которые остались, якобы тратят десятки тысяч в год, чтобы откапывать дома, и иногда просыпаются запертыми песком. Потому сюда приехал и Седрик — немецкий журналист, которому я помогал добраться до живописного беломорского «Мэдмакса», выполняя функцию проводника и переводчика одновременно. 

Табло показывает задержку вылета уже на три часа. ЖК-монитор смотрится чужеродно в интерьерах 80-х. «Если в ближайшие два часа не улетим, то и сегодняшний рейс отменят. Самолёт не успеет засветло вернуться в Архангельск, а ночью Ан-2 не летает», —  говорит один из шоинцев, Владимир Тарбаев.

Но в итоге вондулук стихает — и начинается посадка на рейс. Рюкзак на ленту сканера, паспорт — фээсбэшнику. Территория Каниного Носа входит в погранзону (до норвежской границы 500 километров по прямой), и перед поездкой надо получить пропуск в архангельском или нарьян-марском отделении ФСБ. Правда, проверяют пропуска теперь в аэропорту Архангельска: пограничный отряд в Шойне сократили, осталась только воинская часть. На борт разрешают взять 10 килограмм бесплатного багажа, и я забиваю рюкзак сырокопчёной колбасой, сухофруктами и свежими бананами для шоинских детей. 

Самолёт неуклюже, тарахтя моторами и отплёвываясь дымом, разгоняется и на скорости 70 километров в час легко отрывается от взлётной полосы. Шоинцы отработанным движением раскрывают бумажные пакетики: в полёте будет здорово трясти.

В зелёно-голубой покров тундры неожиданно вклинивается песчаная полоса, оканчиваясь в Белом море, — так выглядит Шойна с высоты полёта «кукурузника». Если не знать, что чёрные точки, разбросанные по песку, — жилые дома,  никогда не догадаешься, что здесь, на краю России, существует целый посёлок. Садится Ан-2 так же, как взлетает: плюхается на песчаную взлётно-посадочную полосу в Шойне, ещё несколько десятков метров подпрыгивает — и тормозит.

Полёт, по отзывам других пассажиров, был очень плавный, но нас с Седриком всё равно мутит. Вижу деревянное здание — наверное, это аэропорт. Сойдя на кочковатую песчаную полосу, в которую управляемо рухнул Ан-2, я достаю камеру и снимаю его разгрузку. «Не фотографируй здесь! Чего припёрся? Это тебе не проходной двор. Аэропорт — режимный объект. Ушёл быстро с взлётно-посадочной полосы!» — рявкает на меня начальник шоинского аэропорта, который стоит тут же. 

— Ты на него не обижайся, он со всеми так разговаривает, — говорит Лёха, молодой человек, которого местный сельсовет подрядил встречать меня. Нас обдувает ветер и поливает косой дождь — на календаре середина августа. Я надеваю капюшон и кутаюсь в шарф. Лёха в короткой стильной кожанке и без шапки с завистью смотрит, как местные разъезжаются по домам на квадроциклах. Нам придётся брести в посёлок пешком.

По дороге Лёха ориентирует меня на местности: «Там баня — завтра натопят, приходи париться. Ближайший к тебе колодец в пяти минутах, вода чистая, пей — не боись. Сельсовет тут, а это единственный магазин. Здание с шаром на крыше — метеостанция, и даже ФАП (фельдшерско-акушерский пункт) у нас есть, но, надеюсь, тебе не понадобится. Жить будешь в здании клуба. Готовить придётся самому: столовая не работает — каникулы. Если нужен хлеб — звони мне, я закажу в пекарне. Через два дня у тебя „дома“ дискотека будет. Только алкоголь в магазине закончился. А до прихода продуктового корабля ещё неделя». 

Жизнь здесь простая. Воду набирают из колодцев, а в частных домах бурят собственные скважины. Сельскую баню топят два раза в неделю. Электричество в квартирах круглосуточное, летом завозят уголь и дрова для отопления. Хлеб пекут пять раз в неделю. Документы местные получают через МФЦ. Мусор собирают на площадках внутри Шойны, а потом сжигают на свалке за селом. 

В здании администрации работает отделение почты: коммунальные платежи, пенсии, газеты, стиральный порошок, сигареты и накомарники. Телевизор смотрят через спутниковые антенны «Триколора», таксофон и интернет — от «Ростелекома», мобильная связь и интернет — МТС. Один памятник — погибшим в Великую Отечественную, один арт-объект — стелла «Я люблю Шойну», детская площадка — такой же цветной городок, как в любом российском дворе, площадка для воркаута.

Единственная асфальтированная площадка в посёлке — территория фельдшерско-акушерского пункта, он же аптека. Дети приходят сюда гонять на роликах и самокатах. Новое здание ФАПа, в котором работают два врача, открыли в 2018 году. Беременных отвозят в Нарьян-Мар начиная с шестого месяца, чтобы не принимать роды в Шойне. В экстренных случаях вызывают санавиацию.

Первое, что бросается в глаза на фоне одинаковых деревянных барачных домов посёлка, — стоящий на окраине 30-метровый маяк, один из самых высоких на беломорском побережье. Это символ и главная достопримечательность села, его печатают даже на открытках. До того как маяк перевели на автоматический режим, смотритель маяка в третьем поколении Алексей Шишелов успел стать героем нескольких фильмов. 

Вообще, в Шойне каждый немного звезда — если ты журналист, то часто кажется, что многих людей ты уже где-то видел. Вот идёт с сетью к морю бывший мэр и любительница рыбалки Надежда Корякина — герой нескольких документальных фильмов. Через пять минут клянчит деньги единственный сельский безработный и любитель выпить, который картинно откапывал свой дом в фильме телеканала «Настоящее время».

Валентине Малыгиной 32 года, она здесь главный активист: организовывает детские праздники, инициировала краудфандинг на детскую площадку, продвигает Шойну в ютубе и хочет привлекать в посёлок туристов. Когда-то она родилась здесь, уехала, а потом вернулась. «Я училась в Нарьян-Маре, жила в Северодвинске и Коми, но в Шойну всё равно тянуло — это моя родина», — говорит Валентина. Сразу же после возвращения она стала главой поселения: «Выборы были жаркие: запреты на агитацию, клевета, слухи и борьба за каждый голос. Я одержала победу с перевесом в два голоса». 

Второй кандидат, Александр Исупов, считает, что Валентине помогло только то, что она представитель большого рода Коткиных. А её нововведения и праздники ему не нравятся: «Баловство это всё, несерьёзно... Ты читал её предвыборную программу? Чушь. Где там промысел, производство?» Коткины — древний поморский род, который ведёт родословную с 1730 года, от Иолия Коткина, который основал деревню Несь на Канине. Член семьи Коткиных до недавнего времени был главой этого села, его знают и уважают на Севере. Многие представители этого рода до сих пор живут на полуострове и на берегах реки Мезень. Одно из сёл Ненецкого автономного округа даже называется Коткино — в честь писателя Алексея Коткина.

В самой Шойне полиции нет, а власть условна: ты живёшь с ней в одном бараке, покупаешь хлеб в одной пекарне, и вообще она твоя одноклассница и представитель уважаемого рода, которая занимает это место вполне по праву. 

Природа для местных жителей — синоним свободы. Белое море, реки, тундра, охота и рыбалка — в этом для них жизнь. Жизнь — целовать жену и отплывать от берега в море. Свобода — садиться на квадроцикл и ехать в тундру за морошкой. И даже песок, который приезжают снимать журналисты, для шоинцев — фишка, которой можно гордиться и которой нет у других деревень.

Постоянно ходить по песку очень тяжело физически. Уходя из дома, здесь подпирают дверь лопатой или шваброй, чтобы было видно издалека, что в нём никого нет и не стоит тратить силы, идя в гости. В селе построили стометровый деревянный тротуар, который сначала кажется нелепым. Через день радуешься возможности пройти хоть сто метров не по песку. «У местных распространены болезни суставов. Возможно, это из-за песка», — говорит фельдшер Марина.

Однако наступающий из моря бархан шоинцев волнует не больше, чем горожан —  оплата коммунальных услуг. Сейчас песок реально угрожает только пяти домам на окраине села. За два-три года наметает не более метра песка. Лопатами никто не орудует: жителей откапывает трактор пару раз в год. Для шоинцев это просто ещё один вид коммунального платежа — три-четыре тысячи в год. За воду не платишь — платишь за трактор. 

Местные владельцы квадроциклов и снегоходов только пару лет назад повесили на транспорт номера и начали платить налог, потому что приехала инспекция из Нарьян-Мара и обязала зарегистрировать транспорт. Шоинцам это не понравилось, и те из них, кто не захотел платить налоги, делает своими руками каракаты — снегоболотоходы. Берут ходовую от советских машин или мотоциклов, китайский мотор от Lifan и колёса от грузовиков. Управлять каракатом легче, чем игрушечной машиной: нажал педаль — едет, отпустил — тормозит. 

Обострённым чувством свободы и разделением на своих и чужих объясняется нелюбовь шоинских мужчин к военным из местной воинской части: пришлые, да ещё и представители власти. Военные — часть ракетных войск стратегического назначения с центром в Плесецке. Раньше их задача состояла в том, чтобы после пусков ракет «Космос» найти в тундре и уничтожить упавшие ступени. Сейчас это радиотехническая воинская часть.

Понятие времени в посёлке условно: жители знают, в какой день прилетает самолёт, но так как рейсы часто переносят, даже эта дата непостоянна. На работу всегда можно прийти на час позже и убежать на обед на полчаса раньше, а потом не возвращаться, вместо этого уплыв на рыбалку.

Рыбалка — главный досуг и промысел местных мужчин, поэтому камбала, навага, нельма и пелядь здесь ежедневно на столе. Красную рыбу, по закону, запрещено ловить бесконтрольно. Чтобы добывать сёмгу, горбушу и кету, надо покупать путёвку за две тысячи рублей — за эту сумму можно выловить одну сёмгу и до 15 горбуш в сутки. Для местных это раздражитель и сигнал: «Власти не принимают, что это наша земля, на которой у нас есть право ловить любую рыбу». Хотя лимит по вылову другой рыбы достаточно большой, сетями лов рыбы всё же запрещён, хотя жёсткость закона компенсируется удалённостью Шойны: рыбинспекторы и полиция не смогут приехать внезапно.

До революции и в советское время поморы со всего Белого моря съезжались летом на Канин Нос на промысел. Сейчас приезжих рыбаков почти нет: редкие отчаянные экстремалы из Архангельска и поморы с Мезенского района приезжают заготавливать рыбу летом. Рыбы полно, а ловить запрещено.

Ещё местные собирают морошку, чернику и бруснику — за сезон на этом можно заработать 50–100 тысяч рублей. Морошку собирают в июле-августе и сдают перекупщикам из Архангельска и Мезени за 500 рублей килограмм. Дальше канинская морошка уходит в Европу и на рынки Москвы. 

Охотятся на уток и куропаток, из которых делают тушёнку и замораживают — огромный ларь-морозильник для мяса и рыбы есть в каждой семье. Птицы настолько непуганые, что подпускают на расстояние 20 метров. «Бывало, что стреляем прямо с взлётной полосы аэропорта», — хвастаются местные жители.

Как только сходит снег, на Канин Нос с семьями и стадами приходят ненцы-оленеводы. В 2018 году на полуострове было семь бригад и шесть тысяч оленей. «В этом году один раз прилетал вертолёт в оленеводческую бригаду. Они к нам прикреплены как к ближайшему населённому пункту. Два брата напились, один другому пробил голову топором — открытая черепно-мозговая травма. Но ничего, выжил и даже дурачком не стал», — шутит фельдшер Марина Канюкова, которая после окончания училища в Нарьян-Маре приехала работать в Шойну, а не в родную деревню Несь.  

Разговор с фельдшером прервал суровый мужчина в камуфляже: «Я тоже не местный, из Северодвинска приехал. Сначала по контракту работал вахтой — обслуживал электрическую станцию в военной части. Потом влюбился и остался насовсем — теперь считаю себя уже местным». Он покупает таблетки, и мы вместе выходим из фельдшерского пункта. На квадроцикле ждёт его любовь, тоже брутально экипированная: высокие ботинки, штаны цвета хаки, глаза защищают от песка тёмные очки.

Вторая архитектурная доминанта посёлка после маяка — аэрологическая станция для наблюдений за погодой и зондирования атмосферы. Другие дома одинаковы: двухэтажный барак или одноэтажный, обшитый досками или не обшитый — на этом разнообразие заканчивается. Станцию же построили по индивидуальному проекту, и на крыше установили макет аэрологического шара.

Жаслана Титикова распределили на шоинскую аэрологическую станцию после окончания новосибирского училища № 7. Это единственное место в России, где учат метеорологов для работы в труднодоступных местах. «По распределению я должен отработать три года. Потом съезжу в отпуск в Новосибирск. И, наверное, вернусь. Мне здесь нравится: тихо; всё, что надо для жизни, есть. Интернет, конечно, дороже (три-пять тысяч в месяц), чем дома, но скорость хорошая: World of Tanks тянет», — говорит Титиков.

Мне выделили одну из комнат местного Дома культуры, который в основном пустует, пока у детей каникулы. Только руководитель ДК ежедневно приходит на работу. Выбритые виски, татуировки, пирсинг в языке и собачка под мышкой — чувствуется, что Анне Голубцовой тесно в Шойне. «Пока сын ходит в садик, мы будем жить здесь. Я за него не переживаю — здесь настоящее детство, бегай где хочешь. Но в школу он пойдёт в городе: я хочу переехать в Ярославль», — рассказывает Анна. Она организует сельские праздники и занимается с детьми творчеством: поделки, скрапбукинг, театральные постановки. 

По субботам она устраивает для взрослых шоинцев дискотеки в клубе. Из колонок звучат Федук, Иван Дорн, Монатик и Элджей, а не как мы привыкли на сельских дискотеках — «хиты 90-х». «Детка, ты любишь рваные джинсы, очень рваные джинсы», «Эй, гайз, у меня всё найс, эй, гайз, у меня всё найс», — подпевают Элджею шоинцы. 

Перед дискотекой Лёха забежал ко мне: «В магазине нашлось несколько баклажек пива, тебе взять?» В Шойне нельзя купить ничего крепче вина: так власти борются с главным бичом деревни и Севера — алкоголизмом.  Но шоинцы всё равно достали из запасов вино в тетрапаках, коктейли в полторашках и символ русской деревни — самогон. Трезвых на дискотеке не было. За вечер я видел две драки — одну женскую и одну мужскую. Участником третьей драки чуть не стал я сам, когда упившийся до стеклянных глаз ненец решил разобраться, свой я человек или продался Западу:

— Скажи: русский ты или немец? (я приехал с коллегой-журналистом из Германии) — напирал он на меня. 
— Русский.
— А почему по-английски разговариваешь? 

Я не пытался отшучиваться и старался быть вежливым. Но в голове крутились истории, как пьяные представители народов Севера легко выхватывают нож из кармана. Приходилось неотрывно следить за его руками. 

— В школе выучил.
— Зачем привёз этого немца? Они дедов наших убивали

Разговор скатывался в скользкую тему даже для трезвых.

— Да ты чего, это уже другое поколение. Он только работает в Германии, а вообще гражданин Южной Африки.
— Ты негра в Шойну привёз? 

Седрик был белым. Ненец потерял связь с реальностью, но приобрёл агрессию. Я уже обдумывал, как его вырубить первым, когда внезапно наступила развязка. Днём шоинские мужики с похмелья после пятницы играли против молодых и свежих военных в футбол. Военные разнесли местных в первом тайме — 5:0. Второй тайм я сыграл за шоинцев, и мы забили один гол, а один пропустили. Оказавшись перед вратарём один на один, я отдал пас местному парню, который вогнал мяч в девятку. На фоне вечного противостояния с военными это был важный гол. Теперь автор гола появился, чтобы спасти меня от пьяного ненца: сработала карма или я действительно сделал правильный дипломатический ход на футбольном поле.

— Ты чего грузишь Мишаню? Это стопроцентно наш человек. Ты бы видел, как он военных возил по полю, пас голевой отдал. Поделился, командный игрок, вообще — душа. 

Ненец одобрительно приобнял меня левой рукой. За правой я продолжал следить.

— И что ты молчал, Мишаня? Но дружи лучше с ненцами, а не немцами.