Психические расстройства по-прежнему стигматизируются и остаются неудобной темой для разговоров. Общество не готово принимать людей с элементарными нарушениями психики, не говоря уже о более сложных случаях. Саша живёт с диагнозом «параноидная шизофрения» и с ещё двумя личностями, существующими в ней, в Санкт-Петербурге, ведёт свой блог и пытается добиться уголовного преследования сотрудников психиатрических клиник, совершавших над ней насилие. Журналист и исследователь Алёна Агаджикова встретилась с Сашей и расспросила её о том, как ей живётся с двумя альтернативными личностями — Машей и Элом — и кто в итоге страшнее: они или обычные люди.
Саше девятнадцать, она ведёт блог о жизни с психическими расстройствами в Instagram, у неё почти 70 тысяч подписчиков, а месяц назад она переехала из Минска в Петербург. Когда Саша была ребёнком, в местном ПНД получила диагноз «параноидная шизофрения», после чего часто лежала в психиатрических больницах. Во время нескольких госпитализаций вместе с остальными подростками подвергалась насилию со стороны врачей. В этом году Саша и ещё одна пострадавшая подали коллективное заявление в минскую прокуратуру — и дело начало расследоваться. У Саши есть две альтернативные личности (Маша и Эл), с которыми она постоянно общается и которые периодически берут «контроль» над её телом. У Эла чёрные волосы и разноцветные глаза, он похож на архангела и периодически является Саше в виде полупрозрачной фигуры, а Маша говорит про себя, что выглядит, как Саша, только «моложе и красивее».
Она постоянно конфликтует с окружающими, вмешивается в Сашины разговоры и считает, что «появилась, чтобы мстить». Я поговорила с Сашей о том, как ей удаётся взаимодействовать сразу с двумя личностями в себе, о положении психиатрии в Белоруссии и о том, как она воспринимает особенности своей психики.
— В какой момент и как твои альтернативные личности проявили себя?
— Лет в двенадцать я начала замечать, что что-то идёт не так, но не связывала это с психикой, мне казалось, что это магия, мистика. Всё началось с голосов в голове, и первое время мне казалось, что это просто активный внутренний диалог. После он стал приобретать имена и истории, со мной говорили ребята, у которых были образы помощников, позитивные такие. Они помогали мне в житейских ситуациях: купить платье или не купить, общаться ли с человеком, идти ли на контрольную. Первое время у них не было имён, а потом они начали представляться ангелами. Имена я сейчас точно не вспомню, но они были связаны с религией и архангелами — Михаил, Рафаил, что-то такое. Спустя год в голове появились и негативные чуваки. Как позже оказалось, у меня было много вытесненных воспоминаний, то есть забыто где-то лет пять — в период с четырёх по девять лет. Когда уже в подростковом возрасте я начала вспоминать то, чего, думала, в моей жизни не было, появились проблемы с мышлением, тяжёлые бредовые состояния. Например, я доказывала окружающим, что мир не настоящий и пыталась выйти в окно с формулировкой «сейчас я взлечу».
— Это происходило при близких? Как они реагировали?
— Да, при маме, отце и моей девушке, которая на тот момент жила с нами. Отец вытаскивал меня из окон и кричал — он не понимает психиатрию, отрицает её до сих пор. Мама истерила и плакала. Девушка вела себя лучше всех, пыталась со мной говорить и отправляла к психиатру.
— То есть твои родители приняли тот факт, что ты находишься в однополых отношениях, но не приняли твои психические особенности?
Отец не знал об этом, он думал, что это просто моя подруга, а мама была в курсе и принимала. Но вот то, что происходило с моей психикой — нет. Она начала это понимать и принимать только года полтора назад. Отец вообще в сопротивлении. А ситуации с выходом в окно происходили в 14-ом году. Я чувствовала одиночество, отсутствие защиты и поддержки, мне было очень плохо.
— А кто и когда поставил тебе «параноидную шизофрению» , о которой ты открыто пишешь в своем блоге?
— В 11 лет из-за школы меня отправили к местному психиатру. У меня были проблемы с посещением, меня сильно травили, я не могла находиться в коллективе и постоянно плакала. Директор посоветовал маме обратиться к психиатру, потому что только по состоянию здоровья в Белоруссии могут дать домашнее обучение. Меня привели к врачу, он списал всё на возраст, и вплоть до 14-го года все психиатры, к которым я ходила, говорили, что это «подростковое» и пройдёт. Долгое время домашку не хотели давать, но мама очень сильно за это боролась — и получилось. До конца школы я на ней и пробыла.
— Ты говорила врачам про наличие голосов?
— Да, даже рассказывала о галлюцинациях, в которых меня кто-то звал. Однажды это длилось целых две недели, очень реалистичные оклики, врачи говорили, что всё это на фоне стресса. Самое забавное, что потом, когда они поняли, что у меня начались жёсткие голоса и бред, их кинуло в обратную крайность. Абсолютно всё, что я им рассказывала, те же психиатры начали списывать на то, что я «неадекватная», «больная» и меня надо лечить. Тогда мне поставили параноидную шизофрению.
— Расскажи о положении психиатрии в Белоруссии, пожалуйста. Потому что пока оно звучит, мягко говоря, не очень.
— Это [ужас]. То есть просто [ужас]. Ситуация с местными психиатрами и их прекрасной работой довела меня до общественных организаций и милиции. Мне было 14 лет, я рассказала в кабинете врача в очередной раз про голоса и желание себя убить, и меня отправили на принудительную госпитализацию, соврав, что согласие моих родителей не нужно. Выдали направление без их подписи и отправили в больницу, позвонив матери и соврав, что за неё уже всё решено. В больнице я и другие подростки подвергались насилию.
Когда мне стукнуло восемнадцать и я перешла из детского во взрослое ПНД, те люди, которые в насилии участвовали, больше не имели прежнего влияния, и я решила обо всём рассказать. Я побоялась сразу обращаться в милицию и пришла в общественную организацию, где меня связали с юристкой. Но юристка сказала, что раз крови и сильных побоев не было, то в милицию лучше не идти. Потом я обратилась во вторую организацию, которая называется «Понимание», уже связанную с детьми. Мне очень повезло, что они обратили на меня внимание, ведь мне было больше восемнадцати лет, и оттуда меня отправили в милицию. Мне попался очень хороший милиционер. Когда я туда шла, была уверена, что всё будет плохо, что на меня скинут всю вину, но этого не случилось. Я была шокирована: люди в отделе за ситуацию очень волновались, даже взяли на себя роль психологов, утешали, говорили, что всё будет хорошо.
— Если в раннем возрасте у тебя были приходящие и уходящие голоса и субличности, то сейчас их осталось двое — это Маша и Эл, о которых ты пишешь в инстаграме. Кто они, как выглядят, как вы общаетесь?
— Сначала появился Эл. Скорее всего, он появился очень давно, лет в девять-десять, просто сначала о нём были видения, похожие на фантазии. Я будто видела его жизнь со стороны.
— Это было в формате галлюцинаций?
— Нет, это были картинки в голове, на которые я никак не могла влиять. Я просто видела его и всю его жизнь.
— И как он выглядел, сколько ему лет, какой он?
— Судя по тому, что он позиционирует себя как ангела, лет ему очень много, хотя выглядит он, слава богу, не как дед. Внешне ему лет 20–25, у него чёрные волосы и разноцветные глаза: один голубой, другой жёлтый. Высокий, метр восемьдесят пять, очень бледный.
— Какая у него была жизнь, какой ты её видела?
— Совершенно разная, но он не даст мне о ней рассказывать, он против.
— Он сейчас с тобой разговаривает?
— Нет, я просто чувствую, что ему это не нравится.
— А как Эл относится к тому, чтобы ты описала ваш тип коммуникации?
— Это ему нормально. Он заговорил со мной и начал жить вне формата картинки в феврале 2014 года. Не как аудиальная галлюцинация, то есть оклик со стороны, а как голос в голове, который звучит не как мои мысли. Причём изначально он просто взял контроль над моим телом: это случилось совершенно внезапно в момент разговора с моей девушкой. Не помню, о чём шла речь, но он возразил и начал с ней дискутировать. И только после этого мы с ним начали общаться напрямую. Плюс иногда я стала его видеть, но не как физического человека, не как тебя или того парня, а как что-то более прозрачное. Как призрачную фигуру.
— Как ты к нему относишься?
— Просто чудесно. Если бы на Эла вдруг начали действовать таблетки и его не стало бы, то у меня бы началась жёсткая депрессия. Я бы ощущала это как потерю близкого человека. Я всегда хорошо к нему относилась, у нас очень мало ссор, и они всегда касаются одного и того же: Эл настаивает, чтобы я отправилась к врачу и начала снова принимать таблетки, а я против. Мне выписывают психотропы, от которых у меня сильные побочки, скачет гормональный фон и вообще очень плохо.
— А почему Эл настаивает на их приёме, если знает, что тебе от них тяжело?
— Боится меня потерять, боится, что я без них что-то с собой сделаю. Он вообще взял на себя функцию учителя и защитника. Причём он знает, что на него не действуют таблетки, это проверенный факт. Я, конечно, боюсь, что когда-нибудь найдут таблетку, которая его убьёт, но мы с ним были не в одной больнице, где нас обкалывали галоперидолом, и ничего.
— Интересно, что у тебя стоит «параноидная шизофрения», ведь с ней не так часто уживаются альтернативные личности. Насколько я знаю, это больше свойственно диссоциативному расстройству идентичности.
— Да, так и есть. Шизофрению мне поставили в Минске, в Питере я пока не проверялась. Но в Белоруссии было два нюанса: психотерапевт, к которому я ходила лет шесть, узнав про Эла и Машу, сказал, что это действительно больше множественная личность, чем шизофрения. А психиатрка из ПНД говорила, что мне бы хотели дополнительно поставить диссоциативное, но его просто не примут. Несмотря на присутствие диагноза в МКБ-10, если мне напишут его в карточке, а карточку отправят в больницу, то в ПНД её вернут с кучей вопросов. В этот диагноз там просто не верят.
— Расскажи теперь про Машу.
— Она появилась летом 2014-го, когда ко мне начали приходить вытесненные из детства воспоминания. Я не знала, кто она такая, чего хочет, было очень страшно. Я просто не могла контролировать своё тело: она кричала моим ртом «Вспомни, вспомни!», исписала дверь моей комнаты какими-то странными адресами и именами, я до сих пор не могу понять, что они означают. Она вела себя очень агрессивно и часто входила в моё тело, любила ворваться в наш с девушкой разговор и начать говорить, что мне надо что-то вспомнить, а ей, моей девушке, нужно мне в этом помочь. Ещё она ей угрожала: говорила, что убьёт меня, шантажировала. Девушка воспринимала Машу, как мою психотическую болезнь, а вот Эла — как нечто отдельное и непонятное.
— Мне кажется важным прояснить, как именно ты воспринимаешь Машу и Эла. Для тебя это особенность твоей психики, отдельные персоналии или некто/нечто другое?
— Машу я воспринимаю, как осколок моей психики, который отпочковался и стал самостоятельным. А вот что такое Эл — я правда не знаю. Были моменты, когда он рисовал моими руками, говорил и делал что-то… я не знаю. Писал фразы на латыни — а я никогда не учила латынь! — и когда я вбивала их в гугл-переводчик, то получала реальные слова. Не совсем связанные между собой, корявые, но это была латынь. Однажды он рассказал мне про питерскую тюрьму «Кресты», а я не читала ничего о ней до этого.
— Ого. Может, он питерец?
(Смеётся) — Нет, он точно не из Питера, но он много где жил. Ещё хотела добавить, что у нас с Машей и Элом разные вкусы в еде. Он любит приторно-сладкое, я такое ненавижу, Маша вообще терпеть не может есть и любит голод. И когда мы покупаем в Макдональдсе мороженое, это может затянуться на полчаса, потому что каждый хочет разный вкус.
— Расскажи ещё про Машу. Она имеет облик?
— Да. Она выглядит почти так же, как и я, только «помладше и покрасивее», как она сама говорит. Она меня не любит, и меня это расстраивает, потому что я-то к ней нормально отношусь.
— В чём заключается её цель, функция?
— Месть людям, которые сделали с нами нехорошие вещи. Причём через физическое воздействие: убить, расчленить, пытать. Она ещё ни разу не пыталась кого-то замочить, но я полагаю, что она могла бы это сделать, если бы ей дали волю. Но ей этого никто не даст.
— Ты ощущаешь своё влияние на альтер-личности?
— Я на них почти не влияю. Но я точно знаю, что Эл Маше насилия не позволит. Он уходит из головы достаточно часто, но я всё равно его чувствую.
— А Эл с Машей общаются между собой?
— Да, причём их диалоги всегда выглядят как [придирки] со стороны Маши и защита со стороны Эла. Она в принципе существо, которое любит [придираться] к окружающим. То есть она может ни с того ни с сего начать дразнить Эла курочкой, потому что у него крылья, нести детский бред. Их разговоры возникают спонтанно. Я в это время могу общаться в жизни с друзьями, и тут начинается их тусовка в голове. Последний раз они говорили вдвоём про бытовые вещи месяц назад, к счастью, никто не поссорился.
— Эл защищает тебя от Маши?
— Да, он её просто затыкает, но я никогда не слышу, как именно. Он скрывает это от меня. Я просто чувствую, что сейчас он её осадил.
— Как думаешь, почему Эл скрывает от тебя часть информации?
— Наверное, думает, что так будет безопаснее для моего состояния. Я бы хотела знать больше. Хотя бы узнать, что он такое, связано ли это с мистическими силами или это расширенные возможности нашего подсознания. Я верю в магию, но не очень хочу об этом рассказывать.
— Что твой психотерапевт говорит про альтернативные личности?
— Про Эла он говорил, что сам не знает, что он такое, он запутался. Я приносила в кабинет все записи, рисунки, символы, которые Эл рисует моим телом. У них даже был диалог с психотерапевтом один раз, но они вообще не поладили. В конце диалога, уже обращаясь ко мне, психотерапевт сказал, что Эл его как-то не впечатлил. Эл очень сильно на это разозлился, вернулся в моё тело и сказал: «Вообще-то мы на приёме, вы обязаны нас лечить, а не мы клоунаду для вас устраивать». С тех пор они с моим врачом не общались. Но вот Маша с ним практически на каждом приёме говорила. Помню, однажды она взяла контроль над моим телом прямо на пороге кабинета и сказала: «А у вас живот гниёт!» Я не знаю, почему она так решила, а врач ответил: «Ну, наверное. Может быть».
Вообще альтеры оба любят вклиниться в мой диалог с другим человеком. Я говорю, а они такие: «О, сейчас ляпну что-нибудь». Однажды я встретилась с давней подругой, и с ней через меня начал разговаривать Эл, причём повлиять я на это не могла. Подруга знала про мои расстройства и сказала: «Я правда пытаюсь понять, что с тобой происходит, но ты говоришь какую-то дичь».
Мне было очень стыдно. А ещё более стыдно стало, когда на следующее утро я проснулась и поняла, что они с Элом каким-то образом переспали. Меня в это время в теле не было. Я вообще не хотела этого. Мы пытались обсудить с Элом произошедшее, но он считает, что это его личное дело и отмалчивается. С подругой тоже этот момент не стали обсуждать.
— Я могу попросить Эла поговорить со мной? Дать мне небольшое интервью.
— Он не будет. Точно не будет. Маша, думаю, смогла бы, но я просто боюсь её звать. Она была против того, чтобы я ехала в Питер, и когда она приходит, начинает ругаться. Я не знаю, как она себя поведёт. Так что давай не будем.
— Хорошо. Какие у тебя планы на Питер, как обстоят дела с блогом?
— Я живу у своей подписчицы уже месяц, хочу найти работу. Родители не отправляют мне денег, отец был категорически против моего переезда, мама спокойно к нему отнеслась. В блог я начала писать ещё в Минске, когда со мной начал активно общаться Эл и мне нужно было куда-то это выливать, чтобы не было так страшно. Подписчиков становилось всё больше, и вот теперь их почти 70 тысяч. Маше эта вся история по приколу, хотя ей, по-моему, вообще всё в этой жизни по приколу, она будто под амфетамином двадцать четыре на семь. С Элом у нас были конфликты, он запрещал мне писать некоторые вещи и даже удалял посты. Говорил, что я использую его как собачку, на которую люди смотрят, как в зоопарке. Сейчас мы урегулировали этот вопрос. Были моменты, когда он даже общался с моими подписчиками. У него есть проблемы с русским языком, это все отмечают, с кем он общался. Он вставляет рандомные слова в предложения и странно их формулирует. Как сказала моя подруга: «Я будто общаюсь с поэтом в берете, который стоит под дождём, декламирует стихи и очень плохо знает русский».
— Неожиданный, наверное, вопрос, но мне пришло в голову: вы обсуждали тот факт, что ты рано или поздно умрёшь?
— Да, неоднократно. Эл намекнул, что я не попаду в рай. Он же позиционирует себя как ангела и часто говорит, как мне надо правильно делать, но я из принципа делаю всё наоборот. Наверное, зря… Чувак даёт действительно дельные советы. Вообще у нас почти три года был конфликт, в котором я каждый день говорила ему, что он ненастоящий, а он очень обижался и злился, пытался доказать, что существует.
— Ты не боишься, что под влиянием субличностей можешь навредить себе или другим?
— Думаю, Маша может что-то сделать. Но только тем людям, которые нам серьёзно навредили. Многие сейчас агитируют за то, что психиатрия безопасна, но это совсем не так. Я лежала в детском отделении в Белоруссии, и там к детям применялось разного рода физическое насилие, в том числе сексуальное. Одна из пострадавших девушек вместе со мной подала заявление в прокуратуру. Другая из-за насилия уехала из страны и нашла меня в Сети. Даже через монитор понятно, что человеку очень плохо. Тяжело об этом рассказывать.
— Мне жаль, что это происходило с вами. Надеюсь, что люди, причастные к насилию, будут наказаны. Как после всего этого ты относишься к жизни в целом?
— Не могу сказать, что положительно. Жизнь — это какая-то непонятная хрень, в которой нет смысла. То есть да, людям прикольно и весело, но что дальше? Эти вот дома, развлечения, еда… Но при этом я хотела бы жить вечно. Потому что, если живёшь вечно, получаешь больше возможностей и свободы. Я бы путешествовала по миру, заводила друзей.
— Как бы ты хотела, чтобы в идеальном мире выглядела психиатрия?
— Как отделение неврозов. Там чуть ли не райское место, с тобой хорошо обходятся, занимаются психологи, разрешают телефоны, нет давления, медикаменты трепетно подбираются, никто тебя не закалывает, делается упор на арт-терапию. В реальности всё по-другому.
Мне же хотели снимать мой диагноз. Последний раз, когда я была в больнице в Минске, меня направили в больницу. Я там сказала, что у меня нет голосов, нет Маши, нет Эла, всё прекрасно, но меня дёрнул чёрт рассказать психотерапевту про насилие в больнице. Мать вызвали в тот же день. Она выскочила из кабинета психиатра вся взвинченная с криком: «Ты в курсе, что тебя не снимают с учёта, тебе ставят окончательный диагноз?!» Врачи мотивировали диагноз тем, что мои слова про насилие — это бред. Она пыталась доказать им, что это было на самом деле, что есть свидетельства других пострадавших подростков, и если надо, то она может вызвать этих людей сюда. Ей ответили, что это будет инсценировка, а «у дочери у вашей бредовое состояние».
