В марте в России пройдут выборы президента, не обещающие особых сюрпризов. Пока медиа рассказывают о попытках властей искусственно повысить явку и привлечь к ним внимание, а кандидаты купаются в прорубях, ни разу не голосовавший за свои двадцать три года читатель «Батеньки» Артур Емельянов вспоминает свою Ту самую историю, связанную с избирательным процессом, которая убедила его не делать этого и впредь. В 2016 году он решил подработать наблюдателем от КПРФ на выборах депутатов в Уфе, но в итоге превратился в самое настоящее привидение и решил больше никогда не иметь ничего общего ни с коммунистами, ни с их оппонентами, ни в целом — с избирательными бюллетенями.

Пасмурным сентябрьским вечером 2016 года один из старых и забытых чатов ВК вдруг ожил. Это была группа активистов и спортсменов, объединённых в одно из многочисленных молодёжных движений: здоровый образ жизни, вера в традиционные ценности и взгляды, проведение общественных мероприятий. Я попал в неё много лет назад, сам будучи юным максималистом. Сообщение призывало добровольцев поучаствовать в социально значимом событии — выборах депутатов в Совет городского округа города Уфы. На эти самые выборы требовались молодые люди в качестве наблюдателей от коммунистов, чьим кандидатом была Романчева Юлия Николаевна — женщина сорока с небольшим лет, судя по фото — властная и строгая. Кроме возможности почувствовать себя законопослушным налогоплательщиком с активной гражданской позицией, предлагали ещё и какие-то деньги, в которых я тогда как раз нуждался, впрочем, как и всегда: ведь они нужны постоянно, верно?

Знакомство с нанимателями и обучение проходило в предвыборном штабе кандидата. Обстановка была предсказуемой: приставленные друг к другу столы с кипами бумаг и несколькими телефонами на каждом, паникующие сотрудники, мечущиеся между этими телефонами и принтером, а по стенам и особенно в углах были развешаны флажки, плакаты, листовки и прочая агитпродукция. В общей сложности в штабе было человек тридцать: я, пара моих друзей и незнакомые мне молодые парни (девушек почти не было, они почему-то и не требовались, что было прямо сказано в вышеописанном объявлении). Перед нами выступили два-три человека, один из которых представился политтехнологом из Москвы, с богатым опытом, даже на выборах президента успел поработать.

Он весело шутил и приглашал нас в профессию, говоря, что сам начинал обычным наблюдателем. Выступила и непосредственно сама кандидат. Вживую она не вызывала ощущения недосягаемого превосходства, а казалась вполне простой женщиной, почти из народа. Помню только рассказ про установленный с её подачи фонарный столб, о котором просил весь двор и за который её ещё долго благодарили все жильцы, а особенно сердобольные бабушки. Зачем-то нам ещё сказали представляться на выборах членами федерации республики то ли по дзюдо, то ли по самбо. Обстановка и речи ораторов почему-то так впечатлили меня, что я иногда с укоризной поглядывал на смеющихся в последнем ряду ребят.

Технически наша работа заключалась в составлении актов по итогам голосования, в которых бы отмечалось наличие или отсутствие нарушений как со стороны избирателей, так и со стороны организаторов.

Вооружённый этим знанием, в день голосования я приехал в закреплённый за мной участок немного пораньше. Это была двухэтажная школа, вокруг которой кольцом шла асфальтовая дорожка, обрамлённая белоснежным бордюром. Такие школы можно встретить в любом спальном районе любого российского города. Идя вдоль яркого свежевыкрашенного забора, я думал о том, что чаще всего именно такие символы контроля у нас можно найти ухоженными и обновлёнными. Чего нельзя было сказать о парадном входе в школу. После проверки документов мне разрешили пройти внутрь. Большие деревянные двери кабинетов, скрипучий пол, застеленный линолеумом, и длинные высокие коридоры — внутри не было ничего неожиданного.

В этой школе находилось сразу три избирательных пункта: два на одном этаже и один выше. И все они выглядели одинаково: длинный ряд столов для регистрации, несколько закрытых ширмой кабинок и пара прозрачных ящиков для бюллетеней. То ли из-за нехватки мест, то ли от общей неприязни организаторов к сословию наблюдателей выделенные нам места находились на отшибе, максимально удалённо от кабинок и урн, якобы потому, что будь они ближе — мы непременно бы мешали проходу людей. Я успел занять для себя и моего товарища самые близкие к кабинкам стулья. Кроме нас были и другие наблюдатели: учителя из этой школы и их коллеги из соседних учебных заведений, представляющие другие партии и самовыдвиженцев. Они быстро скооперировались и разделили обязанности: кто-то следил за происходящим, кто-то вёл учёт пришедших. Презрительные взгляды и перешёптывания организаторов, небольшие стычки за право сидеть поближе к урнам — я был готов к этому и спокойно вошёл в роль. Вскоре в школу потянулся электорат. Я расслабленно наблюдал за голосующими, иногда забегая в гости к товарищу на соседний избирательный участок в другом конце школьного коридора. Обстановка там, конечно, была точно такой же.

У кандидата, которого мы представляли, был бизнес в сфере общественного питания, его продукцию вроде бы даже поставляли в школы, поэтому три раза за день голосования нам привозили довольно неплохие обеды. Сидевшие рядом пенсионерки, наблюдающие от конкурирующих партий, запивали печенье «Юбилейное» чаем из одноразовых стаканчиков и с завистью поглядывали на наши белоснежные пластиковые контейнеры. Возможно, голод, а может, всё-таки богатый опыт сделал их ещё бдительнее: наблюдательницы заметили женщину, которая пришла на участок уже третий раз, просто сменив верхнюю одежду. Меня как самого молодого отправили проверить её документы — право на это я имел прямое и полное, о чём мне рассказывали на инструктаже в избирательном штабе.

Увидев, что я собрался проверять документы у голосующей по третьему кругу женщины, начальник участка вдруг преградила мне дорогу. Она кричала, что я нарушаю закон, угрожала полицией, но моя уверенность подкреплялась точным знанием о своих правах и одобрительным гоготом других наблюдателей. Впрочем, мне так и не удалось пробиться к потенциальной «карусельщице», так что я решил звонить куратору. Выслушав описание ситуации, моя собеседница выдала фразу, которая отпечаталась у меня в мозгу, как тавро на бедре лошади. Она сказала: «Тебе это надо?» Повисла пауза, я попытался ещё раз обрисовать ей ситуацию, но в ответ услышал только, что всё схвачено и я должен сидеть спокойно и «не рыпаться». Я в задумчивости вернулся на место, жаждущие продолжения истории однодневные коллеги вопросительно меня разглядывали. «Ну?» — наконец не выдержала одна из них. Я дословно передал ответ моего начальства — и вопросов ни у кого больше не возникло. Позже эти женщины даже подбадривали и оправдывали нас то ли друг перед другом, то ли перед нами самими: «Вы ж студенты, вам деньги нужны».

Почти сразу меня накрыло тошнотворное отвращение ко всему происходящему, переросшее в полное экзистенциальное разочарование. Немного успокоиться помогла только сигарета, привычно выкуренная за школой. Вернувшись на место, я решил относиться к разворачивающемуся цирку соответственно, благо в рюкзаке лежали две бутылки прекрасной домашней наливки, припасённой на вечер.

Собравшись с товарищами, мы заняли соседний кабинет, который почему-то был открыт. Под игру в карты и обмен впечатлениями первая бутылка довольно быстро кончилась. Почувствовав, что немного опьянел, я вышел проветриться в коридор — там всё так же шло голосование. Подходило время для выездного голосования. Это когда назначенные лица берут переносную урну и объезжают с ней тех граждан, кто пожелал проголосовать дома и заранее предупредил об этом свой избирательный участок. В состав такой выездной группы должны были включиться двое наблюдателей. Один из них был понятно от какой партии, а для второго (хотели отправить меня) места не нашлось под предлогом того, что урна тоже занимает место в салоне. Возражения о наличия для урны багажника и вообще неправомерности отказа никто не стал слушать. Я уже особо и не спорил, а женщины всё ещё вступали в пылкие дебаты с организаторами. Я подумал: а как эти люди общаются после выборов? Они дружат или выборы их действительно рассорят, ведь многие из них были знакомы уже давно? Пока я размышлял, машина с урной уехала, а я пошёл гулять по школе. Изучая коридоры, я вместе с товарищами наткнулся на музыкальный класс с пианино, увешанный портретами. Расстроенная душа вдруг потребовала инструментальной музыки — и вот уже мы с парнями пытаемся что-то сыграть на клавишах под вторую бутылку наливки. Временами мы возвращались к своим рабочим местам и лениво смотрели на голосующих, но большого интереса происходящее уже не вызывало. Так настал вечер и начался подсчёт голосов, к которому я, рассчитав время, успел достаточно протрезветь. Не знаю, чего именно я хотел: уличить организаторов в подтасовке, просто посмотреть, что они сделают на этом этапе, или же выполнить «работу» ровно настолько, чтобы иметь возможность для самооправданий.

В центре коридора был установлен большой стол, огороженный заборчиком из стульев, — наблюдать за подсчётом нам разрешалось, только сидя на них. Опустошив урны, организаторы голосования плотно сгрудились над бюллетенями (комплекция большинства из них позволяла сделать это без труда), в основном как раз с той стороны, где сидели мы. Кто-то жаловался, что наблюдателям ничего не видно, но было поздно. На вынесенной из класса школьной доске начертили таблицу и начали заполнять её цифрами. Параллельно начальник участка прочёл короткую лекцию о смысле и содержании таблицы, но делал он это так витиевато и многословно, что никто толком ничего не понял. Бланки медленно раскладывали по стопкам, мы смотрели на спины организаторов. Тут уже даже у бывалых школьных учителей кончились силы и мотивация, а я побрёл дальше гулять по опустевшей и неосвещённой школе.

Прогулка привела меня в актовый зал, где я попытался поспать сначала на скамейках, а потом на полу, укутавшись то ли в большой ковёр, то ли в сценический задник. Почти сразу кто-то начал заносить в зал мебель, и мне пришлось уйти в кабинет, где я лёг уже просто в проходе между партами, но сон все не шёл. В голове не осталось ни возмущения, ни разочарования, ни злобы — ничего, только желание поскорее покончить с этим. Тем временем в коридоре медленно протекал подсчёт голосов, в школе становилось холодно. Складывалось впечатление, что организаторы специально не торопятся, изматывая нас, чтобы к финалу мы не оказывали никакого сопротивления. Одна из учителей-наблюдателей выдала нам с товарищем из недр своего кабинета старые одеяла, в которых мы ещё сильнее походили на привидения, пребывавшие в Лимбе: без цели, без эмоций, без чувств, без надежды, а теперь ещё и с соответствующим реквизитом. Через пару часов даже кто-то из организаторов сжалился над нами, предложив чай, тот самый — одноразовый в прозрачных стаканчиках. Женщины стали думать о доме и забеспокоились о нас: мы-то не местные, как уедем домой ночью? Кто-то даже пригласил на ночь к себе, но мы отказались. У соседнего участка дела оказались куда плачевнее: один из наблюдателей открыл в себе неиссякаемый запас сил и уже час продолжал спорить с организаторами и дотошно проверять их работу, из-за чего процесс подсчёта приближался к бесконечности. К четырём часам утра нам, наконец, объявили результаты подсчёта и количество проголосовавших: что-то около шести тысяч человек. Мои же коллеги насчитали только две тысячи человек, но негодование наблюдатели выражали уже, очевидно, для галочки.

Вскоре мы вышли на улицу, в школе местами горел свет: на соседнем участке продолжали считать голоса и, как мы потом узнали, закончили только в семь часов утра. Было всё ещё темно — фонари здесь отсутствовали. Через какое-то время мы встретились с куратором от штаба нашего кандидата, его машина была забита документами, он опоздал к нам, торопился дальше и был весь в работе. Я отвык от такой энергичности и немного удивился. Он проверил наши бланки на отсутствие претензий к выборам и одобрительно покивал. А мы, получив свои сребреники, поехали по домам, чувствуя опустошение — то ли физическое, то ли моральное.

В итоге кандидат, на которого мы работали, прошёл в Совет городского округа, учителя школ «выполнили» план по явке и числу голосов за нужные партии, мы получили свои деньги. Всё вроде бы в плюсе, но в сумме получился один большой минус: российская математика — впрочем, уже привычная.

На пресс-конференции, прошедшей сразу после выборов, представитель организации «Гражданский контроль» в Башкортостане — Валерий Аббасов рассказал, что нарушений было много, но на результаты это не повлияет, поскольку все они вызваны простой политической неграмотностью и незнанием порядка голосования. При этом уже позже, на местном заседании московской комиссии ЦИК, было уволено семь председателей участковых избирательных комиссий, ещё трём был вынесен выговор. Явка на выборах, по официальным данным, составила 62,29 %.

В этом году у нас будут проходить президентские выборы. Я не считаю себя пессимистом, но к этому мероприятию отношусь крайне скептически. И не только я: из всего моего окружения я не знаю никого, кто считал бы любые современные выборы честными и справедливыми и кто верил бы в них. Или, может, я просто не общаюсь с такими людьми? Будет хорошо, если в это время на нашей улице починят дорогу или отремонтируют тротуар. В свои двадцать три года я ни разу не голосовал — не знаю, хорошо это или плохо. С одной стороны, мой невостребованный голос, как и другие, вполне вероятно, используют для махинаций. С другой — участвовать в этом цирке нет никакого желания.