Горные хребты Республики Алтай — эпицентр Апокалипсиса. Именно там Николай Рерих в начале ХХ века зачинал русский нью-эйдж, Белая Госпожа охраняла врата в ад, а теперь происходит большая часть землетрясений в регионе. Наш связной вместе с датчанами, решившими искать просветления, отправился на самое дно России, наелся горьких шпрот и отпустил иностранцев в Непал.

В специальной пристройке Национального музея имени Анохина в Горно-Алтайске стоит саркофаг Белой Госпожи, Принцессы Укока, древней воительницы, погребённой когда-то в ледяном кургане. Её откопали в 1993 году, и почти двадцать лет Принцесса пролежала в Институте археологии и этнографии в новосибирском Академгородке. Всё это время Алтай лихорадило от землетрясений и крупного града, поэтому местные жители потребовали вернуть на территорию республики Белую Госпожу, стоявшую на страже врат подземного мира, чтобы предотвратить буйство стихии. Старейшины говорят, что у них получилось.

Белая Госпожа была больна раком молочной железы, оттого и умерла молодой. Археологи утверждают, что Принцесса покуривала коноплю, чтобы вступать в контакты с духами. При упоминании конопли датчане заметно оживились, а экскурсовод драматически замолчала.

Уже спустились сумерки, когда мы двинулись на юг.

Многие путают Горный Алтай и Алтайский край. Это рядом, но не одно и то же. Если долго ехать на автобусе из Барнаула вниз, на самое географическое дно Российской Федерации, можно приехать в Горно-Алтайск. Когда-то поселение носило легкомысленное название Улала, а теперь это первый и единственный город на целую республику. Он растянут по долине и зажат между горными склонами.

Первую ночь я провёл в хостеле, больше похожем на простую квартиру. В хостел не вела ни одна вывеска, а в подъезде было темно, как в гробу. Единственным желанием было забраться на второй ярус кровати и остаться наедине с собой. Точнее, с водкой в апельсиновом соке — из фляжки. И Джоном Ли Хукером — из наушников. Когда я проснулся утром, в кране отключили всю воду.

Был август. Мы встретились на автовокзале — я, переводчик, гид-алтаец Женя и двое датчан, Клаус и Джорн. Иностранцы были сродни экзотическим животным в нарядных попонах: похожий на индуса Джорн, закутанный в какие-то одеяла с буддистской символикой, и лысый, увешанный медальонами викинг Клаус. Они были очень довольны, что добрались, ходили, вертели головами и не уставали восторгаться городом.

Долина Уч-Энмек была первой остановкой на нашем пути. Места эти необычайно живописны: бесконечные зелёные прерии, опоясанные горами; солнце играет в деревьях и заливает лужайки; пасутся кони и летают коршуны. Сразу же я почувствовал себя где-то далеко-далеко от России, в другой, неопознанной стране.

Традиционное жилище для аборигенов здесь — восьмигранный аил, — избушка на пустоте с дырой в потолке, в которую тянется дым от костра. Костёр, что в серёдке — сущность, уважаемая на уровне божества. Его задабривают ячменем и топлёным маслом, песнями и молитвами (а в Якутии в аналогичных случаях даже льют водку). Он и греет, и кормит, и развлекает. Апогей такого пиетета я наблюдал однажды: в одном из аилов на стене напротив костра висела фотография костра в рамке.

Вечером к нам в аил пришел El Mariachi — игрец на тапшуре, двухструнной местной гитаре, по имени Икермен. Он сел на кровать, разложил реквизит и стал развлекать нас сценками из прошлых веков. Он пел сказания гортанным голосом, всячески нас смешил и нагнал атмосферу итальянской комедии, при этом не переставая играть на своём тапшуре. Ещё он заставил Клауса и Джорна подыграть ему — раздал им свистки и деревянные конские копыта, чтобы свистели и топали. Эль Марьячи был настолько искусен, что умел петь свой былинный эпос на алтайском, русском и, что невероятно, даже на немецком языке. Итак:

пел Икермен. И в этом слышалась поступь инопланетных роботов.

Котловины Горного Алтая, по которым мы ныряли и вверх, и вниз, настолько не похожи друг на друга, что кажется, будто миновал полтысячи километров. Сама республика имеет так мало общего с остальной Россией, что чувствуешь себя иностранцем. Суровые горы, далёкие сёла, диковатые жители: я наслушался историй про малочисленных, но очень гордых алтайцев, которые не любят приезжих. И совсем уж опасно пренебрегать духовностью, которая тут под каждым камнем и над каждым погребальным курганом. Наступишь не туда — уже неуважение к предкам. Можно и в морду получить. Однако в целом народ здесь мирный, а алтайские женщины, как я успел заметить, довольно красивы.

Единственная дорога сквозь Горный Алтай, идущая дальше на юг, переползающая аж в Пакистан — это Чуйский тракт. Известен он тем, что на нём погибли в автоавариях сначала мэр Барнаула, а два года спустя губернатор Алтайского края. Вдоль тракта растёт изумрудная конопля. Говорят, что плантации в горах — под постоянным контролем полицейских. Но желающие собирать находятся всё равно.

Экскурсия по наскальным рисункам обернулась едва ли не скучнейшим развлечением на Земле. В общем, так: эти древние чуваки, томясь от тоски, нацарапали на камнях скопище разных оленей, собак, охотников и своих грудастых соплеменниц. Пожелали запечатлеть для истории. Звучит уныло, не так ли? Выглядит же эта фотохроника ещё более упадочно. Тётенька-гид как заведённая таскала нас вверх и вниз по камням, заученно тарабаня про то, сколько важности таят в себе эти наскальные достояния. У меня в ушах отщёлкивались века: восьмой, десятый, пятнадцатый. И если в начале ликбеза к рисункам я был равнодушен, то под конец просто их возненавидел — ведь мне надо было переводить всю экскурсию на английский с такой же пулемётной скоростью.

Ночью мне снился сон. Почему-то грезилось, что я был главным героем повести Сергея Довлатова «Заповедник», а тётенька-гид была где-то рядом со мной, угрожающе пританцовывая в оленьей шкуре. Гортанным голосом Эль Марьячи она интересовалась у меня без конца:

При этом чувствовал смесь ужаса и глухого раздражения.

Местные горы — средоточие сакральности всех сортов. Слово «священный» упоминается тут чаще, чем, скажем, «клёвый» или «адекватный». Алтайцы очень берегут свою идентичность и своих духов. Почти как исчезающий вид домашних животных, которые повсюду и ежедневно участвуют в жизни своих хозяев. Лютой зимой приходят демоны, чтобы сбить с праведного пути молодых охотников и просто тех, кто попадётся им под руку. Шаманы оборачиваются воронами. Лошади — лучший друг кижи, то есть человека. Коновязь — не только столб для привязывания коня, но и знак хозяина, живущего в этой местности. А также древо жизни и стоянка для проносящихся мимо коней небесных, земных и подземных всадников.

В 1904 году на Алтае стремительно зародилась новая религия — бурханизм. Это был одновременно отказ и от чёрного кровавого шаманизма, и от тибетского буддизма. Что получилось в итоге, можно судить по некоторым заповедям новой религии:

Спускаясь в долину Кату-Ярык, мы балансировали на склонах высотой несколько сотен метров, стараясь вцепиться колесами в серпантин как можно надёжнее. Как напоминание о бренности всего сущего внизу поблёскивали остовы машин.

Спустившись в ущелье, мы поселились на турбазе, расположенной на берегу реки, и стали осваиваться. Ночью небо оказалось усыпанным тысячами звёзд, какие-то необъяснимые сполохи разрезали черноту время от времени. В местном ресторанчике снова играл на тапшуре музыкант. Его слушали пьяные русские.

Когда наступило утро, мы отправились на водопады. После же за каким-то дьяволом гид Женя поволок бедных датчан исследовать травянистую равнину, которая тянулась до самых гор — а это несколько километров. Он снова показал нам наскальные рисунки, а потом угрюмо и молча пошагал дальше. Мы ковыляли через репейники, утирая пот, обнажившись уже по пояс. Джорн показал на растущие миниатюрные грибы — некие психоделики, употребляемые также в Тибете, — и стал их рвать. Наша пешая прогулка стала напоминать приключения Карлоса Кастанеды. Та же бессмысленная раскалённая пустыня, тот же непредсказуемый странный гуру, ведущий неизвестно куда. Наконец, сделав полукруг, мы вернулись в наш лагерь. Я выпил пива и окунулся в холодную горную реку Чулышман. Сразу же полегчало.

На следующий день наш маршрут лежал в «каменные грибы» — валуны на каменных столбах. Валуны эти, кажется, готовы вот-вот свалиться вниз, но на самом деле пригнездились весьма крепко. Туристы кружились меж ними, как вспотевшие тараканы. Сорваться вниз и упасть на холодные речные камни было проще простого. Пару раз на обратном спуске я терял контроль и бежал вниз в ужасе, ища руками, за что зацепиться. В конце пути я едва мог стоять на ногах.

Поесть мы останавливались в придорожных кафе и столовых. И поскольку мясо — национальная пища алтайцев, все кормились мясом в различных интерпретациях. Женя рассказывал, что без мяса алтай-кижи может даже заболеть. Через несколько дней я уже не мог смотреть на очередные порции мертвечины. Исключение делалось только для Джорна-вегетарианца, зато есть он хотел всё время.

Растворимый кофе три в одном. Чай Лисма. Политые майонезом салаты. Ничего специфического в местной кухне я не нашёл. Разве что копчёный козий или коровий сыр — курут. Готовить принято просто, без специй и пряностей. Коптить мясо. Или жарить. Или варить.

При всей своей высокой духовности порочные датчане ещё любили поглощать чипсы Lay’s. Я же мечтал о красном вине. Но поскольку рабочий день был ненормированным, об алкоголе пока нечего было и думать.

Там, где не проедет легковушка, легко справится простой УАЗ. Этот вздыбленный вездеход советской задумки ценится в горной местности как нигде. При минимуме удобств и мягких поверхностей изнутри, сухой, жилистый и прыгучий, как горный козёл, автомобиль этот ловко форсирует перевалы, каменные завалы и даже неглубокие речки.

— Хорошая машина, — говорит Батэй, водитель УАЗа, закуривая. — Только надо доделать его, если берёшь новый. Улучшить слегка. Раньше лучше были УАЗы, щас хуже стали делать.

С УАЗом можно неплохо зарабатывать. В состоянии б/у эта мечта шофёра стоит тысяч 150-200. На нём мы и поднялись на вершину, с которой было видно Белуху — легендарную гору, обросшую мифами и преданиями. Её вершина в тот день показалась нам из-за туч лишь наполовину. Итак, мы сидели наверху, выше лезть было некуда. Я отпустил все ментальные вожжи и просто попытался интегрироваться в пространство. Тишина. Я даже перестал мёрзнуть.

Белуху ещё называют Уч-Сумер, — говорят, это и есть гора Меру, главная возвышенность из индуистской и буддистской космологий. Кто их знает, ведь Арарат, Фудзи или Олимп тоже претендуют на божественный статус. Но определённо здесь была особая энергетика. Чистая, спокойная сила плескалась между хребтов. Потом мы замёрзли и стали варить себе чай на походной плитке.

В Горном Алтае бывает чертовски холодно. Всего два месяца, в июле и августе, здесь празднуют основной наплыв туристов. Оживают турбазы, пробуждаются гиды, бурлят кафе, гостевые дома, заправочные станции и общественные туалеты. Так проходит короткое алтайское лето. Климат переменчивый. Жара сменяет прохладу. Восточные районы республики, те, что ближе к Монголии, уже приравнены к Крайнему Северу.

Мы провели в палатках всего одну ночь. При этом я спал, закутавшись в спальный мешок, а слева и справа от меня лежали другие мужчины. Но пока мы готовили нехитрый ужин и ели его, радостно запивая водкой, было студёно и ветрено. Поэтому проводить ещё одну ночь в палатках датчане (а следом и я) решительно отказались.

Старый добрый УАЗ увозил нас бесстрашно всё выше и выше по кручам. Мы видели изумрудные озера и пытались охотиться на сурка. Мы пели песни под гитару. И хоть это были североамериканские блюзы в исполнении Клауса, алтайцы подпевали им, как могли.

Фактически, в эти дни мы перемещались так много — где-то в треугольнике между Онгудаем, Тюнгуром и Кош-Агачем (если вам что-нибудь говорят эти слова), — что любая форма ожидания чего-либо исчерпала себя. Я перестал верить, что у нашего странствия есть какой-либо смысл...

Что перемежалось редкими спасительными рюмками с алкоголем. Отказавшись конструировать какие-либо надежды, я решил притвориться ребёнком-олигофреном и просто плыть по течению.

Шофёр давил на педали и мчал нас всё дальше. У нас появлялись какие-то спутники, которые общались с Женей на своём языке. Они останавливались и ловили хариусов на длинные удочки. А в другой раз купались в искусственном водопадике. Вода была ледяная, но никому, кроме меня, это не помешало залезть в кабинку голым — и выбраться оттуда светло-синего цвета и с галопирующими зубами.

Звёзды давали нам тайные знаки. Ведомые ими, мы прибыли в деревню Мендур-Соккон, где пожилой учитель и хранитель древнего знания Николай Шодоев долго рассказывал нам о влиянии планет и космических циклах.

Он поведал о том что, хотя православные русские давили на алтайцев с севера, а монгольские ламаисты — с юга, главными богами у них оставались свои собственные: великий Ульген-небо — наверху и тёмный рогатый старик Эрлик — под землёй.

Николай Андреевич напоил нас ядрёным кумысом и сводил в собственный музей, немного похожий на склад реквизита. Внутри было стыло и мрачно, на стенах висели таинственные расчёты, фотографии воинов и какие-то иноземные артефакты. Мудрец сообщил нам об улалу — житии в гармонии со всеми уровнями бытия, пользе положительного мышления и борьбе с бесами. Датчане молились и исповедовались, вытирая скупые слёзы. Я же был пуст и сосредоточен.

Вечером для разнообразия решено было сводить датчан в русскую баню. Они там долго фыркали, потели и страдали, но так и не сняли трусов.

Тем временем ландшафт в очередной раз сменился. Зелёные холмы со стогами сена на них, коровами и конями уступили место пыльным и выжженным равнинам, выстилающим путь в Монголию. Наше странствие вступало в решающую фазу. Мы неслись над асфальтом, а мимо мелькали груды специальных камней с флажками и ленточками. Издали создавалось искушение принять камни за черепа, но всё было не так драматично. Говорят, что такие места стерегут души умерших шаманов; а в их честь странники кидают в общую кучу разные камешки, сладости и монеты. Женя сказал нам, что такие нагромождения называются «обо». Мы обошли одно такое обо три раза, кто-то бросил камень — как полагается.

К этому времени наше путешествие длилось так долго, что стало напоминать роуд-муви. Джорн иногда в дороге играл на своей дудочке. В путаных и глубоких традициях тибетского буддизма такую вот дудочку изготовляют из бедренной кости невинной 16-летней девочки, хотя Джорн нам признался честно, что эта — из пластика.

Наконец потянулись уже отчётливо мексиканские пейзажи. Два дня мы торчали в Кош-Агаче в ожидании, когда можно будет отправиться пересекать границу с Монголией. По пустынным невзрачным улочками катились перекати-поле; попрошайки, завидев иностранцев, тянулись к нам.

Закаты стояли холодные. Мы объедались арбузами и обменивались ссылками в соцсетях, забаррикадировавшись в убогой гостинице. Стены там были столь тонкими, что порою хотелось выть.

Какой-то вечно поддатый русский слонялся по мотелю, целыми днями громыхая по лестнице вверх и вниз и переругиваясь с уборщицами. Видя меня, он всегда говорил мне «братан» и расспрашивал о датчанах — так, как будто от этого зависела его жизнь. Потом, напившись совсем, он угрюмо канючил, мол, почему бы им не сидеть у себя дома в Дании и какой чёрт их сюда потащил. Администраторша материла его и велела проваливать к себе в номер.

Снова были холод, тоска и консервы с горькими шпротами. Датчане оказались довольны путешествием. Что-то влекло их сюда — потому они и приехали. Клаус собирался монтировать фильм по мотивам поездки. Они даже ухитрились уложиться в смету и не потратить лишнего. Ни разу не жаловались и в целом оказались крепкими ребятами. Многое на Алтае, особенно озёра, напоминало им пейзажи Дании и Норвегии.

Не без труда мы добыли недорогое такси до монгольской границы. Таксисты ломили цены: ведь проходить границу по ничьей земле нужно было несколько часов, а потом возвращаться обратно. В итоге датчан повезли две сердобольных монголки: они приехали в Кош-Агач ради шопинга, а теперь, нагрузив джип барахлом, собирались домой. По-русски они не говорили совсем, а только помахали мне теннисными ракетками.

Клаус и Джорн сполна набрались духовности и отчалили с этими монголками, надеясь добраться до Непала. Я же пытался уехать из Кош-Агача. Находиться в гостевом доме больше не было сил: здесь были самые холодные унитазы к югу от Онгудая, стены шатались; вся атмосфера напоминала паршивый вестерн: бедно, неблагополучно, пыльно и подозрительно. Наконец я нашёл такси до Горно-Алтайска. Ещё два часа мы ездили по округе и набивали машину пассажирами.