Во времена Постапокалипсиса коммуникативные связи между людьми рушатся и выворачиваются наизнанку, между нами встают гендерные, культурные, этнические, языковые и барьеры, и ломаются они, увы, очень редко и разве что не без помощи сильнодействующих веществ или экстремальных ситуаций. Сегодня в разделе Сплочение лирически-алкоголический рассказ нашего читателя Евгения о том, как он знакомил своего австралийского друга с Петербургом и петербуржцами.
Пять утра, я стою в очереди в Макдаке на Адмиралтейской со своим новым одноразовым другом, на этот раз — австралийским. «Cuba Hostel», в котором я в тот момент жил, — это одно из тех мест, где с вероятностью в 90% ты можешь в любое время дня и ночи завести случайные и очень даже интересные знакомства с целью погулять и выпить. Из этого злачного заведения мы с Джессом и выдвинулись за пять часов до того, как оказались в очереди в Макдоналдс на Адмиралтейской.
Очередь эта примерно на 100% состоит из точно таких же, как и мы, кадров — протусивших и прогулявших всю ночь в барах, клубах и пабах трешевой Думской, более интеллектуальной Рубинштейна или неклассифицируемого Невского. Ещё пару лет назад всё, что произошло со мной этой ночью, могло бы быть моим главным треш-событием года, но теперь это всё просто рутина, бывает, что даже сильно надоедающая. Так случается, когда ты уже третий месяц кряду «почти живёшь в Питере», и твои дни в среднем состоят из шестнадцати часов работы над совершенно убийственным по масштабам проектом, четырёх часов сна и остающихся часов случайных хостельных знакомств и ежедневного бухла.
За те три месяца, что я «почти прожил в Питере», я, наверное, легко мог бы написать вполне читабельный хостельный гид по Петербургу страниц на сто пятьдесят с подробными объяснениями, где комфортно, где вечные пати и случайные знакомства, где 90% живущих — западены, которые учат русский язык, а где тянут жизнь вдали от Родины работающие повсюду таджики или киргизы.
Очередь к свободной кассе доходит до какого-то лысого жлоба с шарфом Зенита, рассыпающегося абстинентными шутками с лёгким налётом хамства. Впрочем, наши с Джессом спутники немногим лучше. Да, мы стоим в очереди не вдвоём. С нами небольшая компания с рабочих окраин — типа Красноярских Черёмушек. Мы встретили их в подъезде коммуналки, которая по определённым дням превращается в подпольный и даже немного элитарный клуб. Там мы сидели на корточах и вдували шмаль через бутылку от бонаквы, мой австралийский друг явно привлёк их внимание. По-английски из них не говорил никто, и я достаточно быстро оформился в переводчика. Всё в них было, как того и требовала окружающая действительность: штаны с лампасами, пацанские тапки, соответствующий говор, ничего в этом плане не меняется, и у каждого если не сейчас, то хотя бы в детстве были такие дворовые друзья или знакомые.
Я откровенно сдался с переводами, когда они начали зачитывать ему, кстати, вполне даже сносно, речитативы Басты и Ноггано.
— Ok, basically as any freaking rap music in the world it’s about sex, drugs, and gangs.
— Sounds awesome, seriously.
Очередь эта примерно на 100% состоит из точно таких же, как и мы, кадров — протусивших и прогулявших всю ночь в барах, клубах и пабах трешевой Думской, более интеллектуальной Рубинштейна или неклассифицируемого Невского. Ещё пару лет назад всё, что произошло со мной этой ночью, могло бы быть моим главным треш-событием года, но теперь это всё просто рутина, бывает, что даже сильно надоедающая. Так случается, когда ты уже третий месяц кряду «почти живёшь в Питере», и твои дни в среднем состоят из шестнадцати часов работы над совершенно убийственным по масштабам проектом, четырёх часов сна и остающихся часов случайных хостельных знакомств и ежедневного бухла.
За те три месяца, что я «почти прожил в Питере», я, наверное, легко мог бы написать вполне читабельный хостельный гид по Петербургу страниц на сто пятьдесят с подробными объяснениями, где комфортно, где вечные пати и случайные знакомства, где 90% живущих — западены, которые учат русский язык, а где тянут жизнь вдали от Родины работающие повсюду таджики или киргизы.
Очередь к свободной кассе доходит до какого-то лысого жлоба с шарфом Зенита, рассыпающегося абстинентными шутками с лёгким налётом хамства. Впрочем, наши с Джессом спутники немногим лучше. Да, мы стоим в очереди не вдвоём. С нами небольшая компания с рабочих окраин — типа Красноярских Черёмушек. Мы встретили их в подъезде коммуналки, которая по определённым дням превращается в подпольный и даже немного элитарный клуб. Там мы сидели на корточах и вдували шмаль через бутылку от бонаквы, мой австралийский друг явно привлёк их внимание. По-английски из них не говорил никто, и я достаточно быстро оформился в переводчика. Всё в них было, как того и требовала окружающая действительность: штаны с лампасами, пацанские тапки, соответствующий говор, ничего в этом плане не меняется, и у каждого если не сейчас, то хотя бы в детстве были такие дворовые друзья или знакомые.
Я откровенно сдался с переводами, когда они начали зачитывать ему, кстати, вполне даже сносно, речитативы Басты и Ноггано.
— Ok, basically as any freaking rap music in the world it’s about sex, drugs, and gangs.
— Sounds awesome, seriously.
Ну, ещё бы! Чувак, ведь ты приехал в Питер на пароме из Хельсинки с возможностью пребывания здесь в течение семидесяти двух часов безо всех этих идиотских визовых процедур, ты два дня ходил по эрмитажам и исакиевским, а в последнюю ночь перед паромом накуриваешься в парадной из бульбулятора с русской гопотой. Ещё бы это было не awesome.
А ведь начиналось всё вполне цивильно. Где-то около полуночи, может быть, чуть позже мы с ним выпили по пиву в хостеле и пошли смотреть, как разводят мосты. Полчаса неспешной беседы о его четырёхмесячном трипе по Азии и Европе по дороге до моста около Зимнего дворца, и ещё пятнадцать минут — по дороге обратно, и вот уже к нам приблудилась парочка студенток из «института печали», явно клюнувших на английскую речь.
— Where are you from?
— Australia.
А я в этот момент многозначительно молчу. У одной из них в кармане пальто заныкана бутылка винища, и, недолго думая, нас тащат на хату буквально в паре кварталов от Дворцовой площади. Они откуда-то с Приморья, кошерная квартира явно куплена родителями, вид из окна потрясающий. Мы пьём водку, заедая сваренной неизвестно когда гречкой. К ним приходит компания, начинаются разговоры за музло, за Питер, за «институт печали», за путешествия и почему-то за Хабаровск…
Очередь в Маке наконец-то доходит до меня. Я возвращаюсь в этот мир и, как, наверное, все люди в этом мире, оказывающиеся в Макдоналдсе по утрам, искренне сожалею об их утреннем меню.
— Фреш МакМаффин и кофе, пожалуйста, и ему — то же самое.
Мы жрём, не торопясь, булки с яйцом и котлетами, я много рассказываю про Россию, про Норильск, про Северный Кавказ, Сибирь, Приморье, Подмосковье и Москву. Открывается метро, и наша гопническая компания уезжает в сторону своих окраин, всё происходит очень по-пацански — с «братухами» и вот этим всем. Мы, уставшие и помятые, ковыляем в сторону хостела. Большая Московская, Невский, Казанская. Мы падаем на наши койки в десятиместной халупе, Джессу просыпаться в десять утра и валить на паром, я его уже никогда не увижу, и с какой-то стороны это даже классно.
— Where are you from?
— Australia.
А я в этот момент многозначительно молчу. У одной из них в кармане пальто заныкана бутылка винища, и, недолго думая, нас тащат на хату буквально в паре кварталов от Дворцовой площади. Они откуда-то с Приморья, кошерная квартира явно куплена родителями, вид из окна потрясающий. Мы пьём водку, заедая сваренной неизвестно когда гречкой. К ним приходит компания, начинаются разговоры за музло, за Питер, за «институт печали», за путешествия и почему-то за Хабаровск…
Очередь в Маке наконец-то доходит до меня. Я возвращаюсь в этот мир и, как, наверное, все люди в этом мире, оказывающиеся в Макдоналдсе по утрам, искренне сожалею об их утреннем меню.
— Фреш МакМаффин и кофе, пожалуйста, и ему — то же самое.
Мы жрём, не торопясь, булки с яйцом и котлетами, я много рассказываю про Россию, про Норильск, про Северный Кавказ, Сибирь, Приморье, Подмосковье и Москву. Открывается метро, и наша гопническая компания уезжает в сторону своих окраин, всё происходит очень по-пацански — с «братухами» и вот этим всем. Мы, уставшие и помятые, ковыляем в сторону хостела. Большая Московская, Невский, Казанская. Мы падаем на наши койки в десятиместной халупе, Джессу просыпаться в десять утра и валить на паром, я его уже никогда не увижу, и с какой-то стороны это даже классно.
Одиннадцать утра, я продираю глаза, кругом чьи-то шмотки, в комнате никого нет, даже странные французы съехали. По дороге в сортир от меня отваливается жёлтый стикер:
«Best night I had on my whole trip. Jesse».
