Исследование
«Рабство»
Кто эти попрошайки на берегу Сены? Что за беспризорники бегают по Люксембургскому саду? Кто они? Просто бездомные или чья-то собственность? Изнанка Парижа сильно отличается от картинки в путеводителе: здесь есть место и принудительному детскому труду, и сексуальному рабству — только проституцией, по подсчётам правозащитников, здесь против своей воли заняты двадцать тысяч человек. Автор самиздата отправилась в Комитет по борьбе с современным рабством в Париже, чтобы стать волонтёром, и в первый же день познакомилась со спасённой рабыней.
Квартира в типичном парижском доме, с витиеватой решёткой в нижней части высоких окон, смотрящих на такой же типичный парижский дом. В одной из комнат за столом, заваленным бумагами, работает девушка в растянутой шерстяной кофте неопределённого цвета. В дальней комнате — оживлённое веселье, французский small talk. В помещении у входа, обставленном по российским меркам антикварной мебелью, мальчик и девочка ломают пластмассовый паровозик и рвут глянцевые журналы, а рядом общаются взрослые. Девушка опрашивает двух визитёров, мужчину и женщину. Мужчина молчит, женщина держится отстранённо и отвечает на все вопросы односложно. Я смотрю на них и думаю, что по моим представлениям люди, недавно освободившиеся из рабства, должны вести себя как-то иначе: кричать, плакать или заламывать руки, благодаря своих спасителей. Ничего этого не происходит, но я всё равно чувствую, что я здесь лишняя, поэтому выхожу в прихожую.
В Комитет по борьбе с современным рабством (Сomité contre l'esclavage moderne) я устроилась с улицы. Просто нашла сайт, на котором было написано: «Никто не должен содержаться в рабстве или в подневольном состоянии; рабство и работорговля запрещаются во всех их видах». Там же увидела предложение стать волонтёром и адрес. Оставалось просто прийти и позвонить в звонок. На последний шаг было решиться непросто, было всё-таки страшно: рабы, дети, спящие наркотическим сном, насилие, дичь, средневековье. Можно было просто уйти и провести прекрасный вечер на набережных Сены или в Люксембургском саду, но как раз в этих столь популярных у туристов местах, да и по всему центру, бегают, сидят, лежат нищие разного возраста, в одиночку и семьями. Кто они? Безработные мигранты? Бабушки, которым не хватает пенсии? А дети? Было ли так прежде? Это мой третий приезд в Париж за последние десять лет, и кажется, что было иначе. На этот раз я должна провести здесь несколько месяцев. Когда ты попадаешь в место, где тебе предстоит жить, твой угол зрения совершенно меняется, твои рецепторы начинают улавливать информацию чуть иначе, восприятие окружающей среды углубляется. Начинает казаться, что общество здесь предоставлено самому себе. Разумеется, существуют различные институты, надзирающие и наказывающие, но они гораздо менее заметны глазу, чем мы привыкли в России. И вот ты наблюдаешь общество, которое живёт как умеет: умеренно грязно, много людей, живущих на улицах, многие вещи, которые в Москве будто присущи только условным гопникам, в Париже будто бы делают все: прыгают через турникеты в метро, не всегда платят за проезд. Очень много травы, курят её практически везде: на улицах, в метро, в студенческих общежитиях.
В этой демократичной уличной реальности можно спрятать слона. Или, например, раба. На них, в общем-то, никто не обращает внимания: каждый живёт, как умеет; ведёт себя, как умеет; зарабатывает, как получается. Откуда я знаю, что нищий у Сен-Жермен-де-Пре, который поражает меня своей пунктуальностью и аккуратным отношением к труду — я опаздываю к первой паре, а он уже давно на рабочем месте, — раб? Может, это его собственный малый бизнес? На мальчишек-попрошаек или распластанных в позе молящегося нищих никто особенно не обращает внимания. Пока я думала обо всём этом, стоя под дверью ССЕМ. Тут она распахнулась, и меня встретили три о чём-то смеющихся сотрудника Комитета. Пришлось войти.
ССЕМ — общественная организация, формально не имеющая отношения к администрации или государственным структурам. Однако финансируется она, в том числе, различными министерствами (Министерство семьи, детства и прав женщин, МИД, Министерство юстиции), что отличает её от аналогичных организаций в России, которые в большей степени существуют за счёт частных пожертвований или грантов. Комитет регулярно организует семинары и круглые столы в парижской мэрии и везде, куда его позовут. Организация маленькая: пять человек на зарплате, три стажёра, несколько десятков волонтёров, появляющихся эпизодически.
Мари — та самая девушка в растянутой кофте неопределённого цвета за усыпанным бумагами столом — предложила мне проводить анкетирование и записывать истории обратившихся за помощью примерно через пятнадцать минут после моего появления в конторе. Хотя я всерьёз опасалась, что тот факт, что я социолог, да к тому же иностранка, может их насторожить, сотрудники комитета рассуждают иначе. Им важнее, как они говорят, ликвидировать «возможность не знать» о современном рабстве во французском обществе. Это кажется им не менее важной целью, чем, собственно, вызволение людей из неволи и юридическая помощь. Желание привлечь внимание максимального количества людей к проблемам рабства влияет и на их работу с волонтёрами. Подобная открытость и свободный доступ к очень личным и травматичным историям меня даже немного напугали — может быть, с непривычки — и я не очень понимаю, как это соотносится с законом о защите информации. Хотя от такого не отказываются, и я сказала «да».
В тот же день я узнаю о мадам Шафак (имя изменено). Было это так. Во время нашего разговора с сотрудницей комитета Мари зазвонил телефон. Какая-то женщина по-французски говорила, что она парижанка, но находится в Женеве, где в аэропорту наткнулась на девушку, выглядящую «измождённой, голодной и недосыпающей». Девушка подошла к ней и сказала, что её насильно удерживали в каком-то доме. Однако эта дама улетает и не знает, что с ней делать. Мари обещает помочь.
В среду в CCEM мы встречаемся с мадам Шафак, которую только что в аэропорту встретили сотрудники комитета. Это очень худая девушка в джинсах и кроссовках из супермаркета. Она выглядит очень спокойной, но в этом спокойствии я узнаю отстранённость тех, первых визитёров с детьми. Возможно, это шок. Позже один волонтёр скажет мне, что бывает по-разному, но чаще, по его наблюдениям, люди не до конца понимают, что с ними произошло. Отсюда такая заторможенность реакции. Видимо, мадам Шафак сказали, что кто-то придёт с ней поговорить, потому что она сразу начинает описывать свою историю, но рассказывает её так, будто она случилась с кем-то другим.
По ходу рассказа в её голосе появляются интонации. Прежде всего какая-то детская обида.
«Я приехала в Швейцарию из Турции. Мне обещали работу в частной школе. Кто? Знакомые. Сопровождать турецких детей. Когда я приехала, было лето, всё было нормально. Я жила в доме, который находился на краю городка. Где-то в конце лета меня попросили переселиться из одной комнаты в другую, очень маленькую, там окно выходило в сад, комната была тёмная. Нет, я не снимала. Я жила у знакомых, тех, которые меня пригласили в Швейцарию. Да, они турки. А потом стали говорить, что в школе пока нет работы, пусть я пока поработаю у них. У них было четверо детей и большой дом. Я решила, что это будет честно — они меня пригласили, купили мне и моей сестре билет, даже встретили в аэропорту. Где моя сестра сейчас, я не знаю. Её сразу отправили куда-то ещё. Нет, она няней. Потом, зимой я запросилась домой, потому что думала, что увижусь с семьёй. Нет, я не могла им звонить, потому что мне хозяева говорили, что дорого. Сказали, что сразу узнают, если я позвоню. Вообще стали пугать. Нет, не били (вздрагивает). Я спросила, сколько мне ещё надо работать, чтобы заработать на билет, мне сказали, долго, что я ничего не делаю. Я вставала в четыре утра. Сказали, что из дома я не могу выходить, потому что я в Швейцарии нелегально. А почему нелегально, я не знаю. Я думала, что еду на легальную работу».
В какой-то момент девушка поняла, что боится своих «знакомых» больше, чем условных полицейских и неопределённого правового статуса. Ей удалось бежать и добраться до аэропорта. При всей ужасности, её история вполне типична.
Как правило, когда заходит разговор о современном рабстве, прежде всего вспоминают о рабстве сексуальном. Действительно, в сфере секс-услуг во Франции принудительно находятся около двадцати тысяч человек, это восемь из десяти рабов. Однако помимо рынка сексуальных услуг существуют попрошайничество и принудительный труд. Около 20 % рабов — дети. Несовершеннолетние, не попавшие в сексуальное рабство, в основном становятся карманниками (согласно исследованию Cash cash: young Roma and strategies foe social prestige (urbarom.crevilles.org), это часто девочки-боснийки), или караулят граждан около банкоматов, билетных касс и так далее. Они принадлежат (в прямом смысле — являются собственностью) румынской мафии, которая действует в том же духе в Италии, Испании и Великобритании (смотри там же).
ССЕМ работает в партнёрстве с другими небольшими правозащитными организациями: у каждой свой профиль. Принудительный труд (трудовое, а не сексуальное рабство) — это примерно 20 % рынка рабов. Схема действий в комитете в принципе напоминает схему в аналогичных российских организациях: они принимают телефонный звонок, реже — имейл. Это может быть либо непосредственно жертва, либо свидетель, очевидец чего-то подозрительного. Памятка, которую комитет распространяет по всему городу (в церквях, в метро, в кафе), адресована в том числе потенциальным свидетелям торговли людьми и рабства:
«Основные признаки того, что человек находится в рабстве:
Если вы видите, что человек выглядит измождённым, голодным, недосыпающим, если вы заметили синяки, если зимой, проходя мимо, вы видите человека на балконе, запертого снаружи...»
Сотрудники комитета обрабатывают несколько сотен звонков в год. Как правило, они переадресовывают их в аналогичные организации или в полицию. Ежегодно волонтёры помогают нескольким десяткам жертв, попавшим в домашнее рабство. Если речь идёт о человеке, который, возможно, в данный момент находится в домашнем рабстве, комитет старается как можно скорее встретиться с посредником и начать расследование. Причём, по словам сотрудников, делать это надо медленно и очень аккуратно. Дело в том, что совсем не все рабовладельцы принадлежат к мафиозным структурам. Рабовладельцем может быть вообще кто угодно: бизнесмен, аккуратно платящий налоги, учитель, домохозяйка. Это просто очень удобно: держать домработницу, работающую за еду. Выяснить, что происходит в отдельных, частных квартирах и домах в таких случаях бывает сложнее. Кажется, все организации, занимающиеся борьбой с рабством, фиксируют увеличение числа людей, которых незаконно удерживают в качестве бесплатной рабочей силы, как в сфере сексуальных услуг, так и любых других. Идея о том, что рабство — это когда нелегальных иммигранток заставляют заниматься проституцией представители преступных группировок, давно стала клише.
По данным того же ССЕМ, около 25-30 % рабов во Франции — люди с французским гражданством, то есть точно такие же граждане той же самой страны, что и те, кто ходят мимо них по улицам прекрасного зассанного Парижа. Здесь, видимо, срабатывает механизм защиты: по улицам надо ходить, а не сидеть всей семьёй, расстелив плед. Усевшись со стаканчиком для мелочи посреди оживлённой парижской улицы, ты становишься невидимым.
