Сегодня в разделе Сплочение история от уже известного вам автора — нашей читательницы из Твери Бэллы. Бэлла уже рассказывала нам однажды, как встретила в такси самого настоящего пророка, а в другой раз — как её пытались развести на деньги святые гиперборейские девы, спасающие мир девственностью. Сегодня Бэлла поведает о ещё одной занимательной встрече — с пожилой женщиной-Сталиным в жёлтом жакете и с детской коляской. Бэлла, где вы только находите такие кадры? Спасибо вам большое!
Пару дней назад мы с моей подругой Полиной пили шампанское. Но история, конечно же, не об этом. И даже не о том, что лет через двадцать, а то и тридцать я буду называть Полину не просто «моей подругой», а «моей старинной приятельницей». Прежде всего, это история о монологе, ненавязчивой декорацией которого я удостоилась быть, пока Полина изволила стоять в очереди в магазине.
Итак. Встретиться мы с Полиной решили сразу после работы, тем более что работает она очень близко от моего дома — всего-то руку (ну, ещё пару раз ногу) протянуть, так что это весьма для нас удобно. Я взяла собачку, и мы с ней отправились Полине навстречу, ну, чтоб ей не было грустно идти две минуты до нашего дома. Прежде чем завалиться в нехорошую квартирку по известному адресу, решено было посетить магазин, чтобы прикупить кое-чего на ужин. Собачку, которую я иногда зову Каприфолью, в магазин не пустили, поэтому за покупками была отправлена одна Полина, а мы остались на улице.
Стояли мы, значит, себе на поребрике, никого не трогали совершенно и даже мысленно ни к кому не задирались. Каприфоль, как козочка молодая, щипала травку, а я смотрела на людей вокруг, на всяких разных таких люди, ведь бывают такие — что глаз не оторвать! Прелесть такая, аж ноги сводить начинает. Мимо меня, не замечая, ходили и личности в клетчатых брюках, с длинными засаленными волосами и большими наушниками. У этих чаще всего в руке было по баночке пива. Ходили и эффектные дамочки на каблуках, иногда даже очень приятно пахнущие, в юбках и платьишках, иногда с очень пикантными разрезами. У этих в руке всегда был мобильный телефон. Ходили бабушки с внуками, при этом внуки всё время что-то у бабушек клянчили. Ходили также мужчины в костюмах, у них портфель в руках или дипломат кожаный, они ещё из магазина всегда без видимых покупок выходят, как будто после работы у них ритуал такой — зайти в магазин, постоять поглазеть на витрину и выйти, так ничего и не взяв.
Тогда бабушка включила кнопку вывода внутреннего монолога наружу и продолжила.
По её мнению, которое, в общем-то, вполне можно разделить, Тверь — город серый, в городе тоже всё совершенно серое, как подкладка пальто практически, хотя это уже моя метафора, бабушка же выражалась прямо, без всяких метафор. Дома её угнетали, безликие памятники навевали скуку, постройки, всякие нагромождения… Бабушке было ну просто невозможно дышать! В лицах людей, встречавшихся ей на улицах, не было никакой радости, ни один человек не смеялся, все были загруженные. Обозлённые. «Вот, — говорит, — я к вам подошла, вы меня извините, вы стоите одна тут, стоите и улыбаетесь! А никто больше не улыбается, а вы улыбаетесь, пускай и неизвестно чему!».
И тут я и правда начала улыбаться, потому что бабушка уже начала вещать чуть ли не о роли личности в истории, толстовщина прямо какая-то началась, сразу школа родная вспомнилась. В общем, у них там в районе, точнее в небе над ним, летали какие-то большие самолёты, она мне слово специальное сказала, но я его впервые в жизни услышала, а потому моментально забыла. Суть в том, что летали они ужасно громко. И было так несколько лет, пока один человек — имя героя бабушка не уточнила — не написал жалобу в райцентр или куда-то ещё. Собрал семьдесят пять подписей, число я прямо точно запомнила. Приехала комиссия, оценила всё, записи сделала, и вот уже двадцать с лишним лет, как небо над их районом чистое, ну, за исключением грозовых ситуаций и прочих исключительно погодных условий. «А ваши-то ведь, тверичи-то, и слова начальству боятся сказать, а ведь так не должно быть! Начальство-то! Оно ведь народа-то боится! Для колясок подъёмы вообще на лестнице не предусмотрены. Безобразие. А тверичи всё терпят. Терпят и думают — а ведь это и есть то, что мы заслужили».
Бабушка сплюнула, так ей было от горожан противно. «И вообще, — вытерев рот, продолжила она, — выходит-то так, что людям самим на всё плевать, плевать на себя, на город, а стало быть, и на Родину!».
В воздухе пронёсся табачный дым трубки товарища Сталина. Вдалеке зареяло красное знамя. Я восхищённо кивала. Собачке становилось скучно. Бабушка продолжала. Ужасно её раздражали местные люди, они ведь и одевались-то все не по моде, блёкло, без лоска. Разве так можно? Бабушка много где побывала, да и с людьми пообщалась. Тверичи, по её мнению, особенно ото всех отличаются. И не в лучшую сторону. Забитые все, угрюмые. Серая масса. Кроме меня, девушки с собачкой, и посмотреть-то не на кого. Я с бабушкой, конечно же, согласилась.
А ещё она мне сказала неизвестно к чему, покачивая коляску, что человек — он всё может. Главное — захотеть и идти вперёд! После этих слов она и сама пошла, потому что ей, наверное, уже пора было. Она пожелала мне здоровья, чего уж совсем, как говорится, не повредит, а я ей просто всего доброго. И рукой помахала.
Дома же я пошла сразу в душ, потому что захотела и могу, а Полина пошла обратно в магазин, потому что она там на кассе моцареллу оставила, а это грех! И надо сказать, что Полина… она ведь тоже иногда улыбается, так что я не одна такая. Вот бы бабушка-Сталин обрадовалась, если бы узнала.
