Московская мэрия регулярно отчитывается об успехах и масштабных планах программы реновации, которая была запущена в 2017 году. Десятки тысяч горожан уже получили новое жильё, сотни тысяч переедут в ближайшие несколько лет. Статистику жалоб на то, сколько москвичей недовольны gjlоставленными квартирами, а также кто из них столкнулся с давлением и исками о принудительном переселении, не ведёт никто. Самиздат нашёл несколько историй москвичей, которых буквально вынудили съехать из своих квартир в рамках программы реновации. Одна из героинь — Алина Лысова, которая попала в бюрократическую яму, из-за чего осталась буквально с пустыми руками.
Как только Алина увидела свои вещи, разбросанные по всему подъезду, она позвонила в полицию. Наряд приехал через час, с ними даже была собака, но отпечатки сняли только в её квартире. По заявлению, поданному 29 июня 2020 года, полиция возбудила уголовное дело, но результатов нет до сих пор. На запросы самой Алины приходит один ответ: идёт доследование.
Ущерб она оценила в миллион двести тысяч рублей. Все вещи как б/у считала в полцены. Та ещё задачка — вспомнить всё, что было в квартире. «Моя история могла бы начинаться словами из „Бойцовского клуба“, когда главный герой говорит, что у него было всё, и начинает перечисление: стереосистема, мебель, гардероб, стаканы. Так вот, у меня тоже было всё, и перечислять это всё тоже можно достаточно долго. Да и заканчивается всё похоже — здание рушится», — осенью 2019 года Алина узнала, что их дом скоро снесут по программе реновации. Об этом активно говорили соседки-пенсионерки, хотя городские власти обязаны прислать уведомление по почте. На тот момент Алина уже десять лет снимала квартиру у своего дяди. В пятиэтажке на юго-западе Москвы она жила с того момента, как переехала в столицу из Краснодарского края.
Дядя купил недвижимость в середине 90-х и почти сразу эмигрировал во Францию. Он отнёсся к переселению спокойно, тем более что площадь новой квартиры предполагалась немного больше. В августе мэрия отчиталась, что за три года новое жильё по программе реновации получили более 18 тысяч москвичей. Переезд Алины в новую квартиру так и не состоялся. Она потеряла и жильё и почти все свои вещи: не только дорогую одежду и мебель, но и фотоальбомы, открытки, памятные подарки.
«Молитесь. Мы ничего не можем сделать»
Забаррикадированная квартира, мародёрство и невозможность переехать
Алина восприняла переезд как дополнительную сложность и неприятное обстоятельство: «Я была уверена, что нас перекинут в какие-нибудь дебри соседнего района. У моей квартиры на улице Ремизова отличное расположение — пять минут до Черёмушкинского пруда, от дома ходят автобусы до Красной площади, одна остановка до метро. И квартира меня тоже полностью устраивала: в пятиэтажном кирпичном доме, всё обжито, на балконе лежит искусственный газон, трубы не текут. Я видела, какой ремонт делают в квартирах по реновации: с одним краном на ванну и раковину».
Осмотреть новую квартиру мог только дядя, но он отказался приезжать для подписания документов на переезд и оформил доверенность на свою подругу Таисию. Алина из-за бюрократии заниматься этим вопросом не захотела. Новую жилплощадь она оценивала по видео. Его записала соседка, которая переезжала в тот же дом.
Из-за бюрократии доверенность из Франции пришла только к началу февраля 2020-го. Тогда же началось оформление документов на новую квартиру. Но ещё в январе Алину начали настойчиво торопить с переселением: ей регулярно звонила сотрудница Департамента городского имущества (ДГИ), который отвечает за переселение, и требовала оформить документы на переезд. В феврале просьбы сменились угрозами подать в суд и прислать приставов, которые без участия хозяйки перевезут все вещи на новую квартиру. Девушку убеждали, что она задерживает полное расселение дома. Алина недоумевала: на сайте мэра Москвы говорилось, что снос планируется только в октябре, а нерасселённых квартир оставалось ещё много.
Но в марте, когда Таисия была готова приехать в ДГИ и подписать договор на получение квартиры, от Алины резко отстали. Сотрудница департамента заявила, что пока карантин не закончится, оформление бумаг заморожено.
На время всеобщей самоизоляции Алина решила уехать к сестре в Геленджик и забрать с собой кота: «В Геленджике тоже объявили карантин, но там хорошая погода, рядом семья и море. А в Москве — пустые улицы, холод и почти нежилой подъезд. Непонятно, кого можно встретить вечером на лестнице».
На случай, если ДГИ подаст в суд и добьётся принудительного переезда, она упаковала всё в 24 большие коробки, а часть гардероба, косметики и полароид увезла с собой. «Худший вариант, который я тогда рассматривала, — придут приставы и перевезут вещи. Но и тогда они, как мне казалось, при самом плохом раскладе сломают что-то из мебели», — вспоминает Алина.
Уезжая в Геленджик, Алина попросила заселиться в квартиру своего друга Наиля, чтобы он присмотрел за вещами. Договорились, что парень останется там до её возвращения или, в случае визита приставов, до перевоза вещей в новый дом. Спустя неделю оставшиеся в подъезде жильцы, которые оформили документы и получили квартиры до карантина, переехали.
Почти месяц Наиль и его девушку, которая жила вместе с ним, ничто не беспокоило. В пустом подъезде, который всегда был открыт из-за неработающего домофона, иногда баловались дети. Но в конце апреля, вернувшись с работы, Наиль обнаружил, что дверь в подъезд заварена. Чтобы попасть домой, он вскрыл её ломом, найденным на ближайшей стройке.
На следующий день ситуация повторилась. Наиль снова вскрыл дверь, а попав в квартиру, он обнаружил, что в ней нет электричества. Подойдя к щитку, он увидел обрезанные силовые кабели. Тот вечер пришлось провести при свечах.
В обед следующего дня Наиль услышал звуки в подъезде. На разведку он пошёл с битой. На лестнице увидел мужчину в куртке с надписью «ГБУ „Жилищник района Котловка“». Тот снимал электрическую разводку. «Я начал материться и возмущаться: „Ты что наделал? Не понимаешь, что тут люди живут еще?“ В ответ он меня послал», — рассказывает Наиль.
По его словам, диалог стал налаживаться после того, как он «разок ударил его битой по ноге». Рабочий согласился всё починить, сказал, что сначала ему надо съездить по делам: выгреб целую сумку проводов, спустился, сел в синий «Москвич-2141» и уехал. Но вернулся: «Вместе мы с первого этажа по балконам провели электричество в нашу квартиру на пятом».
Через несколько дней вечером он снова услышал в подъезде странные звуки: мужчины в форме сотрудников «Жилищника» снимали батареи. Они объяснили, что им поручили это сделать, так как в подъезде уже никто не живёт.
Когда Алина получила видео, в котором Наиль не может попасть в подъезд и вскрывает дверь ломом, она недоумевала: как можно замуровать вход в дом, в котором живут люди? Она попыталась связаться с ДГИ. Сотрудница, которая пару месяцев назад торопила её с переездом, заявила, что будет разговаривать только с представителем собственника, и заблокировала номер после настойчивых звонков. Когда Алине удавалось дозвониться в ДГИ по общему номеру, она просила в качестве исключения выдать ей ключи от новой квартиры. На это ей отвечали: не наша проблема.
В районном «Жилищнике» ответили, что дверь в подъезд заваривали не их сотрудники. Получить хоть какой-то ответ удалось на горячей линии ГБУ «Жилищник»: «Мне ответили: „Девушка, по документам в доме никто не живет“. Я объяснила, что мне пока не дали новую квартиру. А они мне: „Ничем не поможем: дом под снос, говорить не о чём“. Это выглядело так, как будто ДГИ и „Жилищник“ не синхронизировались: новую квартиру мы не получили, в мире пандемия, выходить на улицу нельзя, мой дом постепенно превращается в заброшенку, а увезти вещи мне некуда. Я спросила сотрудницу „Жилищника“, как мне быть в этой ситуации. На это она мне искренне ответила: „Девушка, молитесь, мы ничего не можем сделать“».
Параллельно Алина постоянно оставляла заявки в районном «Жилищнике»: просила перестать заваривать дверь и провести электричество. «Мне было важно, чтобы он жил в квартире и смотрел за моими вещами. Коммунальщики отрабатывали каждую заявку. Они приходили, стучали в дверь к Наилю и говорили: „Вот, я пришёл, но ничего делать не буду, потому что дом уже не жилой и вас тут на самом деле нет“».
Подключать к процессу Таисию, на которую дядя оформил доверенность, Алина не стала: не видела в этом смысла, так как за десять лет жизни в квартире она сама вела все дела, общалась с коммунальными службами и впервые столкнулась с тем, что они отказываются с ней разговаривать. От доверительницы Алине нужна была только подпись под договором на новую квартиру. Тем более Таисия, пенсионерка, живёт за городом, объясняет Алина.
«В те дни в квартире стало действительно страшно жить. Утром и по ночам в подъезде мародёрили: снимали двери, разбирали дверные проёмы, выкидывали мебель и личные вещи людей с балконов. Кто это делал, я не знаю, — вспоминает Наиль. В один из дней, выйдя из подъезда, он увидел, как квартиру на первом этаже буквально выносят — снимают жалюзи, перебирают вещи. Этим занимались двое взрослых — мужчина и женщина — и девочка лет семи. — Я подхожу к отцу семейства, спрашиваю: „Зачем вы это делаете? Какой пример подаёте дочери?!“ Он посмотрел на меня и сказал: „Квартира твоя? Нет? Ну тогда иди на *** отсюда. Не к тебе ж залезли“ . Мы немного повздорили, и я ушёл».
Спустя ещё несколько дней девушка Наиля позвонила ему и начала плакать в трубку: в подъезде опять раздавались странные звуки. Вернувшись с работы, он увидел, что во всех квартирах подъезда сняли дверные проёмы, а кабель, который провели с первого на пятый этаж, обрезали. Из-за невыносимых условий пара в последних числах апреля решила съехать. Алина попросила иногда заходить и проверять, закрыта ли дверь.
В один из таких визитов Наиль обнаружил, что металлическая дверь-сейф в квартиру стоит рядом с дверным проёмом. В стене возле неё он увидел дырки: отбойным молотков били ровно там, где были петли. Вещи не тронули. «Наверное, те, кто вскрывал квартиру, не ожидали, что она жилая, а как увидели — испугались и ушли. Думаю, вскрывали не воры, а коммунальные службы».
Через пару часов после звонка Алины в «Жилищник» пришли коммунальщики. Они заделали дырки в стене, заварили дверь в квартиру и вход в подъезд, а на всех окнах первого этажа установили решётки. Наиль больше туда не возвращался.
После того как подъезд законсервировали, Алина попросила друзей регулярно приезжать: проверять, остаётся ли входная дверь закрытой, и присылать видеоотчёты. Ей казалось, что, если дверь в подъезд заварена, её вещам ничего не угрожает. Тогда же она заявила в полицию и сообщила о попытке взлома двери и грабежа. В отделении пообещали провести проверку — и больше не связывались.
— Тогда я думала о том, чтобы вернуться, но не решилась. Во-первых, у меня было туго с деньгами: я занимаюсь организаций мероприятий, мне на 50 % сократили зарплату. А в Москве нужно было снять склад — это 20 тысяч рублей в месяц. Во-вторых, мне негде жить. Май — это самый пик первой волны: всё закрыто, все боятся и отовсюду пугают количеством смертей, а тут я мотаюсь со своими коробками. Меня испугали такие сложности. Ну и казалось, что нужно просто немного подождать, что нам вот-вот дадут квартиру и я нормально перееду. Я верила, что раз дверь заварена, то это надёжно. Друзья каждый день присылали мне видео. В общем, я себя убедила, что всё должно быть нормально. И когда долго находишься в таком подвешенном состоянии, постепенно привыкаешь к этому стрессу.
В середине июня Таисия сообщила, что подписала договор и 22 июня получает ключи от новой квартиры. По условиям программы реновации городские власти обязаны бесплатно перевезти вещи жильцов. ДГИ, который составляет график, предложил сделать это 29 июня — в ближайшую свободную дату. Алина вернулась в Москву 22 июня. Следующие семь дней она каждый день приходила и проверяла, закрыта ли дверь в подъезд.
Переезд назначили на двенадцать дня. В 8:30 сотрудник «Жилищника» по договорённости взломал заваренную дверь подъезда. Внутри Алина сразу увидела много мусора. В основном, это были её вещи: затоптанный фотоальбом, который ей подарили в детстве, открытки, подставка под ноутбук, старые диски.
Свобода от вещей
Алина проводит экскурсию по подъезду, где остались все её вещи
Сентябрьское солнце отражается только в половине окон дома № 11 на улице Ремизова, вторая половина — разбиты или вырваны вместе с рамами. С того момента как Алина была тут в последний раз, пятиэтажка превратилась в настоящую заброшенку. Пробираясь сквозь щель в воротах строительного забора, мы с ней двигаемся к дому. На подходе к подъезду нас встречает сторож, одетый в тёмный брючный костюм, белую рубашку, бордовый галстук и шерстяную кепку. По-русски он говорит с трудом: сначала пытается выпроводить нас, но под напором Алины отступает. «Я к себе домой иду», — на этих её словах он нас пропускает и думает, что незаметно сопровождает нас следующий час, пока мы гуляем по этажам.
В подъезде в нос бьёт неприятный запах — смесь строительной пыли и затхлости. Алина с порога, по-деловому чётко и без намёка на эмоции, показывает места, где она находила свои вещи.
— Вот тут валялся мой рюкзак, — показывает она на ступеньки к площадке первого этажа, — там в углу была косметика. И повсюду фотографии. Но окончательно что-то во мне оборвалось, только когда на третьем этаже увидела свой плед, — тогда я поняла, что надеяться не на что. И весь путь до моего пятого этажа я как мальчик-с-пальчик шла по крошкам своих вещей: тут сапог, там открытка.
— Какая первая мысль пришла тебе в голову, когда вы открыли подъезд?
— Я подумала обо всех своих вещах сразу. Об эллипсе — я мечтала вернуться и бегать на своём тренажере... Всё это было как эмоциональное изнасилование. Как будто кто-то обоссал твоё прошлое. Шок, когда ты понимаешь, что это дно, но ещё не разобрался, насколько оно глубокое.
— А как отреагировал гэбэушник, который вскрывал дверь?
— Вообще не удивился, спросил: „Ой, а чего вы ожидали? Тут же дети бегали“. Он прекрасно понимал, что так и будет. Но как дети смогли взломать заваренную дверь, вытащить мою чугунную ванну и снова заварить дверь?
На втором этаже Алина заворачивает в первую квартиру слева. Весь пол в гостиной двушки-хрущёвски завален месивом барахла: рядом со скомканным ковром лежит осколок раковины, на куске ДВП — растрёпанная книга из серии детской фантастики. Повсюду торчат обрывки проводов, валяются банки из-под косметики, скомканные газеты. Сквозь квадратную дыру в стене на месте окна весь этот развал освещён мягким светом вечернего солнца.
— Здесь много моих вещей, треть от всей кучи или даже половина, — она делает несколько шагов, раздвигает завал носком кроссовка. — Вот в этой коробке у меня хранились фарфоровые чашки, — проходит ещё немного и показывает пальцем. — Видишь эту длинную сосиску из ткани? Это уж — мягкая игрушка, которую я наматывала на шею, когда летела куда-нибудь. Забыла взять с собой в Геленджик.
Под ногами мелькают предметы женского гардероба: здесь аккуратный прямоугольник дамской кожаной сумки, там — красивый, хотя и сильно грязный, розовый кед. В нескольких местах из кучи мусора выглядывает кружево женского белья. У входа в соседнюю комнату валяется майка с «Гонки героев», на которой маркером написано «Алина».
Хозяйка этих вещей вытаскивает откуда-то папку с бумагами и перебирает листы А4. Останавливается на одном и говорит:
— Документы сестры из Плехановки. Ничего нужного, наверное.
— Что из своих документов ты нашла?
— Всё самое главное: СНИЛС, ИНН и диплом. На остальное забила. Я забрала отсюда только два любимых платья — они лежали совсем сверху, нетронутые. И ещё куртку для яхтинга. Остальное для меня опорочено, не могу и не хочу это брать в руки. Я была здесь только в тот день, когда вскрыли подъезд: сначала с гэбэушником, потом с ментами, а вечером с друзьями искали документы. И вот сейчас, получается, второй раз.
Девушка с интересом рассматривает свои вещи на полу. Кажется, что, глядя на кучу грязного хлама, она себя испытывает: будет ли хоть какая-то реакция на увиденное или нет. Выходя из комнаты, Алина останавливается возле серого бугорка ткани на полу и говорит:
— Любимый шарфик. И нахрена я снова сюда пришла? — после этих слов она начинает смеяться.
На лестничной площадке Алина показывает на соседнюю дверь, единственную закрытую во всём подъезде.
— Вот вторая квартира, которая оставалась нерасселённой в конце марта. Видишь — дверь деревянная, но её не тронули. Потому что знали, что все вещи из неё вывезли. А мою, даже несмотря на то, что сейф, взломали.
Она двигается по лестнице вверх к своей квартире и продолжает:
— Вообще у меня было очень много вещей: два больших шкафа одежды и полная кладовка. Я шопоголик: посылки с «Ламоды» каждую неделю приходили. И на новогоднюю премию, за пару месяцев до всего, как следует обновила гардероб. У меня было бесконечное множество платьев, кроссовки, кожаный тренч, мартинсы, тонны косметики, костюмчики, куча босоножек, полный костюм для яхтинга.
На площадке между этажами стоит чёрная палета.
— О, это от моей кровати, сама красила, — говорит Алина, указывая на поддон. — У меня было всё, у меня правда было всё. Я жила в квартире моей мечты: повсюду цветы и растения, вся мебель и бытовая техника, огромное зеркало, книги, очень много мелочей, которые я так любила. На стене фонарики висят, гирлянда у кровати. Друг сделал для меня офигенные полочки из дуба, на них всегда залезал мой кот. Ну и мой бомбический, просто офигенный эллипс.
На четвёртом этаже Алина показывает на вход в квартиру без двери.
— Вон там пустая комната, в которой я отдельно нашла своё бельё, шёлковый ночной халат и пустые бутылки из-под водки. Как я поняла, они там переодевались в мои вещи и трахались.
Алина двигается дальше к своей лестничной площадке.
— Но самое главное, конечно, воспоминания. У меня была отдельная коробка, в которой хранились ненужные, но памятные вещи. Элементы карнавальных костюмов, парики, вещи из детства, мои рисунки, университетские конспекты, папка со школьными валентинками. Коробка, которую берёшь в руки — и тепло на душе становится. И её, конечно, не стало.
В квартире Алины тоже бардак. В ванную не войти из-за наваленных обломков мебели. В комнате окна и балконная дверь вырваны так, что видны кирпичи стен. Повсюду разбросаны многочисленные пустые бутылки из-под алкоголя. Алина достаёт телефон и открывает в нём приложение Airbnb: когда-то она её там выставляла.
На широкоугольных фотографиях — ухоженная девичья квартира: одна из стен полностью обклеена полароидными снимками, на балконе лежит синтетический ярко-зелёный газон, аккуратная оборудованная кухня, повсюду висят плакаты и картинки. На фото дальней комнаты стоит тот самый эллипс — действительно впечатляющий.
— Когда я увидела квартиру, самым сильным чувством было непонимание: зачем было так портить то, что вы не забираете? Зачем ломать обычную нормальную мебель? Зачем срывать со стен и рвать фотографии? Ведь всё собрано — заходишь, берёшь коробку и уносишь. Почему нужно было надругаться?
Алина вытаскивает из кучи мусора открытку с Бали, а следом фотографию родителей. Оттирает её от пыли и снова повторяет, что самое ценное, чего она лишилась, — воспоминания.
— Мне очень повезло: три месяца я довольно расслабленно жила под южным солнцем у моря, и это точно смягчило удар. Кроме того, я долго не видела эти вещи, отвыкла от них, часть забыла. Потом, когда в полиции составляла акт со списком украденного, я трижды возвращалась и дополняла его. У меня бывают флешбэки: что-то всплывает в памяти или заходишь в инстаграм и случайно видишь фото какой-то вещи. Это, конечно, больно.
Заглядываю на кухню. Сквозь мусор угадываются очертания аккуратного помещения с фотографии на Airbnb, сейчас его будто кто-то пережевал. По полу веером расстелены карточки «Активити».
— Интересно видеть, что осталось, а что ещё утащили с того раза. Будто наблюдаю за новой жизнью своих вещей.
Спускаясь вниз, спрашиваю, не смущало ли Алину, что переезд ей назначили спустя четыре дня после того, как квартиру передали в собственность города.
— Дверь была заварена, — отвечает она. — Я так долго надеялась, что сварка спасёт мои вещи, что уже не могла не верить в это. Ну и раз мне назначили конкретную дату, я думала, это что-то гарантирует.
— Как считаешь сейчас: ты наивно поступила во всей этой ситуации?
— Я б не сказала... Как бы сказать... Возможно, наивно. Конечно же, я дебилка и идиотка, что не запаниковала, не сняла склад. Но постепенно привыкаешь к тревоге, к постоянным качелям, к тому, что с твоими вещами что-то творится. У меня была сложная ситуация: не хотелось тратиться на склад, прилетать, снимать квартиру. На всё были нужны деньги, а их тогда было не так много.
Депортация в новый дом
Почему москвичи борются за право не переезжать
Историй жильцов, которые оказались в сложном положении из-за московских программ реновации, множество. «Я называю реновацию депортацией, иначе не скажешь», — дом бывшего муниципального депутата района Хорошёво-Мнёвники Александра Грузинова по адресу улица Маршала Жукова, 20 попал в программу реновации одним из первых, в октябре 2017 года. Изначально Грузинов воспринимал грядущий переезд как досадную необходимость. Его семье предложили переселиться в дом на Карамышевской набережной, 60 — в десяти минутах езды. Местоположение его устраивало, но качество нового жилья удивило.
«Я по образованию строитель, кандидат технических наук. И то, что я увидел в предложенном доме, было очень печально: оконные блоки выдавлены, дверные проёмы перекошены, по плинтусу видно, что пол колесом. Как профессионал я сразу понял, что это аварийный дом, — конструкцию железобетонного здания повело из-за того, что она дала усадку, а это недопустимо», — рассказывает Грузинов.
Когда он вежливо попросил сотрудника ДГИ найти другие варианты, ему трижды предложили квартиру в этом же доме. Соседи на фоне слухов о том, что в многоэтажке на Маршала Жукова скоро отключат инженерные коммуникации, соглашались на переезд. «Среди жильцов распространяли слухи, что если сейчас не переехать, то можно остаться вообще без жилья, что скоро отключат свет и воду, что будут выкручивать руки. За содействие в переселении моим соседям обещали улучшить условия, но в итоге — ничего. Они ходили потом и плакали», — говорит Александр. У кого-то обвалилась межкомнатная стена, у кого-то окно вывалилось прямо на улицу, в одном подъезде треснула лифтовая шахта, перечисляет он.
С декабря в доме на сто квартир начали постоянно отключать электричество и газ, сняли антенны, стали обрезать балконные ограждения. Александр предполагает, что делали это по инициативе «Жилищника»: когда он звонил, например, в Мосгаз, ему говорили, что никаких отключений с их стороны в планах не было. Перед подъездами коммунальные службы вырыли глубокую траншею. Чтобы попасть домой, её приходилось перепрыгивать. К началу 2018 года примерно 90 % жильцов согласились переехать, вспоминает Грузинов.
Тогда в доме появились люди, которые выносили из квартир сантехнику, ванны, решётки с окон — всё, что можно перепродать. «Мы ловили их с полицией, и оказывалось, что это гастарбайтеры, которые, по их собственному признанию, неофициально работают на „Жилищник“. Они не числятся в штате, но ключи от квартир им выдавали. Ни одна дверь в моём подъезде не была сломана, а все сдавали ключи в „Жилищник“», — утверждает Грузинов.
В итоге в конце января Александр вместе с нотариусом описал вещи в квартире на случай кражи и уехал жить в деревню. В конце апреля ДГИ всё же предложил ему ещё один вариант для переселения на улице Глаголева, который более-менее его устраивал. Согласно информации с сайта мэра Москвы, в случае отказа от предложенного жилья участникам программы реновации могут найти другие варианты — при их наличии.
Адвокат Ольга Власова, которая представляет интересы недовольных программой реновации москвичей в суде, говорит, что отключать инженерные коммуникации и создавать невыносимые условия тем, кто по каким-то причинам не съехал сразу, — распространённая практика городских служб в программе реновации. «Их задача — сделать так, чтобы люди сдались и сбежали. Ради этого квартиры могут затапливать, отключать от коммуникаций или подселять в соседние квартиры гастарбайтеров», — утверждает адвокат.
По мнению Власовой, «Жилищник» и ДГИ делают это абсолютно осознанно. Её подзащитный Иван Лукьянчиков год судился с городом и требовал предоставить ему другие варианты жилья: качество предложенного его не устраивало. Всё это время он жил один в заброшенной пятиэтажке, в которой полностью отсутствовали условия для нормальной жизни. ДГИ подал на Лукьянчикова в суд, пытаясь добиться принудительного переселения. Мосгорсуд встал на сторону департамента. Тогда в комментарии Русской службе Би-би-си ДГИ заявили, что жители некоторых квартир отказываются от переезда по надуманным основаниям, поэтому вопрос переселения рассматривается в судебном порядке. По данным на октябрь 2019 года, ДГИ подал иски против собственников 125 квартир — это 2,68 % от общего количества жилых помещений, попавших под программу реновации.
Член рабочей группы при Госдуме по защите прав и интересов жителей при реализации программы реновации Евгения Юрчук говорит, что жильцы, которые отказываются переселяться и остаются в своих квартирах до последнего — без коммуникаций и в ужасных условиях, есть практически в каждом доме, который попал под эту программу.
«Позиция власти здесь такая: мы забираем у вас рухлядь, а дарим новое, хорошее, — рассказывает Юрчук. — А по факту получается не совсем так. Конечно, многие довольны предоставляемым жильём, это правда. Особенно те, у кого квартиры были в плохом состоянии. Да, бывают и такие случаи, когда собственники халупы пытаются добиться улучшения жилищных условий. Но всё же настоящая проблема программы в том, что многие люди, невольно оказавшиеся в ней, теряют очень многое».
Проблемы с реновацией не всегда упираются в то, что жильцов не устраивают предложенные квартиры. Адвокат Станислав Станкевич говорит, что законодательство никак не регулирует ситуации, когда человек не может оперативно явиться в суд из-за того, что находится в длительной командировке, в армии или в тюрьме. Суд, как правило, встаёт на сторону города или застройщика и выносит решение о немедленном выселении — в квартиру, которую жилец даже не видел. Такое случилось и с доверителем Станкевича. «Несмотря на апелляцию, приставы пригнали “газель” с грузчиками к его дому, перекинули в неё все вещи и перевезли их по новому адресу. Я снимал всё происходившее на телефон, за счёт этого был хоть какой-то контроль. Боюсь представить, что было бы, если б это осуществлялось без надзора», — вспоминает адвокат.
Реновация — не первая программа сноса пятиэтажек и переселения жителей Москвы из «устаревшего и ветхого» жилищного фонда. Летом 2017 года она сменила аналогичную, лужковскую, кампанию «комплексной реконструкции районов пятиэтажной застройки», начавшуюся в 1999 году. По сути они похожи, но программа прошлого мэра предусматривала более точечное расселение — не районами, а сериями, которые признавались непригодными для жилья. Большую часть из ещё не снесённых домов, подпавших под реконструкцию, будут расселять по правилам программы реновации. По подсчётам издания The Bell, в начале 2019 года по решениям бывшего мэра в городе можно было законно снести по старой программе 395 зданий, не участвующих в программе реновации.
Дом Григория Токмакова по адресу Рязанский проспект, 50 попал в программу реконструкции в 2010 году. Тогда же для переселения жильцов начали строить отдельный дом по соседству. По словам Григория, он не был противником программы. В его квартире было два собственника, и они рассчитывали получить две однокомнатные квартиры с доплатой. В 2010 году застройщик, компания «ТЭН», подтвердил эту возможность.
Новый дом достроили в 2016 году. Тогда застройщик сообщил жильцам, что нормы поменялись и им выдадут квартиру такой же площади, а получить недвижимость большего метража не получится даже с доплатой. Но главной проблемой стало качество предложенного жилья.
«Изначально планировку в квартире делали из расчёта по 18 квадратных метров на человека, как это обещал Лужков. Потом правила поменялись, и готовый дом стали переделывать из расчёта „метр в метр“. Иначе я не могу объяснить, например, почему вывод электрики под люстры смещён в моей квартире от центра комнаты на несколько метров. То есть расположение стен в квартире перенесли, а инженерные коммуникации нет», — рассказывает Токмаков.
В 2016 году дом Григория начали расселять в новые квартиры. Нанимателей — тех, кто жил в неприватизированных квартирах, — переселили без возможности оспаривать это решение. Сразу согласились на все условия пенсионеры, не привыкшие конфликтовать с властями. В итоге к концу 2016 года переехала примерно половина жильцов дома. По словам Токмакова, многие были сильно разочарованы качеством нового жилья. Когда Григорий отказался съезжать, компания «ТЭН» подала на него в суд, так как он якобы не имел права отказываться от предложенного варианта.
Токмаков рассказывает, что когда в доме остались всего несколько квартир, жильцы которых не хотели переезжать в предложенные квартиры, жить в нём стало очень сложно. В доме появились бомжи, в квартирах, из которых съехали люди, кто-то побил все окна, и дом стал холодным, а коммунальщики отказались его обслуживать. Григорий вместе со своим ребёнком съехал из квартиры только в 2019 году.
В конце прошлого года ему позвонил сосед и сказал, что дверь в квартиру вскрыли. На месте Токмаков увидел, что замок спилили болгаркой. То же самое случалось и с другими квартирами, но после того, как оттуда съезжали жильцы. «Ценные вещи мы вывезли, но в квартире оставалась мебель, стиральная машина, холодильник. Ничего не тронули, но вещи двигали. А ведь фактически эта квартира — моя собственность, я там прописан, окончательного решения суда ещё нет. Почему туда кто-то вламывается? Я написал заявление в полицию, но там до сих пор, спустя почти год, не отреагировали», — рассказывает Токмаков.
Суд первой инстанции вынес решение в пользу застройщика. Токмаков подал апелляцию, и Мосгорсуд отменил это решение. Тогда иск подал ДГИ, после чего суд обязал Григория переехать. Сейчас он планирует подавать жалобу в Конституционный суд и в ЕСПЧ, но как «один против системы» ни на что не рассчитывает.
Его интересы представляет адвокат Станислав Станкевич, пословам которого собственнику жилья остаётся только надеяться, что предложенный городом вариант будет хорошим. Но в деле Токмакова была одна характерная деталь. «С задней стороны здания Кузьминского суда, который дважды выносил решения не в пользу моего доверителя, есть очень интересная дверь. На ней висит несколько табличек: „Прокуратура ЮВАО“, „Кузьминская межведомственная прокуратура“ и „Застройщик ТЭН“ (фото двери с табличками есть в распоряжении редакции). То есть все стороны процесса, кроме моего доверителя, сидят за одной дверью. Как так получилось? Это что, совпадение? И в рамках этого дела видно, что суд, прокуратура и застройщик действуют сообща», — предполагает адвокат.
По данным мэрии Москвы, к осени 2020 года процесс расселения коснулся 26 тысяч москвичей. «Разогнаться» программа должна в следующие три периода — до 2032 года: за это время планируют расселить ещё 880 тысяч москвичей.
Сейчас Госдума рассматривает поправки в Градостроительный кодекс. Одна из ключевых идей — распространить программу реновации на все регионы страны. Если законопроект примут, региональные власти смогут проводить «комплексное развитие территорий» (то есть всё сносить и застраивать заново) той части города или округа, где не менее 50 % земли занято аварийными или подлежащими сносу домами. Также под программу могут подпадать территории, не менее 50 % которых занимают нежилые объекты, подлежащие сносу. Другими словами, если пятиэтажка расположена рядом с большим кинотеатром в аварийном состоянии, то и жилой дом может оказаться в программе.
В документе упоминается право для жителей дома выйти из программы реновации. Для этого не менее 30 % собственников квартир должны проголосовать против переселения. Архитектор, директор Центра градостроительных компетенций РАНХиГС и консультант Программы развития ООН Ирина Ирбитская считает, что в такой ситуации меньшинство, которое против переселения, становится заложниками этого голосования: «По московской программе реновации видно, что 30 % противников сноса — это люди, которые осознанно вкладывались в свою недвижимость и преобразовывали её. Они купили квартиры, выбрав именно эти дома и эти районы города. Многие из них вкладываются своими силами и в благоустройство дворов. Однако законопроект подразумевает, что им придётся подчиниться решению пассивного большинства».
Ирбитская отмечает, что раньше в Градостроительном кодексе не было требования о минимуме несогласных с перспективой сноса. То есть, если жильцы всего одной квартиры против переселения, они могли пойти в суд и пытаться отменить решение, бороться за своё имущество. Теперь же закон чётко определяет, что отмена сноса возможна, только если не согласны как минимум треть жильцов дома. При этом эксперт отмечает, что потребность в программе обновления жилищного фонда в регионах есть, и она значительная.
Пинок из Москвы
Алина объясняет, почему не жалеет о случившемся
Самым неприятным в общении с полицией для Алины оказалась такая фраза: «Девушка, мы вообще хотели отказать вам в возбуждении дела, потому что вы не должны были уже жить там».
На вопрос, не считает ли она, что юридически полиция права, потому что вещи находились в квартире, уже принадлежавшей городу, Алина отвечает так:
— Дело не в четырёх днях просрочки. «Жилищник» создал такие условия, что вернуться и жить в своей квартире во время пандемии я не могла. При этом в ДГИ знали, что всех в подъезде расселили, но не выдали мне новое жильё и никак не пошли навстречу. Квартиру можно было только забаррикадировать. Но так или иначе я в итоге лишилась всего. И по тому, какие застаревшие пятна я обнаружила у себя в квартире, как всё выглядело, как были завалены и затоптаны вещи, мне было очевидно, что в моей квартире кто-то тусовался уже очень долго. Что всё это произошло явно не за день до вскрытия подъезда, а как будто ещё в мае.
На вопрос о том, почему в квартире не восстанавливали коммуникации, несмотря на то, что там ещё оставались жильцы, главный энергетик ГБУ «Жилищник района Котловка» Галина Шинова заявила корреспонденту самиздата, что в квартире вместо собственника находились посторонние, а для решения этого вопроса никто из владельцев в ведомство не приходил — ни в апреле, ни в мае.
«Когда после вскрытия подъезда я пришла писать заявление в „Жилищник“, мне их сотрудница там сказала: „Ой, обычное дело, сами же гэбэушники приходят и разбирают дома — им платят мало, поэтому так подрабатывают: срезают провода, воруют по квартирам“. И, кажется, это похоже на правду: двери в мою квартиру, когда мы вскрыли подъезд, не было, её унесли, так же, как и чугунную ванну. И если б это были мародёры, зачем им было снова заваривать подъезд?» — говорит Алина.
Начальник службы эксплуатации «Жилищника района Котловка» Александр Долженко в телефонном разговоре с корреспондентом самиздата заявил, что отключение коммуникаций в подъезде дома по адресу Ремизова, 11 проводили после того, как все жильцы сдали ключи. На вопрос о том, могло ли получиться так, что коммуникации отключили преждевременно, Долженко ещё раз заявил, что к этому моменту съехали и передали ключи все жильцы. «Чтобы в доме не было хищений, террористических и вандальных действий, было принято решение отключить подъезд. [К нам в ГБУ] приходили жители и составляли акты о передаче ключей. Мы отключали те подъезды, где никто не находился. Стало быть, ключи от этой квартиры тоже сдали», — уверяет Долженко. Обсуждать ситуацию более детально сотрудники «Жилищника» отказались.
В письменном ответе управа района Котловка также сообщила, что отключение квартир производилось после выселения жильцов, а обращений и жалоб со стороны владельцев квартир и нанимателей, связанных с обеспечением проживания, не поступало.
По словам Алины, показания счётчиков и ключи она сдала в «Жилищник» только 3 июля. Тогда одна из сотрудниц учреждения подтвердила её предположения, что в апреле, пока в квартире жил Наиль, дверь в подъезд заваривали работники ЖЭКа. «По нашим документам, в доме вас почему-то не было, но по факту квартира ещё не была передана городу, и вот вы в ней жили. Такая нестыковка, которую было никак не разрешить», — цитирует её Алина.
Доверитель собственника в телефонном разговоре подтвердила, что за всё время она не связывалась с «Жилищником» и ДГИ и не сообщала о том, что жильцы из квартиры выехали. В Департаменте городского имущества Москвы на запрос редакции ответили, что сообщили в префектуру ЮЗАО о возможности «принятия решения о выводе дома из эксплуатации» 18 июня 2020 года — как минимум спустя полтора месяца после первых жалоб жильцов.
— Всю эту ситуацию я восприняла как личное обнуление и мощный пинок, — говорит Алина.
На уточняющий вопрос она отвечает:
— Пинок из Москвы. Я давно думала уехать из России, но меня всегда что-то останавливало — отношения, работа и, конечно, мои вещи. У меня было очень много настолько дорогих личных вещей, что их никуда не скинешь: 24 ящика строго отобранных вещей. Когда их не стало, меня как будто перестало что-то держать. А теперь я ни от чего не завишу и могу двигаться куда хочу, я абсолютно свободна. Могу делать то, что хотела, но всё не решалась. Когда откроют границы, планирую переехать в Германию к сестре — раньше это было смутным желанием, а теперь стало вполне реальной перспективой.
Сейчас Алина живёт у сестры в Геленджике. На её заявления и жалобы не реагируют — ни полиция, ни ДГИ, ни «Жилищник». Адвокат обнадёживает, что шансы получить компенсацию через суд есть.
— Ты жалеешь о том, что во всей этой ситуации поступала так, а не иначе? Что не вернулась в Москву, не перевезла вещи?
— Жить в квартире тогда было невозможно. Меня спасло то, что я уехала из Москвы, это было лучшим моим решением. Иначе я бы варилась в аду этой ситуации — одна, в пандемию, в подъезде с мародёрами. Возможно, когда в мае квартиру вскрыли, нужно было разбросать по друзьям хотя бы несколько коробок с вещами, но всё тогда решилось очень быстро. Подъезд и дверь сразу заварили — казалось, что это надёжно. И я так не люблю напрягать других, навязываться с просьбами. Ну и кроме того, вещей было столько, что трудно представить, что их можно было бы кому-то отдать.
Может быть, у меня была возможность спасти часть своих вещей, но сейчас я думаю так: я бы приехала и снова осталась в Москве, так и не двинулась бы в сторону своей мечты. А сейчас я свободна, и, наверное, это прозвучит странно, но я благодарна этой ситуации, что я полностью обнулилась. Опередила Путина на два дня. Забавное совпадение: у нас с ним день рождения в один день, 7 октября. И забавно, что оба этих обнуления произошли почти одновременно и таким вот странным образом.
