Наш израильский связной Алина Фукс продолжает исследовать удивительный еврейский мир. Сегодня американский еврей Джереми рассказывает о том, как уехал в украинскую деревню работать с детьми, стал пить горилку и почувствовал себя на Родине.
Я родился в Нью-Йорке, вырос в Нью-Джерси в семье раввина и юриста. У меня была обычная жизнь американского еврея: еврейская школа, потом Мичиганский университет, но мне всегда хотелось увидеть что-то большее. В студенческие годы я провёл полгода в Польше и почувствовал связь с теми местам — теперь могу сказать с «Батькивщиной». Возможно, потому что мои предки сто десять лет назад приехали в Америку из Польши и Украины. Спустя полгода, вернувшись в Америку, я принимал активное участие в предвыборной кампании Барака Обамы: ездил в Детройт, стучался в каждую дверь, агитируя приходить на выборы, отвозил пожилых людей на избирательные участки. Когда Обама победил, я пошел на инаугурацию и был поражен его речью, в которой он говорил, о том, что собирается сделать для страны. После этого я решил принять участие в Peace Corps именно на Украине. Трудно объяснить, почему, но я чувствовал какую-то ностальгию по этому месту. Дирекция все время спрашивала меня: «Серьёзно? Ты уверен?». Они хотели отправить меня на Филиппины, но я настоял на своём.
Мы приехали на Украину группой из семидесяти семи человек, только пятьдесят пять в итоге остались. Нас поселили под Киевом, где в течение месяца мы должны были ходить на занятия по украинскому. Организаторы программы сняли мне комнату у женщины, которая вообще не знала английского, мы объяснялись жестами. Единственная фраза, которую я тогда мог сказать на украинском: «Я вегетарианец». Хозяйка квартиры удивилась, но принесла мне хлеба. Здесь важно понимать, что я приехал к ней на пятый день Песаха, когда запрещено есть всё мучное. В то время я совершенно не был религиозным, но некоторые традиции соблюдал. Я посмотрел на хлеб и сказал: «NO, NO!». Но она так грозно закричала «їж!», что мне пришлось в первый и последний раз в жизни съесть хлеб на Песах. Спустя две недели я пришел домой, хозяйка квартиры сидела в комнате, а рядом на стуле лежал мой Танах. Она просто сказала мне: «Привет, Джереми». И я тут же подумал, что теперь будет погром, ведь я скрывал, что еврей. Как и многие американцы я считал, что все украинцы — антисемиты, казаки и бандеровцы. Пришлось ей все рассказать. Тогда она грозно на меня посмотрела и сказала: «В день, когда ты приехал, был Песах, и ты ел хлеб!». Оказалось, что её близкие друзья евреи, она всегда знает, когда какой праздник. После этого она сказала, что меня срочно нужно отвезти в синагогу в Киеве. Я попытался объяснить, что это не то течение иудаизма, к которому я отношусь и по условиям программы я не могу в первый месяц ездить в Киев. Она стояла на своем и сказала:
Так я оказался с ней в синагоге, где хозяйка представила меня какому-то якобы очень важному человеку: «Это Джереми. Он — ваш, и ел хлеб на Песах, ему надо помолиться». Сама села на скамейку и четыре часа ждала, пока мы помолимся.
На программе нас учили только украинскому, русский я выучил на улице. Я зараз можу розмовляти виключно українською мовою та стане набагато легше. Спочатку може бути трошки складно але через деякий час я вже почну відчувати та мій язик звикне до цього. (Я сейчас могу говорить только на украинском, будет намного проще. Сначала может быть немного сложно, но через быстро привыкаю).
Спустя три месяца меня отправили в деревню Боровка, где я и прожил следующие два года. За мной приехала женщина оттуда, помогла собраться, и мы на автобусе отправились в деревню. Когда приехали туда и мне сказали: «Это центр». Я решил, что надо мной шутят. «Вот новый магазин, вот старый, школа, сільська рада, пошта. Что еще нужно?». Я был первым американццем, чья нога ступала на землю этой деревни. Сначала никто не понимал, зачем я здесь, и приходилось постоянно пререкаться.
— Зачем ты приехал?
— Я волонтёр.
— Зачем?
— Я хочу помогать.
— Зачем? Ты шпион?
— Нет, я просто буду помогать вашей деревне.
— А, ты шпион, ясно.
Такой диалог происходил у меня раз десять, никто в деревне не был знаком со словом «волонтёрство».
Я помню, как в первый день мне принесли пакет картошки. Я впервые увидел грязные овощи, не мог понять, почему мне их дали в таком виде, пока не осознал, что картошку буквально достали из земли!
По условиям программы я должен был заниматься развитием молодёжи в деревне. Первое, что я сделал, — собрал детей и просто пошёл с ними гулять, учил играть в бейсбол. Потом я обратил внимание, что на улице много мусора, принёс мешки, перчатки и мы начали убирать. В итоге строительство мусорных баков стало нашим первым проектом: дети расставили их по деревне, потом собирали содержимое и сжигали.
Первое время дети очень смущались, им было непривычно, что я американец, еврей, не знал языка, что взрослый человек хотел с ними общаться. Мало было детей в деревне, которым родители уделяли достаточно внимания.
В деревне я жил в хате, у меня даже был огород. Мне очень нравился колодец. Он часто упоминается в Библии, но я никогда не представлял себе, как это выглядит. К тому же, в деревне — это место силы: там узнают все новости, общаются. Когда наступила зима, стало ужасно тяжело, особенно с туалетом. В Нью-Йорке тоже холодно, но на Украине еще холоднее, и туалет на улице. Я даже построил что-то вроде сидения. Местные удивились: «Странный американец! Зачем тебе это? Ты что, не знаешь, как какать?». Три часа минимум уходило зимой на то, чтобы просто постирать вещи. Мылся я в ведрах, летом построил душ на улице. Когда выпал снег, меня повели на гору и катали на санках.
Для многих я был лицом всего американского и еврейского народа. Поначалу я много раз слышал: «Ой, Джереми, ты не как все евреи!». Правда, они мало знали о евреях, их больше волновало, что я американец. Однажды я ходил в магазин трижды за день, просто потому что я всё время что-то забывал купить. После этого вся деревня говорила: «Понятно, американцы очень забывчивые». Они мне это припоминали еще полгода. Было в деревне и несколько антисемитов. Например, учитель физкультуры постоянно говорил неприятные вещи про евреев, считал, что я израильский шпион. Знаете, какая у него фамилия? Рудман.
Когда мои родители приехали меня навестить, к ним подходили люди и говорили, какой я хороший. Когда я объяснил, что они не понимают украинский, одна женщина спросила: «А как так вышло, что ты такой умный, а они такие глупые?».
Моим лучшим другом в деревне был учитель Василий Иванович. Мы с ним много говорили о жизни, ему, что удивительно, было очень интересно про иудаизм. Мы вместе отмечали Хануку, Песах, Пурим. Он был первым, у кого появился интернет. Потом я сделал грант, и теперь в школе есть Wi-fi.
Однажды ранним воскресным утром я проснулся от крика директора школы Николы Петровича: «Джереми Натанович! Выходи, праздник!». Я оделся и пошёл к нему. Во дворе уже собрались все родственники. Вскоре вывели свинью. Никола Петрович и его брат перевернули ее на спину, пришла бабушка с ножом и резким движением руки зарезала свинью. Все это заняло секунд пятнадцать. Я стоял в шоке, не понимая, что происходит. Потом бабушка повернулась, заметила меня и помахала окровавленным ножом. Весь день после этого они жарили мясо и пили самогон. Я тоже решил с ними выпить немного. Это было так: первая рюмка — нормально, вторая — нормально, третья — последнее, что я помню в тот день. Горилка в какой-то момент моей жизни в деревне стала, как вода. Первый год я там очень много пил, считал, что если предлагают, нельзя отказываться, на второй — уже научился говорить «нет».
Я никогда не отмечал Новый год. По крайней мере, не так широко. На Украине вечеринка начинается в двенадцать, в Америке она в это время как раз заканчивается. В деревне есть традиция: каждый Новый год выбирают несколько хат, которые открыты всю ночь. Приняли решение, что моя хата будет одной из них. До шести утра ко мне приходили люди, в сумме, наверное, человек сорок. Мой друг Виталик, родители которого жили в Боярке, принёс гитару. Я научил местных нескольким еврейским песням. В том числе хабадской «Нет никого, кроме бога одного». Им было смешно, они всё время спрашивали, почему же нет Иисуса.
Помню, как мы отмечали Ивана-Купалу, это похоже на еврейский праздник Лаг ба-Омер: разводят костры, устраивают конкурсы, игры. Три моих друга детства приехали ко мне в деревню и как раз попали на этот праздник. Они были в полном шоке. В одном из конкурсов нужно было заплести девушке косу. Мой друг посмотрел и спросил: «Это что, как хала из волос?». В итоге получилось отлично. На Ивана-Купалу есть поверье, что если парень с девушкой перепрыгнут вместе через костер, то проведут вместе всю жизнь. Одна ученица очень хотела за меня замуж, она чуть не толкнула меня в костёр. Вообще, первый месяц многие женщины в деревне приходили ко мне, рассказывали про своих дочек, сватались.
Не могу сказать, что я быстро наладил отношения с детьми. Это был долгий процесс. Помню, как спустя месяц они впервые пригласили меня играть в футбол. Потом был первый совместный Новый год, мой день рождения. Этим летом мы с моей женой летали на Украину, в Боярку и второй раз поженились там. Сегодня я считаю, что это моя Родина, моя земля. На свадьбу мы надели вышиванки, моей жене сплели венок. Мы много пили, танцевали, играли в игры, они куда-то украли мою жену и я должен был еёнайти. Потом нам пели гимны Украины, Америки и Израиля. Мои друзья из Киева тоже приехали на свадьбу. Вообще, смешно, что когда я общался с киевскими евреями, я больше понимал про украинскую деревню, чем они, да и язык часто знал лучше.
Когда я приехал, я был уверен, что изменю деревню, открою там завод по переработке мусора, планы были грандиозные. Но потом я понял, что моя работа — менять не деревню, а судьбы. Есть несколько учеников, которым я помогал. Оля — самый классный пример. Её мама умерла от рака, папа — инвалид. Она жила то с бабушкой и дедушкой, то с братом. Оля была самой умной ученицей в школе. Первое время она меня стеснялась, но потом решила, что можно приходить ко мне на дополнительные занятия после школы. Сначала я просто учил её английскому, а затем мы начали разговаривать о жизни. Когда Оля была в девятом классе, все говорили, что она должна остаться в деревне, а сама она ужасно хотела уехать и стать стюардессой. Я ей объяснил, что это не проблема, мы найдем место, где она сможет получить эту профессию. Один раз я летел на самолёте, познакомился со стюардессой и рассказал ей про Олю, а она мне — про курсы. После окончания школы Оля поступила в авиационный колледж, хотя семья была против. Я с ними долго ругался, они говорили, что я не должен допустить, чтобы Оля уехала из деревни. Потом, когда я уже переехал в Киев, Оля часто приходила ко мне в гости на шаббатние ужины. Как-то, когда я прилетал на Украину уже из Израиля, я спросил её, как там колледж, а она ответила, что уже не очень хочет быть стюардессой, так как это несерьёзно. Семья говорила идти в бизнес, а она хотела заниматься астрономией, но такой специальности в украинских вузах не нашла, поэтому пошла учить биоинженерию. В её классе тридцать три мальчика и семь девушек, она единственная из деревни. Мы до сих пор поддерживаем связь. У меня много друзей в деревне осталось. Я слежу за их жизнью: некоторые уехали в Киев, четверть пьёт, у них уже родились дети. Мне от этого грустно, хоть я и понимал, что не могу помочь всем.
Через два года, когда закончилась моя программа, я переехал в Киев, понял, что влюбился в Украину и моя история с ней ещё не закончена.
Зимой 2013 года, когда начался Майдан, я уже был в Израиле, но полетел на Украину — решил, что нужно. Я чувствовал, что должен объяснить американским евреям, что там происходит. Многие ведь считали, что это антисемитская революция. Я написал кучу статей, постов, объясняя, что это не так, не знаю ни одного украинского еврея, который был бы против Майдана. Я старался объяснить, во что люди верят и за что воюют. Потом я стал пессимистичнее. Тяжело не заметить, что на Украине всё стало хуже. В деревне моей — точно. Я очень верил в Майдан, верил, что что-то изменится. Сейчас экономически всё очень плохо. Денег нет. Совсем. Я каждый год перевожу деньги в Боярку. Поначалу они отказывались, а сейчас даже не скрывают, что нужно.
Я внимательно следил за событиями в Крыму. Грустно осознавать, что мы живём в мире, где кто-то может просто решить, что ему нужна какая-то земля и забрать её. Я в ужасе от того, что происходит, и очень переживаю за Украину. Иногда я думаю, что через четыре года от нынешней территории страны останется лишь половина.
