Современный Ливан — это страна в сердце Ближнего Востока, где на шесть миллионов населения, почти половина которого — христиане, приходится два миллиона беженцев из Сирии и Палестины. Самиздат разбирается, как устроена жизнь в стране, где не признаётся атеизм, президент — христианин, а глава МВД — мусульманка, и что думают о Ливане люди из лагерей беженцев.

— Алллла-а-а-ах Акбар, — созывает правоверных на молитву муэдзин. Его тягучий стон из громкоговорителя разносится над улицами Бейрута и взлетает над голубыми куполами мечети Мухаммада аль-Амина. 
— Хяййя аляс-саля-я-ях, — настойчиво тянет свой азан муэдзин. — Спешите к молитве!

Несколько ливанцев тем не менее проходят мимо мечети и ныряют в католический храм по соседству. Но, кажется, это никого не волнует, все продолжают идти, куда им надо: мусульмане — налево, а христиане — направо. Я поворачиваю за угол и набредаю ещё на одну святыню, на этот раз православную. Пожалуй, такое можно увидеть только в Ливане: на маленькой площади мирно молятся мусульмане и христиане и никто никому не мешает. 

— Мархаба! — приветствую я живописного старика с посеребрённой временем головой, усами и бородой. Он медленно спускается по лестницам православного храма, который, кажется, за много веков врос в землю. 
— Кифик? (Как дела?) — спрашивает он меня и смотрит с любопытством из-под густых бровей. 
— Как так получилось, что вы христианин? — спрашиваю его я.
— Хо! А кем же мне ещё быть? — отвечает араб. — Хабибти, мы всегда были христианами. Здесь Христос ходил! Здесь святая земля!

«Иисус с учениками ходили на юге страны, так что мы отправимся туда по их следам, но сначала заглянем в христианскую столицу Ливана», — объявляет наш маршрут Ольга Дагер, блондинка с очками на пол-лица. Двадцать лет назад она, тогда ещё студентка Ленинградского меда, познакомилась на курсе с ливанцем, вышла замуж и переехала сюда. 

Изучив местную географию вдоль и поперёк, Ольга стала гидом, и сегодня, пожалуй, ни один местный не знает свою страну лучше, чем она.

«Если честно, первое время я ненавидела Ливан, здесь всё было не по мне. Полюбить страну мне помогли её жители, точнее, их доброжелательность. Может быть, она где-то показная, но я предпочитаю, чтобы мне неискренне улыбались, чем искренне грубили». 

В подтверждение слов Ольги водитель нашей машины Самер улыбается так широко, как будто знает меня много лет, хотя видит впервые. Внешне на араба он не очень похож, впрочем, как и большинство жителей Ливана. У них светлая кожа, у кого-то даже голубые глаза.

— А я не араб, — вдруг признаётся Самер. — И вообще мы, ливанцы, не арабы, и арабы — не мы. 
— Это как? 
— Мы потомки финикийцев — гордо произносит он. — Финикийцы придумали алфавит, который стоит у истоков кириллицы, латиницы, арабской вязи и еврейского письма, были знаменитыми торговцами и мореплавателями. И жили они полторы тысячи лет до нашей эры на восточном побережье Средиземного моря, по которому растянулся современный Ливан.
— Но вы ведь так долго уже живёте с арабами вместе, что вас и самих можно считать арабами, — возражаю я. Спор с мужчиной в Ливане не приветствуется, но, в отличие от других арабских стран, иной раз дозволяется. 
— Арабы пришли сюда только в VII веке, — говорит Самер так, как будто это было только вчера. — Кстати, именно тогда они и принесли сюда свою религию. И мы, христиане, стали жить бок о бок с мусульманами.

В те далёкие времена христиан в стране было большинство, сегодня всё наоборот — в мусульманских семьях традиционно больше детей, и всё больше мусульман прибывают в Ливан из соседних стран. Теперь здесь 40 процентов христиан разных деноминаций и 60 — мусульман, шиитов и суннитов. Тем не менее Ливан — единственная страна Ближнего Востока с таким соотношением.

— Религия у нас обычно передаётся по наследству, — рассказывает ливанец. — Родился в православной семье — быть тебе православным, родился в шиитской семье — быть тебе шиитом. 

Самер родился в семье маронитов, которые составляют большинство среди христиан страны. С детства ходил в храм, но не особо верил в высшие силы. Уже потом, когда он стал подростком и его друзья начали умирать — один попал в аварию, другой перебрал наркотиков, — тогда, как он признаётся, понял, что есть дьявол. А когда сам чуть не погиб и чудом остался жив, поверил и в Бога. Теперь с собой в машине он всегда возит Библию.

— А вот и христианская столица Ливана, городок Джуния, — машет в окно Ольга. — По легенде, именно здесь Георгий Победоносец убил змея. Одни говорят — копьём, а другие — одной только молитвой. С тех пор это любимый святой и ливанцев, и русских.

На Джунию сверху вниз смотрит Дева Мария. Статуя возвышается на горе и ужасно напоминает Христа из Рио-де-Жанейро. 

— Бум, бум, буммм, — несётся над городом задумчивый гул колоколов. 

В Джунии буквально через каждые сто метров стоят храмы и монастыри. 

— Как видите, это христианский район, — рассказывает Самер, пока мы блуждаем по запутанным переулкам среди домов из бежевых шершавых камней. Из двориков на улицы выкипает пышная цветочная пена. По стенам и заборам сбегают вниз розовые, белые, красные бугенвиллии. 
— Вообще, чаще всего мы с мусульманами живём отдельно: они в своих городах, а мы в своих, — продолжает Самер. 
— Почему так? 
— Ну-у, — мнётся парень, — разная культура и традиции. Например, такие статуи святых в мусульманском квартале вы, конечно, не увидите.

Я поворачиваю голову туда, куда показывает Самер. Прямо у дороги, под баннером с рекламой продуктового магазина, стоит каменный Христос, склонив голову и молитвенно сложив руки. К нему подходит какой-то местный кучерявый парень, что-то шепчет, целует руки Иисусу и торопится дальше по своим делам. 

— А ещё ты точно не увидишь в мусульманских районах девушек без платков. Христианки одеваются так, как им хочется, — кивает Самер в сторону восточных красавиц, идущих нам навстречу. На них легкомысленные юбки чуть выше колена и короткие топы на тонких лямочках.
— Во-первых, мы не мусульманки, — закатывает глаза ливанка. — Мы можем одевать обычные платья, юбки, главное при этом — выглядеть достойно.
— Во-вторых, здесь у нас, на Ближнем Востоке, столько запретов, что хочется их нарушить, — смеётся её подруга. 

Девушки оставляют после себя шлейф терпких духов и скрываются в местном ресторанчике. Средь бела дня в воскресенье все столики заняты. Модно разодетые парни, девушки, женщины, мужчины, бабушки, дедушки не спеша потягивают кофе и курят кальян.

— Мы, ливанцы, очень любим поболтать и провести время вместе, — добродушно улыбается парень Антони Хабиб, друг нашего проводника Самера. Ему тридцать, и он служит в одной евангелистской церкви. 
— В пятницу мы идём на вечеринку, в субботу — на пикник, а в воскресенье обязательно обедаем всей семьёй. Чтобы бы мы ни делали, мы всегда собираем вокруг себя много родственников, друзей, знакомых. 
— А у тебя есть друзья-мусульмане?
— Конечно, никакая религия не может помешать ливанцам дружить и проводить время вместе. Наверное, в этом и заключается секрет нашей мирной жизни.

Секрет хрупкого христианско-мусульманского баланса, конечно, не только в дружелюбии ливанцев, но и в государственном устройстве, которое совмещает теократию и парламентаризм. Разобраться в нём с первого раза сложно, но, к счастью, ливанцы чрезвычайно любят поговорить о политике: «Так получилось, что нашей страной всё время кто-то правил: персы, римляне, крестоносцы, мамлюки, турки, французы, но только не мы, — пускается в объяснения Антони. — Наконец мы получили независимость в 43-м году. И нужно было придумать, как поровну поделить власть между представителями разных конфессий, а у нас их восемнадцать!»

Тогда ливанцы провели перепись населения, подсчитали, представителей каких течений больше, и, согласно этим данным, поделили полномочия, которые с тех пор не менялись. Так, премьер-министром стал мусульманин-суннит, спикером парламента — мусульманин-шиит, а президентом — христианин-маронит. Такое невозможно больше нигде на Ближнем Востоке.

«Президента назначает парламент, а вот парламент выбираем мы сами: голосуем за партии и за их кандидатов, — объясняет Антони. — В результате в парламенте должны оказаться половина мусульман и половина христиан. Эти половины между собой делят подконфессии: сунниты, шииты, друзы, католики, православные и все остальные. Вот и выходит, что за власть в стране борются не мусульмане против христиан, а мусульмане против мусульман и христиане против христиан внутри своих партий. Места-то уже поделены поровну! Нужно только определиться, кто их займёт».

Согласно квотам, распределяются посты не только в политической, но и в обычной жизни. Допустим, одна мусульманка претендует на должность декана в государственном университете или директора в крупной компании. Но если все ставки, которые полагаются мусульманам в ректорате, уже заняты и остались ставки только для христиан, то её не возьмут ни при каком раскладе, даже если она гений.

— Вот это уже обидно и как-то непрофессионально.
— Согласен, но зато только так можно сохранить равноправие, — задумчиво поглаживает бороду Антони. — Благодаря этому мы, христиане, можем быть свободными в нашей стране. Мы можем одеваться, как хотим. А если бы мы жили в Иордании, моя жена должна была бы носить хиджаб. Мы можем строить храмы. А в Саудовской Аравии главный муфтий призывает их уничтожать. Мы можем читать Библию, а в Ираке за это могут убить. 

А ещё в Ливане нет запрета на проповедь, и Антони часто пользуется такой возможностью. Он просто идёт на улицу или в ресторан и первым встречным мусульманам рассказывает о Христе. По его рассказам, те его охотно слушают и удивляются: где это видано, чтобы кто-то пролил кровь за твои грехи? Предложение принять христианство кажется им очень даже заманчивым, но в конце концов мало кто на него соглашается. 

— Они просто боятся опозорить семью, — вздыхает Антони. — Если они сменят религию и об этом кто-то узнает, то с ними могут перестать здороваться. 

Когда очередной мусульманин отказался креститься, Антони так расстроился, что решил больше не браться за спасение мусульман. Но вовремя вспомнил историю пророка Ионы, который хотел убежать от Бога. Тот послал его проповедовать в Ниневию язычникам, а пророк сел на корабль и поплыл совсем в другую сторону. Говорят, когда он добрался до Ливана, началась буря и пророк в бухте маленького городка Джии прыгнул в море, где его проглотил большой кит. После трёх дней в его чреве Иона пообещал всегда исполнять волю Бога. 

В общем, Антони не захотел попасть в подобный переплёт и продолжил проповедовать мусульманам. 

— Только единицы решаются стать христианами, несмотря ни на что: либо это ливанцы, которые действительно ищут Бога, либо это беженцы, которые впервые узнали, что́ такое христианство на самом деле. Недавно мы были в сирийском лагере беженцев и крестили там Хаву и всю её семью.

Гряда рыжих лысых гор обнимает долину Бекаа на востоке страны, а вместе с ней и палаточный городок сирийских беженцев. Маленькие домишки, сколоченные из досок и обтянутые тканью билбордов, тесно жмутся друг к другу. Между ними кое-где тянутся верёвки, на которых сушится бельё. Трое мальчишек с растрёпанными волосами гоняют мяч по вязкому песку. Тут же неподвижно сидит мужчина и смотрит в никуда. Хава зазывает нас в хлипкую хижину. На полу расстелен ковёр и лежат подушки, среди которых забылась сном маленькая девочка с копной каштановых волос. 

— Ты не смотри, что мы бедно живём, — суетится женщина и ставит на электроплитку чайник. — В Сирии у нас были коровы, овцы и деньги. Мы даже помогали другим людям.
— Сейчас у вас есть какая-то работа?
— Ээээх! — всплёскивает она руками. — Муж ухаживает за садом ливанцев. Но придёт зима — и работы снова не будет. 
— А вы не хотите вернуться в Сирию?
— Куда? — переспрашивает она. — Наш дом взорвали. Но я благодарю бога, что мы остались живы. Знаешь, что самое страшное на войне? Умирать десять раз в день. Всё время ждать и бояться, что сейчас какая-то пуля попадёт в тебя, что сейчас какой-нибудь осколок бомбы оторвёт тебе голову. Это нечестно. Мы имеем одну только жизнь и умирать должны только один раз.

Хава, её муж и их семеро детей приехали в Ливан три года назад. Когда в их деревню пришли боевики ИГИЛа, они поняли, что пора бежать. Неделю добирались до ливанской границы, откуда их чуть не отправили обратно: мол, вас таких уже и так два миллиона набежало. Но тут случилось чудо. Один пограничник увидел в документах имя их сына Иса — и дал пропуск в страну. Дело в том, что Иса по-арабски значит Иисус, а пограничник был христианином.

— Когда мы приехали, я не знала, что нам делать, куда идти, — Хава разливает жидкий кофе по щербатым кружкам. Антони выкладывает на стол печенье и конфеты, которые передала для беженцев его церковь. 

— Нам нужна была помощь, хоть какая-нибудь. И мне одна сирийка сказала, что здесь беженцам помогают христиане. Я страшно не хотела идти к ним, потому что мне всегда казалось, что христиане — порочные люди. А как иначе, если их девушки ходят на танцы и не покрывают свои головы?! Но мне не оставалось ничего другого: муж болел, дети сидели голодные — и я пошла в храм. Кто-то мне дал еду, одежду, кто-то принёс стол, стулья — в общем, кто что имел. Я просто разрыдалась. А потом один верующий пришёл к нам домой, чтобы молиться за моего мужа, потому что он лежал при смерти. И ты представляешь — мой Арам выздоровел и встал с постели. Тогда я подумала, что хочу быть такой же, как эти люди: пусть их женщины не носят платка, но они имеют любовь внутри. 
— Так мы крестили Хаву, её мужа, их детей и родственников, — довольно улыбается от уха до уха Антони.
— Крестить-то крестили, — кивает она, — но всё-таки платок на голове никогда не помешает.

За окном нашей машины мелькают знаменитые ливанские кедры с приплюснутыми макушками. Раскидистые ветви и крепкие стволы источают густой запах смолы. В Библии говорится, что их посадил сам Бог и что именно из этих кедров Соломон построил храм в Иерусалиме. Сегодня это дерево — большая редкость: все вырубили на корабли, дворцы, замки, и теперь кедрами можно полюбоваться только в районах Шуфа, Бишари, ну или на ливанском флаге. 

Пока наша машина виляет по горному серпантину, Ольга рассказывает, что ливанцы-христиане тоже меняют свою религию. Просто иногда это оказывается гораздо выгоднее.

— Мой друг влюбился в мою русскую подругу и решил развестись с женой, но для маронита это оказалось экстремально дорого — почти два миллиона рублей, — смеётся Ольга. — Кроме того, он должен был получить разрешение самого папы Римского (марониты относятся к числу так называемых «восточных католических церквей», отчасти подчиняющихся Ватикану. — Прим. ред.). В такой ситуации мой друг не нашёл другого выхода, как принять ислам, потому что там разводят быстро и, главное, бесплатно.

Все вопросы в Ливане решает религиозная община, в которой ты состоишь. Атеизм как таковой в этой стране не признаётся, и только в 2009 году ливанцы получили возможность не указывать свою конфессию в паспорте, поэтому развестись по понятным светским законам просто невозможно, впрочем, и жениться тоже. Если ты вдруг каким-то образом оказался атеистом, для тебя есть вариант поехать на соседний Кипр или в другую страну, где вас распишут по обычному семейному кодексу. Но тогда все дальнейшие брачные, семейные вопросы придётся решать по законам той страны. Поэтому Ольга Дагер приняла шиизм, чтобы заключить брак с мужем-шиитом. 

— Он так удивился — мол, как ты можешь, ты же православная?! Я ответила: «Ничего страшного, я потерплю, зато моим детям потом будет проще жить». Например, они будут знать, где и как меня хоронить, кому и сколько полагается наследства. У шиитов мальчикам полагается большая часть, девочкам — меньшая. 

У суннитов девочкам достаётся ещё меньше. Поэтому, чтобы обезопасить дочерей по финансовой части, иногда сунниты переходят в шиизм. 

— Бог за такие дела не обижается?
— Думаю, что нет, — она задумчиво ворошит рукой волосы. — Кто бы ты ни был на бумаге, Бог знает, кто ты есть на самом деле. 
— После того как на бумаге вы стали мусульманкой, ваша жизнь как-то изменилась? Вы читаете Коран, делаете намаз?
— Ой, в нашей семье всё гораздо проще. Пост рамадана соблюдают, чтобы похудеть и провести время вместе. Вертят чётки исключительно по привычке, чтобы чем-то занять руки. Хадж совершали, чтобы не нарушать традиции. Даже моя строгая свекровь носила платок только на улице, а дома ходила с непокрытой головой и с вечной сигаретой в зубах. В Ливане даже мусульмане могут себе позволить верить без фанатизма. А всё потому, что здесь очень любят свободу, которая в дефиците на Ближнем Востоке. И мне кажется, она сохранилась во многом благодаря христианским ценностям.

Сайда, или по-библейски Сидон, — говорят, здесь появились в Ливане первые христиане. И неудивительно: согласно Новому Завету, в землях Тирских и Сидонских не раз бывал и проповедовал сам Иисус. 

— Он даже совершил в этих краях одно из своих чудес, — вводит нас в курс Ольга Дагер. — А дело было так. Навстречу Иисусу вышла хананеянка и стала умолять его: «Смилуйся, мою дочь жестоко мучит бес». А тот ответил: «Я был послан только к потерянным овцам Израиля. Нехорошо взять хлеб детей и бросить собачонкам». Но эти слова нисколько не смутили женщину, и она смиренно ответила: «Да, Господь, ведь и собачонки едят крошки, которые падают со стола хозяев». После этого Христос сразу исцелил её дочь и так дал понять, что теперь спасение пришло не только к иудеям, но и к язычникам.

Сегодня Сидон — абсолютно мусульманский город. И это заметно сразу: изящные минареты, голубые купола мечетей, бетонные многоэтажки, женщины в хиджабах, мужчины в длинных молитвенных рубахах-камисах, дети на улицах, дети в подворотнях, дети везде. И, конечно, средоточие и суть мусульманского района — базар. Под древними сводами из жёлтого камня можно найти всё что угодно: ковры, кальяны, кофе, золото, сладости. Вон торговец артистически взвешивает черешню, загребая её широкой ладонью. А его сосед с брюшком выкладывает на прилавок кирпичики влажной халвы. Здесь стоит плотный дурман из смеси запахов сочных фруктов, местных специй и морской рыбы.

По легенде, именно сюда отправился апостол Павел, чтобы встретиться с Петром. А мы в одном из узких лабиринтов Старого рынка встречаем группу туристов, которые уставились на маленькую простенькую часовню без окон:

— На этом месте в 58 году была небольшая комната, где и увиделись два апостола, — профессорским тоном вещает экскурсовод.

Экскурсовода зовут Хусейн, он мусульманин и водит христиан по святым местам. А всё началось с того, что на очередной экскурсии какой-то турист ткнул пальцем в строчки из Библии и попросил показать, где в Ливане бывал Иисус. Хусейн, конечно, не знал, и ему за это стало ужасно стыдно. После чего он проштудировал Писания и теперь знает все ливанские адреса, упомянутые там.

— Христианство — часть нашей истории. Без христиан Ливан был бы уже не тот. Вот смотри, — показывает он на тротуар, вдоль которого пышно цветут розовые, белые, жёлтые олеандры. — Как тебе?
— Красота, что тут ещё скажешь, — бурчу себе под нос, не понимая, к чему он клонит.
— А теперь представь, что здесь росли бы только белые кусты.
— Ну, тогда было бы не так интересно, как сейчас.
— Вот и я говорю тебе, — ударяет в ладоши Хусейн. — Всевышний любит разнообразие. Иначе он бы создал один вид цветов, один вид птиц и одинаковых людей. Но это не так, слава Аллаху, — возводит он глаза к небу. — И, как эти цветы, мы тоже должны жить мирно друг с другом. 

Например, брат Хусейна женат на христианке. В Ливане такие браки — обычное дело. Тут для любви религия не помеха. 

— И ты знаешь, жизнь бок о бок с христианами делает нас немного другими, мы отличаемся от мусульман Ближнего Востока, — признаётся Хусейн. Например, наши женщины могут получить любое образование и потом работать. И не просто работать, а занимать высокие должности. Министр внутренних дел Ливана — мусульманка Рия аль-Хасан. Это первая женщина в арабском мире, которая возглавила силовую структуру. Некоторые страны, не будем называть какие, хвастаются, что они разрешили женщинам садиться за руль. Подумать только! У нас они уже давно сами ездят. Соседство с христианами делает нас более мягкими и свободными, что ли. Вон, смотри: идёт мать в хиджабе и абайе, а её дочь — в простом платке и модном платье. 

То, что в других ближневосточных странах харам, здесь не то чтобы халяль, но уж точно не запрет. Почти в каждом кафе и просто на лавочках мужчины курят кальян и пускают в небо колечки дыма. И если какой-нибудь заезжий мусульманин осудит местного, тот провозгласит простую христианскую истину: не суди и не судим будешь.

Но есть всё-таки то, чего не сделает даже ливанский мусульманин. Он не будет есть истекающий соком свиной бифштекс. И никогда не запьёт его терпким красным или лёгким розовым вином. Что с удовольствием сделает христианин за ужином. Кстати, Ливан — единственная страна арабского мира, в которой официально разрешены производство и продажа алкогольных напитков. А ещё здесь — самое большое казино Ближнего Востока и самые шумные ночные клубы. 

— Здесь каждый сначала говорит про себя «я ливанец», а потом уже — «я шиит», «я суннит», «я католик», «я православный». Нас здесь много, и мы все разные. Разве это повод ссориться?

Если пройтись по запутанным улицам Сайды, ещё можно найти расстрелянные стены домов. Впрочем, их можно найти и в Дамуре, и в Бейруте, и в Джунии, и во многих других ливанских городах. Гражданская война шла здесь пятнадцать лет и успела оставить шрамы везде. 

— Слава Аллаху, война закончилась! Аллаху Акбар! — в ответ на мои вопросы о войне старая мусульманка поднимает руки к небу.
— Слава Господу, мы сейчас живём мирно, — крестится христианка. 

Говорить о войне местные не любят, хотя с тех пор прошло уже почти тридцать лет. Кто старое помянет, тому сами знаете что. 

— Стыдно о войне говорить, потому что много крови пролилось, — качает головой Самер. — Это евреи и палестинцы втянули нас в свою войну, хотя мы долго старались держаться от неё подальше. 

Арабо-израильский конфликт тянется уже давно. После нескольких войн с новообразовавшимся еврейским государством часть палестинцев была вынуждена сначала бежать в Иорданию, а потом в Ливан. Очень скоро на юге страны палестинцы создали своё государство в государстве, где ливанские законы фактически не работали. Отсюда боевики Организации освобождения Палестины под руководством Ясира Арафата продолжили воевать с Израилем, и Ливан в буквальном смысле оказался между двух огней. С этим нужно было что-то делать, и тут ливанские мнения разделились.

— Многие мусульмане поддержали палестинцев и были не против, чтобы те остались, — рассказывает Самер. — Они надеялись с помощью вооружённых боевиков увеличить своё влияние в стране, ведь тогда ещё мусульмане занимали меньше мест в парламенте, чем мы, христиане. В свою очередь христиане в большинстве своём поддержали евреев и требовали, чтобы палестинцы уходили из страны. 

В конце концов это привело к невиданным раньше внутренним конфликтам. На улицах шли бои, снайперские дуэли, ракетные обстрелы, палестинцы с местными мусульманами-экстремистами убивали христиан, а те мстили в ответ. Так началась гражданская война. 

После нескольких попыток узнать у местных, что им пришлось пережить, мне наконец везёт. Одна пожилая семейная пара христиан соглашается поговорить, но с одним условием: что я обязательно должна выпить с ними кофе. Пока хозяйка в стильном платье и дорогих украшениях суетится вокруг стола, я уже забрасываю её мужа вопросами.

— Один парень, Тони, пошёл в мусульманский район — и его там убили просто за то, что он был христианин, — грустно качает головой Джозеф Кейроуз. — Когда брат Тони узнал об этом, он остановил первый попавшийся автобус и попросил всех пассажиров показать ID. Это такой документ, в котором указаны твои личные данные и религия в том числе. Так вот, он заставил одного парня-мусульманина выйти из автобуса и расстрелял его прямо на дороге. Это была дурная война… 

Палестинские группировки зачищали целые христианские деревни, впрочем, как и христианские группировки — палестинские лагеря беженцев. 

— Страх, страх, страх… Он был везде и во всех, — вздыхает Ханан. — Мы не знали, где спрятаться от палестинцев: в подвалах, в домах, в горах. Они могли прийти в любой момент, отрезать тебе что-нибудь, изнасиловать, просто убить. Наш город был городом смерти.

Ханан смаргивает слёзы, Джозеф берёт жену за руку. Когда началась война, им было всего по двадцать лет.

— Тогда мы жили в разных деревнях. И каждый понедельник, среду и пятницу я ходил пешком несколько километров, чтобы увидеть её. 
— Я всё время молилась, чтобы его никто не убил по дороге, — говорит Ханан. 
— Одну среду я запомнил на всю жизнь. Тогда была сильная бомбёжка и все прятались в убежищах, но я не мог сидеть на месте — я должен был узнать, что с ней. И я пошёл. Когда вернулся домой, у меня уже не было дома, потому что его разбомбили. 
— После всего, что здесь произошло, как вы, христиане и мусульмане, смогли простить друг друга?
— На самом деле никто не убивал здесь друг друга из-за веры, это была война из-за политики, — Джозеф трясёт в ладонях игральные кости, кидает их на доску и делает ход фишкой. На залитой солнцем террасе он с Ханан играет в нарды. 
— Мы называем гражданскую войну в Ливане «войной чужих». Здесь войска Израиля вместе с христианами воевали против палестинцев, здесь войска Сирии воевали то с палестинцами против христиан, то с христианами против палестинцев. Здесь не обошлось без Америки и СССР и много кого ещё... И каждый боролся за себя и против всех, за свои собственные интересы. Наша земля была как доска для игральных костей, а мы были фишками, которыми двигали игроки для своей победы, — в подтверждение своих слов ливанец передвигает фигуры. 
— Поэтому нам не за что обижаться друг на друга. Мы стараемся забыть, как мы убивали друг друга, и стараемся больше вспоминать, как спасали и защищали друг друга. И ты знаешь, после той войны наши отношения, мусульман и христиан, даже стали лучше: мы почувствовали себя одним народом.

Конфликт закончился тем, что мусульмане и христиане власть в стране поделили поровну, а Ясира Арафата с его боевиками выгнали из страны. Правда, беженцы из Палестины до сих пор здесь живут. Живут здесь теперь и два миллиона беженцев из Сирии.

Еще одним источником проблем сегодня является военизированная шиитская партия Хезболла, получающая поддержку из Ирана и признанная на западе террористической организацией. Как некогда боевики Арафата, они пытаются поставить страну под свой контроль. Ливанцы протестуют, особенно христиане, но пока Хезболла никуда не собирается. 

«Это был горький опыт, но благодаря ему между ливанцами сейчас мир и вряд ли когда-то снова будет война. Они тогда хлебнули достаточно…» — от воспоминаний у Ольги кривится лицо.

Она переехала в Ливан с маленьким сыном, когда здесь ещё шли бои. Просто её муж решил, что конфликт скоро закончится и здесь им будет лучше, чем в 90-е в России. Ну, по крайней мере, точно не хуже. 

«Мой сын сейчас говорит, что я была сумасшедшей, что согласилась на такое. Но это не так, просто для меня замужем буквально значит быть „за мужем“, поэтому я оказалась здесь. Подтвердила свой диплом врача и устроилась анестезиологом в госпиталь. Однажды именно в моё дежурство недалеко от нас взорвалась машина президента Рене Муавада, который правил страной всего 17 дней. Во время теракта пострадало огромное количество людей, а в приёмном покое пол был скользким от крови. Последние годы войны был особенно жестокими: снайперы стреляли по прохожим, боевики минировали машины. На улицах тогда не осталось мусорных контейнеров — их постоянно минировали, в итоге ликвидировали как класс. Может, поэтому у нас сейчас так мусорно и бардачно, — пытается шутить Ольга. — Если честно, меня тогда пугали не столько обстрелы, сколько грязь на улицах, отсутствие воды, проблемы с электричеством». 

Электричество в Ливане до сих пор работает с перебоями. Например, ты можешь стоять в душе с намыленной головой — и вдруг погаснет свет. Тогда домываться тебе придётся наощупь. Или ты можешь сидеть в ресторане — и внезапно станет темно. Тогда придётся наловчиться не проносить вилку мимо рта. Неприятная манера соседей решать на территории Ливана свои геополитические споры вообще тяжело сказывается на экономике страны. Начиная с осени в разных городах страны собираются митинги против коррупции в верхах, и протестующие уже добились отставки предыдущего правительства. После перерыва на коронавирусный карантин митинги возобновились на фоне падения национальной валюты, и чем всё кончится, не вполне ясно.

С остальными послевоенными проблемами ливанцы справились неплохо. Многие города, от которых оставались одни руины, отстроили заново. Даже юг страны, где постоянно шли боевые действия, сегодня привели в относительный порядок, и теперь сюда снова едут толпы туристов. Деревушка Канна — любимое место паломников.

— По преданию, Христос совершил своё первое чудо именно здесь, — вещает Ольга. — Он пришёл сюда на свадьбу своего двоюродного брата. Когда на пиру закончилось вино, Мария уговорила Иисуса помочь молодым. Тот попросил принести сосуды с водой и предложил разлить из них гостям угощение. И тут оказалось, что это не вода, а вино. Как доказательство в центре Канны хранятся остатки винного пресса и глиняных сосудов.

— Иисус сказал: «Меня гнали, и вас будут гнать»… Многих христиан на Ближнем Востоке уже расстреляли, сожгли, обезглавили экстремисты ИГИЛа. На их месте мог оказаться и я, но я жив. Просто потому, что вовремя успел купить билет до Ливана, — теребит пальцами пыльную арафатку Илхам, парень в потёртых джинсах, растянутой футболке и разбитых кроссовках. Он и его семья бежали из Ирака шесть лет назад, когда боевики окончательно захватили город Мосул. 
— Они приходили в наши дома и предлагали два варианта: либо платить джизью — это такой налог за христианство, либо принять ислам. Если человек не выбирал ни то ни другое… — на этих словах он запинается, — его просто убивали. 
— А разве нельзя ради спасения принять ислам? 
— Разве можно предать Бога? — испуганно округляет он глаза: кажется, такой вариант ему даже не приходил в голову. Если можешь бежать — беги, а если нет, то… — он снова запинается, но на этот раз не заканчивает фразу. 

Правительство говорит, что военные давно освободили Мосул от джихадистов. Но вот только христиане этому не очень верят и возвращаться не торопятся. И не только в Мосул, но и в другие иракские города тоже. 

— В Ираке христиан больше не осталось. Ну, может быть, кто-то есть ещё в Курдистане. И я не знаю, вернёмся ли мы когда-нибудь домой… Сейчас моя семья делает документы в Канаду, потому что беженцу жить в Ливане трудно: невозможно получить гражданство и нормальную работу.

Но мы не осуждаем местное правительство, мы понимаем, что это маленькая страна, которая не может помочь всем. Спасибо уже за то, что она приняла нас.

Вот уже несколько лет Илхам безработный. Но при этом он и его семья в Ливане не бедствуют. Как и другим беженцам, им помогают простые ливанцы, церковь и неправительственные организации. Как раз сейчас иракец сидит под широким платаном и ждёт представителя одной такой компании. Очень скоро к нему подходит полная ливанка с копной кудрявых волос. 

— Кифак? — расплывается она в широкой улыбке. Они что-то живо обсуждают на арабском, после чего ливанка протягивает парню белый конверт. 
— Почему вы помогаете беженцам? — спрашиваю её. 
— Ну, кто-то должен их поддержать, — ласково хлопает она по плечу Илхама. — Люди из разных стран жертвуют деньги, чтобы мы передали их тем, кому они действительно нужны. Ну, а я… я согласилась работать в центре, потому что сочувствую таким, как Илхам.

Оказалось, шесть лет назад боевики — предположительно группировки Джабхат-ан-Нусра — украли двоюродного брата Мэги Антоури. Он был сирийским священником. Шесть лет назад Павел Язиджи и ещё один епископ ехали на турецкую границу освобождать из плена двух священников. В результате они сами попали в плен. 

Вообще в Сирии сейчас похищение христиан — дело обычное. За их выкуп боевики просят огромные суммы — от нескольких тысяч до миллиона долларов. 

— Преступники сразу потребовали выкуп, но патриарх захотел убедиться, что священники живы. Он попросил прислать какие-нибудь их вещи, но боевики больше не ответили.
— Как вы думаете, епископы живы?
— Я думаю, что их уже нет, но мне хотелось бы, чтобы они были, — Мэги обхватывает полными руками голову и затихает, как будто сама себе объявила минуту молчания.

С того момента как епископы пропали, не было ни одного достоверного доказательства, что они живы или мертвы. Разве только однажды в интернете появился ролик казни священников, в котором без лишних слов и объяснений им отрезают головы. Но никто не подтвердил, что это были именно Павел Язиджи и Иоанн Ибрагим. 

Считается, что около века назад христиане составляли двадцать процентов населения Ближнего Востока. Сейчас последователей Христа осталось не больше пяти процентов. Их массовый исход продолжается.

— Если дальше так пойдёт, то христиан на Ближнем Востоке скоро не останется, — качает головой Илхам. — Может, только здесь, в Ливане…

Уютный храмовый дворик. Древние стены, увитые плющом. У входа в розовых кустах нас встречает очередная статуя святого в окружении птиц. На обратном пути на север мы решили заглянуть в один католический храм. 

Вечером тут так пусто и тихо, что слышно, как вдалеке разбиваются волны о берег. Но скоро стрелка начинает подбираться к пяти, и у храма паркуются машины одна за другой. Сейчас начнётся вечерняя служба.

Мимо нас цокает на каблучках девушка в лёгком платье. 

— Как думаешь, куда она собралась? На танцы? Нет, — мотает головой Ольга. — И она сюда же. Ливанская молодёжь ходит в храм при полном параде. Потому что это не только место, где можно помолиться, но и некий социальный клуб.
— У вас в России всё очень строго, — надувает губы прихожанка. — Однажды я была в Москве и сильно удивилась: без платка меня в православный храм не пустили. Но разве у Бога есть дресс-код? Я думаю, такое жёсткое соблюдение правил связано с тем, что у вас долгое время бог и церковь были под запретом. 

У храма паркуется ещё одна машина. Оттуда выходит молодая мама, а за ней выпрыгивают две девочки с розовыми бантами на головах. Кажется, все родители захватили с собой детей, некоторым из них едва исполнилось года два.

Сквозь витражные окна в зале льётся мягкий свет. Почти все скамьи заняты. Священник негромко читает проповедь. Взрослые склонили головы в молитве. Одни дети послушно сидят рядом, другие вертят в руках игрушки или слоняются по залу, но никто не делает им замечаний.

После службы вся малышня высыпает во двор. Вот тут уже можно повизжать и побегать от души. На своих территориях храмы устраивают мини-зоопарки, открывают кафешки, нанимают аниматоров. 

— Каждый ребёнок должен знать, что Бог есть, и получить христианское воспитание, — смотрит на меня сквозь дымчатые очки священник. — При этом мы не обращаем их в веру: они сами делают выбор, когда становятся взрослыми. 

Отец Тони Шукри тоже провёл своё детство на церковной скамье, но большую часть жизни был мирянином, получив юридическое образование. Только несколько лет назад, когда ему стукнуло сорок, он снял мантию судьи и надел рясу католического священника.

— Однажды я понял, что я хороший судья, но у меня больше нет милосердия к людям. Тогда я решил, что мне пора уходить. Судья без милости — палач.
— Как отреагировала ваша семья? 
— О, это было что-то, — по-детски улыбается отец Тони. — У меня три сестры и один брат. Когда я пригласил их всех на обед, они думали, что я наконец захотел жениться и сейчас сообщу им эту важную новость. Но их постигло большое разочарование. Одна сестра даже заплакала: «У тебя же всё есть, зачем тебе это надо?» Другие сёстры сказали, что если это сделает меня счастливым, то я должен идти. А брат похлопал меня по плечу: «Честно говоря, никем другим я тебя и не представлял». Так я оказался здесь.

Мы идём по саду при храме. С тяжёлых ветвей свисает черешня. Отец Тони не сдерживается, срывает одну ягоду и по-мальчишески закидывает в рот. Потом набирает в ладошку ещё несколько и протягивает мне. Остальные ягоды с дерева аккуратно собирает в розовое ведёрко сирийка с платком на голове.

— Это Лилит, она мусульманка, но это не помешало нам взять её на работу ухаживать за садом, — пожимает плечами отец Тони. — Проблемы создают политики, а Бог хранит мир. В Ливане христиане и мусульмане не враждуют: за столько лет они уже научились жить вместе. Во многих странах Ближнего Востока ещё учатся этому. Там даже сами мусульмане — сунниты и шииты — спорят. А у нас нет. Мусульманский мир — это мир праведности и закона. И этому миру нужны христианская милость и любовь.
— Многие ливанцы хотят быть священниками?
— О да, но не у всех это получается. Для этого нужно отказаться от многих вещей, но есть ребята, которые на всё готовы, — кивает отец Тони в сторону трёх парней, которые о чём-то весело болтают. Через пару месяцев они отправятся в Италию постигать азы богослужения. Несколько лет им придётся там провести без интернета, мессенджеров и даже телефонных звонков. Из разрешённого только письма по электронке… 
— Вообще-то я работал дизайнером, у меня были деньги, машина, но однажды я решил всё это оставить, — рассказывает один из них, Аля. Выглядит он ещё по-мирски: на нём стильная футболка, зауженные джинсы и мокасины, только деревянный крестик на шее выдаёт в нём будущего монаха. — Честно говоря, мне было непросто всё оставить, но не потому, что я не стану миллионером: у меня уже есть нечто гораздо большее, — а потому, что я боялся разочаровать отца и его надежды.  
— И зачем тебе это было надо? 
— У нас есть миссии в Америке, в Европе, но я бы хотел служить на Ближнем Востоке, чтобы христианство здесь продолжалось.