Новосибирский связной самиздата «Батенька, да вы трансформер» Алексей Понедельченко — автор невероятных историй о том, как он служил в ВДВ, работал установщиком антенн среди мёртвых людей и в аду. Он, как и многие наши агенты по всему миру, кропотливо фиксирует доказательства случившегося Апокалипсиса — мир в огне, не осталось ничего святого. А неспособность людей понимать друг друга на почве культурных различий — один из главных признаков этого пламени. И сегодня Понедельченко рассказывает три истории о том, как при самых странных обстоятельствах научился понимать и принимать Другого.

Местный штаб РНЕ («Русского национального единства») находился в шаговой доступности от моего дома, а это значит, что вся округа была обклеена листовками про русский порядок, а свастика была нарисована на каждом столбе. Как-то раз на одном из домов появилась большая надпись «чурки убирайтесь вон». «Чурки» с местного СТО, которым было адресовано послание, исправили «чурки» на «придурки», поставили запятую, а спустя пару недель закрасили надпись вовсе. Однако парням из РНЕ всё же удалось посеять в местных гражданах (в том числе и во мне) зёрна национализма. Тогда я ещё не знал, что мы все живём в эпоху Постапокалипсиса, которая делит людей лишь на два вида: живых и мёртвых.

Существуя электромонтажными работами, мы проживали весну одного из нулевых годов на дне ямы. Там мы совершали наш трудовой подвиг на трансформаторной подстанции оживающего строительного объекта. Пневматический крот живо вгонял заточенные под конус стальные трубы в глинистое и мёртвое вещество сибирской земли, которое находилось под оживлённой проезжей частью. Наше общее дело близилось к середине и с каждым ударом крота монотонно требовало устройства ямы через дорогу от нас.

Увидев, что всё идёт по плану, наш прораб пообещал закупить на пару дней целый УАЗик чурок и выкопать ими необходимую яму. Чурки продавались на невольничьем рынке на самом отшибе города, где не могли никого оскорбить своим внешним видом, фактом присутствия и конкурентной стоимостью своего труда. Уже следующим утром обещанный УАЗик выгрузил шестнадцать рук дешёвой рабочей силы. Привезённые столпились в однородную человеческую массу и замерли.
— Эй, вы, или как вас там? Кому из вас больше всех лет? — крикнул я им.

От массы отделился усатый запылившийся пиджак и подошёл ко мне начищенными туфлями.
— Карим, — произнёс он вслух и протянул одну из своих рабочих рук.
— Некогда дружиться, Карим, работа не дремлет. Скорее берите инвентарь и устремляйтесь через дорогу копать яму навстречу нашему трудовому подвигу.

Карим осмотрел надвигающийся фронт работ и сообщил:
— Ребята, а кто у вас за бригадира? Я хочу высказать рациональное предложение.

Компрессор и крот умолкли, солнце выглянуло из-за тучи, и мы в недоумении окружили Карима:
— Немедленно сознавайся, откуда ты взял слова «рациональное предложение» и где украл свой русский язык?
— Я ни у кого не крал ваш язык. Наоборот, я безвозмездно раздавал его двенадцать лет. У себя дома я работал учителем русского языка и литературы. Я окончил институт в Душанбе! — отвечал Карим своим русским языком.

Вопросы были сняты, и Карим со своей бригадой стали заниматься работой, разбрасывая лопатами сибирскую почву рискованного земледелия и орошая её трудовым потом со своих тщедушных тел. Когда наступали перекуры, я ходил через дорогу с целью проявить интерес к жизни рабочих рук и Карима лично. Карим много говорил об истории своего существования, которая привела его в наши края копать ямы, и о том, что толкнуло его в котлован русской литературы.
— Я учил людей литературе, ведь литература — есть средство, необходимое для умения видеть в человеке человека. А сейчас это умение обесценивается вместе с человеческой жизнью. Очень жаль, Лёша, что всё так. Очень жаль…

Когда яма была устроена, к ней подъехал УАЗик и начал загружать в себя привезённую рабочую силу.
— Лёша, ребята! Пока! — крикнул Карим и что-то сказал остальным.

Остальные повернулись к нам своими лицами и, улыбаясь, помахали руками.
— Пока!
— Давайте, мужики! Удачи вам!

Двери УАЗика захлопнулись, в трансмиссии хрустнули шестерни, и машина скрылась в клубах придорожной пыли. Я больше никогда не видел Карима и его бригаду. Но в те последние секунды, когда они махали нам руками, я увидел в них людей, чего со мной прежде не случалось.

Как-то раз мне довелось работать в одном из заведений общественного питания, которое, в свою очередь, находилось на территории одной из баз отдыха. Поваром там был гражданин одной из южно-азиатских республик, который очень любил свою работу и старался угодить всем.

Провозившись в этом заведении полдня, я здорово проголодался.
— Слушай, а чего вкусного сегодня в меню?
— Ты есть хочешь?
— Ну, не отказался бы.
— Вот тебе меню. Чего нет — то я уже вычеркнул, но я бы хотел предложить тебе покушать супа!
— Супа?
— Да, давай покушаем супа. Не отказывайся. Это для себя готовил!
— В смысле? Ты себе готовишь одно, а остальным другое?
— Конечно!
— Почему?
— Вот, подожди минут пятнадцать. Я тоже кушать собираюсь. Мы с тобой покушаем, и я всё тебе расскажу!

Уже через двадцать минут мы сидели в окружении пустых столов и кушали тот самый суп.
— Ты обещал мне рассказать что-то?
— Ты про суп?
— Да.
— Вот, гляди. Вот ты ешь суп, тебе нравится?
— Ну, да.

К слову сказать, суп был самый простой. Суп как суп. Ничего особенного в нём. Я такой в армии ел два года.
— Алексей, я приехал сюда в прошлом году. Когда я приехал, меня встретили ребята и мы поехали в какую-то деревню покупать барана. Мы всегда, когда встречаемся вот так, земляками, едем и барана берём. И вот сидим мы, кушаем этого барана. Ну, как сказать, кушаем. Ребята кушают, а я нет. Они меня спрашивают, почему я не ем, а мне этот баран в горло не лезет. Невкусное мясо. Плохой баран. Причём, этот же из деревни, вроде как свой считается, но чем этого барана кормили? Я хуй знает — чем его тут кормили.
— Ты подожди, при чём тут баран, я же про суп спрашивал!
— Ну, так вот я тебе и рассказываю, чего ты перебиваешь, а? И вот тогда я уже начал так понимать, что если свой баран такой, то чем же на базаре торгуют? И вот пришёл я работать в это кафе. Тут до меня Алим работал. Мы соседи с ним, там, дома соседи. И я тут вместо него сейчас работаю. Потом я уеду, а он приедет. У нас вот так с ним. И вот вышел я первый день сюда. Кухню посчитал, примерное меню составил, мне Алим рассказал, что тут обычно едят. Приготовился я и стал работать. Варю, кормлю, а люди приходят, кушают и жалуются. Спрашивают хозяина, мол, где старый повар, а то новый плохо делает всё. Готовит, говорят, не вкусно. А я понять не могу — я же стараюсь. Мне сорок три года, из них я тридцать лет на кухне, как же так? А тут раз семья пришла и просят меня сварить суп, чтобы они вчетвером завтра им пообедали. Я говорю, что не получится у меня на четверых хороший суп сварить. Ерунда получится, а не суп. Тут уже хозяин заговорил. Алим, говорит, варил — и ты сваришь. А не сваришь — поедешь домой. Я звоню Алиму. Спрашиваю: «Алим, брат, мы с тобой братья, всю жизнь вместе, всё одинаково имеем, всё одинаково умеем. Много праздников разных мы с тобой вместе отработали, много людей нам спасибо сказали. Почему сейчас жалуются на меня? Говорят, невкусно я готовлю, а ты — вкусно».
— И что Алим твой ответил?
— Алим сказал, чтобы я шёл в деревню, которая тут рядом, и покупал там отраву.
— ???
— Да-да, отраву. Русские, говорит, без отравы ничего не едят. Отрава — это вот эти «Магги», «Кнорры» и вот приправы все эти. Ты состав читал их? А ведь если еда без этой приправы, то не ест никто. Всем невкусно кажется. Отвыкли тут все от еды нормальной, понимаешь?
— И что? Добавляешь отраву теперь?
— Да, а как? Без отравы же не едят. Я говорил тут сперва, что вы же химию просите у меня. А им, как у вас говорят, хоть в глаза нассы. Наедятся этой отравы, а потом весь день бегают сюда и пиво берут стаканами. Пить же хочется, соль же там, всё это, химия… Вот, весь день стаканами пиво берут, а по вечерам бутылками уже: полторашки, двушки, трёшки, как обычно. Такой вот отдых у людей.
— Ты, наверное, и в армии поваром был?
— Да. Как узнал?
— Догадался. Слушай, а правда, что в советской армии бром в еду клали, чтобы солдатам по бабам не хотелось бегать?
— Бром? Да ну, неправда это всё. Ну, я не видел, чтобы что-то там клали или заставляли класть. Бром — это же тоже отрава. Хотя, знаешь, люди в России без отравы не могут. Сигареты, водка, пиво и даже еда с отравой.

Я доел суп.
— Спасибо тебе! Накормил.
— На здоровье! Вот никому здесь не говорю «На здоровье!», а тебе скажу. Мы хороший суп ели.

Я стоял на станции пригородной электрички и считал мелочь на хот-дог. Рядом стоял парень лет двадцати и ел пян-се. К нам подошла цыганка и начала просить денег. Я ничего не ответил, а парень попытался вступить с ней в диалог.
— Дай, паренёк, два рубля, счастье тебе в жизни будет...
— Нет!
— …здоровье, любовь...
— А на работу устроиться никак?
— Да ну тебя, жмот ты, ай-ай-ай...

Где-то далеко мохнатый шмель сел на душистый хмель, цапля серая сгинула в камышах, цыганка ушла вперёд за цыганской звездой кочевой, а я купил хот-дог и кофе «3-в-1». Откусив и проглотив первый кусочек, я обратился к стоявшему рядом парню:
— Я тут вот что подумал про работу...
— ???
— Вот смотри. Представь, что ты какой-нибудь начальник, точнее — работодатель, и к тебе приходит на собеседование цыганка. Вот как бы ты…
— Я понял, — заулыбался парень, — принял бы я на работу цыганку?
— Да. Вот ты бы взял её на работу?
— Нет.
— Ну, вот я, если честно, тоже не взял бы. Знаешь, почему?
— Почему?
— Все цыгане, которые хотели устроиться на работу, уже давно устроились и работают. А эти, которые по вокзалам шкуры трут, они работать не будут и уже никуда не устроятся. Да им и не нужно. Поэтому разговаривать с ними о пользе труда и заработка — бессмысленная затея.

Мы ещё немного поболтали и разошлись по своим остановочным платформам.

В цыганских домах я бывал и работал много раз. Это всегда были частные дома. Трёхэтажные кирпичные особняки в черте города или хижины из говна и палочек на выселках, но всегда частные дома.

Свой первый визит в цыганский дом я запомнил надолго.

Калитку открыл цыган лет тридцати пяти, посмотрел на меня и протянул руку:
— Петро.
— Алексей.
— Лёха?
— Лёха.
— Заходи, чо как неродной?

Во дворе дома один за другим стояли два автомобиля: ВАЗ-2103 и Mitsubishi Pajero. Дом был построен из шпал и обшит сверху белым сайдингом. Внутри дома не было дверей. В зале висела старая чёрно-белая фотография Сталина. В кухне стояли стол и две лавки. По перекошенным полам бегали и кричали маленькие дети. Я всё время хотел их посчитать, но постоянно сбивался. По коридору прошла молодая цыганка, что-то крикнула в одну из комнат, забрала у маленькой девочки плачущего грудного ребенка и, достав левую грудь, начала его кормить. Мимо прошла ещё одна молодая цыганка. Наверное, сестра первой.
— Здравствуйте! — поздоровалась она и улыбнулась, сверкнув золотым премоляром.
— Драсьте… — растерялся я.
— Вы проходите.
— Проходи, чо очаровался? — где-то сзади крикнул Петро.

Я прошёл в зал и ещё раз посмотрел на портрет Сталина.
— Знаешь его, да? — спросил Петро.
— Наслышан…
— Отец наш.
— В смысле?
— Во всех смыслах. Наш отец.

Я решил более не вникать в их взаимоотношения со Сталиным и начал работать. В это время в дом пришёл другой цыган, по имени Вано. Вдвоём с Петро они наблюдали за мной и каждые три минуты предлагали свою помощь. Я закончил работу и, оставив телевизор на «Первом канале», принялся заполнять необходимые бумаги. По телевизору показывали Путина, который что-то говорил.
— Это он правильно говорит. Так и надо! — поддержал Путина Вано.
— Да куда там! Пиздеть — не мешки ворочать! — не поддержал Вано и Путина Петро.

Они начали спорить о Путине сперва по-русски, потом на своём. В это время в дом пришла жена Петро и принесла два больших пакета с продуктами.
— Здравствуйте! Меня Мария зовут.
— Алексей.
— Лёха?
— Лёха.
— Лёха, ты всё закончил? — спросил Петро.
— Да, почти.
— Не уходи никуда. Посидишь с нами. У нас тут, кажется, ещё вопросы будут.

Через полчаса вся взрослая часть цыганского семейства вместе с гостем Вано и мной сидели за столом. Вано и Петро продолжали спорить.
— Путин правильно всё делает. Надо, чтобы всё как при Союзе было.
— При каком Союзе? Ты при Союзе не делал нихера, только портвейн жрать умел. Ты же лодырь...
— Ой, Лёха, ты посмотри на него. Стахановец, блять.
— Да! Я на металлобазе вкалываю, как ишак, сутки/двое. А чтобы на этот дом накопить, я вообще на работе жил. Мария не даст соврать — из общаги своей бегала мне жрать носила и спину натирала, чтобы я по утрам шевелиться мог. И вот я в своём доме сижу и смотрю телевизор. А тебе шестой десяток, у тебя даже дома своего здесь нет. А со мной на нашей улице все здороваются и уважают. И знают, что я человек простой, слово держу, руки не из жопы и всегда друзьям и соседям помогу всем и во всём. А ты только пиздеть умеешь. Пиздеть и пиздить всё, что плохо лежит. Поэтому и Путин тебе нравится. Пока он пиздит — остальные всё пиздят.
— Лёха, вот скажи, тебе Путин нравится? — не унимался Вано.
— Я с ним не знаком.
— Ну, скажи же, Путин нормальный мужик?
— Мужик, наверное, нормальный. В ГБ других не брали.
— Вот, послушай, Петро, умных людей!
— А вот насчёт его президентства судить не берусь.
— Ну, начало-о-о-ось…

Моё мнение было всем ясно, и мужики опять перешли на свой язык. Я сидел и с трудом переваривал происходящее. Моё любопытство взяло верх, и я прервал их спор.
— Мужики, вы извините, если я что сейчас не так скажу. Но мне любопытно.
— Валяй…
— Вы же цыгане?
— Цыгане! — ответил Петро.
— Ты что-то против имеешь? — спросил Вано.
— Нет, чего бы. Просто большинство цыган, которых я видел, были… хммм… как бы сказать…
— Да говори, как есть, говори! Черти они ебаные, чурки с помойки, да?
— …
— Да ладно, Лёха, всё нормально. Мария, наливай, а то мы тут не договоримся сегодня. Лёхе не наливай, ему за руль.
— Вы не пьёте за рулём? — спросила Мария.
— Нет.

Все выпили по полстакана водки. Петро закурил.
— Лёха, мы молдавские цыгане. Я — цыган. Мария — цыганка. И этот пиздабол Вано — тоже цыган. Но какая разница, цыган или не цыган? Вот этот работать не любит, например, а любит только жрать. Для этого по гостям и ходит. Вот не пущу его один раз…

В этот момент Петро засмеялся и обнял Вано:
— Вот не пущу его один раз — и всё… Да шучу я, шучу. Просто он старый, его не переделать уже. Мы ругаемся много с ним. А как со своим дядькой не поругаться? Ты что хотел спросить?
— Да я всё про цыган…
— Цыгане бывают разные: румынские, молдавские, венгерские, каких только нет. Как русские — тоже всякие разные есть. Кто-то работает, кто-то хуйнёй страдает. Но раз заговорили, то самые ебучие, Лёха, — это русские цыгане. Наркота, бритвы, барахолка, вся вот эта хуйня — это всё их. Бог их накажет всех — и поделом. Я за всю жизнь ни у кого ничего не украл. Всё, что есть, — всё заработал вот этими руками. Работать надо, и со временем всё будет. У тебя дети есть?
— Нету…
— Плохо без детей, Лёха. Детей надо обязательно.
— Ну, я смотрю, у вас много!
— Это не у нас много, Лёха. Это у вас мало. У тебя вот вообще нету. Мне вот на работе один, знаешь, как сказал? Сказал: «Зачем плодить нищету?». Но он — долбоёб, это он услышал где-то. Сам бы не додумался, он так не умеет. А ты посмотри на нас? Хуёво живём что-ли? Дом свой, две машины, одеты, обуты, телевизор, газ провели. Хуёво что ль? И никто в моей семье не побирался никогда и не будет. Это я про нищету. Так что, Лёха, цыган или не цыган — это всё не важно. Все в России живём…

Несколько лет назад я получил по почте книгу Максима Тесака «Реструкт», прочёл её и поставил на полку книжного стеллажа. Полка стала выглядеть примерно так: Чехов, Аверченко, Сорокин, Сорокин, Тесак, Сорокин, Довлатов, Шаламов, Лимонов, Истархов, Салтыков-Щедрин, Довлатов и тому подобное. Кого-то может покоробить такое соседство, а некоторых даже оскорбить. Но в эпоху Постапокалипсиса книга — всего лишь документ прошедшего времени. Точно так же, как и люди — всего лишь существа, которые пытаются выжить.

И делятся всего на два вида: на живых и мёртвых.