Тридцать с небольшим лет назад в подмосковном пионерлагере «Поречье» незаметно случился «Вудсток» среди пятнадцатилетних подростков. Песни, комнаты ужасов с распятыми пионерами, обряды посвящения в масоны и иезуиты, поиски маньяков в лесу. Капустники, квартирники, андеграунд, диссидентство, никнеймы, лички, песни у костра под гитару — всё, чего было нельзя, вдруг стало можно, и только в короткий летний миг. Тридцать лет спустя Сергей Стеженский, который пережил то лето 1989 года, рассказывает невообразимую историю Коли Хлебникова, пионервожатого, благодаря которому это всё стало возможным. Сергей связался с людьми, с которыми он был в лагере, и разобрался, как и почему сегодня в России не может и больше никогда не будет такого Коли Хлебникова.

Пятнадцатилетняя пионерка дрожала от страха. Глаза её были завязаны чёрной лентой. 

— Сестра, тебе выпала честь вступить в масонскую ложу, — раздался хрипловатый голос. — Не каждая может узнать наши тайны и обряды. Только та, в чьих жилах течёт голубая кровь, достойна этого. И сейчас мы посмотрим, какого цвета твоя кровь, — протяни запястье!

Человек в балахоне схватил девочку за руку и резко провёл по запястью пластмассовой расчёской. От стены отделилась тень, и кто-то полил на запястье тёплой воды из чашки. 

— Ааа! — заорала девочка, чувствуя, что ей только что вскрыли вены и она истекает кровью. 
— Спокойно, сестра! — голос стал зычным, раскатистым. — Кровь у тебя голубая, и ты прошла первое испытание. Но бесстрашна ли ты? Только смелые духом могут вступить в братство вольных каменщиков. Сейчас я подожгу прядь твоих волос, и мы узнаем это! 

У уха девочки чиркнула зажигалка. 

— Коля, не надо! — закричала она.

Зажигалка была намочена водой, поэтому гореть не могла, зато издавала характерный треск. 

— Ааааа!
— Ты прошла испытание, сестра! Теперь ты можешь войти в подземелье и узреть священные реликвии нашего братства. 

Подземельем масонов была палата мальчиков в пионерском лагере «Поречье». Пятый корпус, второй этаж, 1989 год, мне пятнадцать. Накануне мы вынесли из палаты всю мебель. Потом занесли шкаф и поставили в полуметре от стены. 

— Здесь будет проход к обители духов, — пояснял наш вожатый Коля. — А сюда мы поставим крест. Даня, хочешь быть Христом? Мы тебя тут в углу распнём. 

Даня Розенкноп радостно кивнул головой. 

— Алтарь расположим здесь. Нужно у тумбочки выбить заднюю стенку. Принесите одну кровать, поставим её вертикально, будет пыточной. Что бы ещё придумать? Найдите два шарика от пинг-понга, разрежьте их пополам. Кто будет отвечать за звук? Вовочка?
— С удовольствием! 
— Возьми приёмник. Будешь сидеть на табуретке за дверью. Найди на любой частоте радиопомехи, но не просто шум, а разные завывания. И в самые ответственные моменты — включай на полную. 

— Понял. 
— Кто будет хватать за горло в обители духов? 
— Коля, можно я? Пожалуйста! — я так хотел принять участие в очередной безумной Колиной затее, что меня трясло. 

Коля внимательно посмотрел на меня, словно оценивал — похож ли я на человека, который может правильно схватить девочку за горло.

— Ладно. Будешь лежать на шкафу. Теперь давайте завесим окна плотно. Так, чтобы стало абсолютно темно. И не вздумайте смеяться!

Мы отмечаем День Девочек. Его придумал Коля Хлебников, наш вожатый. Самый необычный человек, которого я встречал в жизни. Он был совершенно седой, что для пионервожатого выглядело необычно. Ходила легенда, что он афганец и вернулся таким с войны, но правда это или нет, никто не знал, а сам он никогда об этом не говорил. Он был обычного роста, прихрамывал на одну ногу, носил дымчатые очки и разговаривал тихим, слегка хрипловатым голосом.

Знаете, иногда говорят — учитель от бога. Вот Коля был вожатым от бога. Я никогда прежде не видел, чтобы взрослые так общались с детьми. Отряд — 30 человек. 15 мальчиков, 15 девочек. Самый сложный возраст, все разные. Он не просто умел найти к каждому свой подход… он говорил с тобой так, словно знает тебя всю жизнь. Он сразу показывал, что очень тебе доверяет, и тут же назначал хорошим человеком. И дальше приходилось этому соответствовать. А как же иначе?

Коля никогда не давил авторитетом и не снисходил до тебя. Ему удавалось одновременно и общаться на равных, и быть на ступеньку выше. А мы — тянулись к этой ступеньке. Гений креатива: в 1989 году у нас были ники, мессенджер и липсинки — мы открывали рот под фонограмму, как сейчас делают модные тик-токеры. Он умел шутить с непроницаемым лицом, как Бастер Китон. И далеко не всегда было понятно, шутит он или говорит всерьёз. Он мог разыгрывать целые представления, нести абсолютную чушь, но делал это так уверенно, что на удочку попадались не только дети, но и взрослые. 

Например, бывший вожатый Володя Южаков, знавший Колю со студенческой скамьи, до сих пор верит в то, что Коля учился в разведшколе ГРУ. 

— Я был на его экзамене, — говорит он мне по телефону. — И даже участвовал. Нужно было подойти к девушке на бульваре. Она читала газету. И нужно было задать какой-то незначительный вопрос вроде: «У вас газета за сегодняшнее число?» Девушка разворачивала газету, а на полях — столбики цифр. Мне требовалось запомнить эти цифры и передать Коле. Я это сделал. Потом подошёл какой-то парень в штатском, Коля представил его как сержанта, инструктора разведшколы. Тот сказал, что всё хорошо и Коля экзамен сдал. 
— Володя, а вам не кажется странным, что в разведчики берут людей физически здоровых и обладающих максимально неприметной внешностью, а Коля — молодой, при этом седой, хромающий на одну ногу, с плохим зрением и в темных очках? — спрашиваю я. — Он мог быть шпионом только в кино. 
— Ну вот вы сейчас говорите, и я стал задумываться, но ведь я участвовал в его экзамене…
— А в ГРУ прямо так и говорят своим курсантам: «Приглашайте на экзамен друзей и родственников»? Так в театре говорят. Коля же играл в театре МГУ, когда учился. Вы даже вместе играли. 
— Да…
— Скажите, а когда вы в лагере вместе были вожатыми, сколько ему было лет? 34–38?
— Что вы, ему было всего 26.

Двадцать шесть лет! Молчаливый, загадочный, мудрый, рассудительный и весёлый. Он умел предсказывать по руке, пел и играл на гитаре и постоянно что-то придумывал. Он не просто занимал нас, своих пионеров. Всё, что он делал, было интересно ему самому.

Коля был в ударе. В балахоне из простыни и наволочки, со свечой в руке, он был похож на ку-клукс-клановца. Одну пионерку он принимал в масоны, другую в орден иезуитов, следующую — в тайное общество Розенкрейцеров… Он веселился от души, импровизировал, нёс полный бред, но это у него получалось так складно и обстоятельно, словно под простынёй он держал том «Обряды тайных обществ XVII века» и периодически туда заглядывал. 

— Сестра моя, теперь, когда ты готова вступить в орден иезуитов, ты должна знать, что мы жестоко караем тех, кто выдает наши тайны. Сейчас ты увидишь человека, который предал нас. Смотри, что с ним случилось! 
— Уууувввууууувууувууу! — Вовочка выкрутил на полную громкость ручку радиоприёмника. 

Коля приподнимает повязку на глазах у пионерки, и в короткой вспышке света она видит тело без рук, без ног, словно висящее в воздухе. «Обрубок тела» принадлежал одному из пионеров. Мы прикрепили его к сетчатому матрасу. Сетка была ромбиком, поэтому ноги и руки пионера отлично пролезали сквозь неё. «Места расчленения» были обложены серой ватой из выпотрошенного матраса и обвязаны беспорядочно торчащей проволокой, словно обрубленные сосуды и сухожилия. Ну и, конечно, всё было от души залито красной краской. Чтобы было страшнее, горло тоже решили «перерезать» и также обвязали проволокой с ватой и залили краской. 

— Ты понимаешь, что ждёт тебя, сестра, если ты предашь наш орден?
— Дааааа! — от ужаса визжит девочка. 
— Тогда… Следуй за мной и узри истину!

Спустя тридцать лет я позвонил этой девушке, и она сказала мне: «Очень странно, что Коля не нашёл себя в 90-е. Он же как Остап Бендер мог заставить любого поверить во что угодно. Он мог соврать ради красного словца, просто так, на ровном месте. Нафантазировать, сочинить самую невероятную историю. И мы верили». Но, может быть, спросил я, его магия действовала только на подростков, а на взрослых — нет? «Может быть», — задумчиво ответила она. Коля Хлебников, великий, объединивший и навсегда изменивший жизнь десятков людей, которые и сейчас его вспоминают с улыбкой, так и не смог встроиться в новую постсоветскую реальность, потерял работу, не нашёл себя, растерял свою магию и умер молодым. И таких, как он, больше не будет.

Но тогда, летом 1989 года, я не мог ничего этого знать, да и вряд ли хотел бы. Я всё лежал на шкафу с миской ледяной воды и ждал, когда же зайдёт Ассоль. 

Колонна автобусов отходила от здания Академии наук СССР на Ленинском проспекте. Мы ещё не сели в автобус, а уже началось что-то странное. Стоя у оранжевого икаруса, Коля держал в руке перевёрнутую панамку. В ней лежали нарезанные полоски из тетради в клетку. Каждый должен был вытянуть. На полосках ручкой были написаны имена литературных персонажей, героев сказок, мультиков, анекдотов: Родион Раскольников, Робин Гуд, Евгений Онегин, Урфин Джус, Базаров, Пьер Безухов, Вовочка… Девочкам доставались Мальвина, Сонечка Мармеладова, Алиса из Страны чудес, Ассоль, Татьяна Ларина, Наташа Ростова…

Думаю, Коля, когда выписывал эти имена, думал про себя: «Интересно, Онегин с Лариной сойдутся — не сойдутся? А Пьер с Наташей?» «Теперь вы на месяц забудете свои имя и фамилию, — провозгласил Коля, когда автобус тронулся с места. — У вас новое имя. Прикрепите бумажку на грудь булавкой, чтобы все запомнили». 

Мне выпал Чичиков. Я тогда не был фанатом Гоголя, поэтому немного загрустил. Как-то Чичиков мне не слишком импонировал. И я очень обрадовался, когда услышал: «Если кому-то не нравится, то можно поменять в течение дня. Но только сегодня». Я тут же перевернул бумажку и на чистой стороне написал: «Кот Бегемот». «Мастер и Маргарита» была тогда моей настольной книгой. 

Ники прижились не всем. Те, кто ездил в лагерь не первый год, имели постоянные клички и прозвища, заслуженные годами, и не захотели их менять. Так, Даня остался Данёк, Лилька — Светлячок. А Лерка, девочка в модной джинсовой куртке и с весёлыми огоньками в глазах, — просто Лерка. Но при этом подруга Лерки была Котом Матроскиным, я делил палату с Онегиным, Вовочкой, которого действительно звали Вовочка, и Пьером Безуховым.

Когда мы приехали, Коля потребовал, чтобы мы сдали часы и бумажные календарики — у некоторых такие были. Теперь мы не знали, который час, какой день, настоящих имён друг друга. Он создавал для нас особый мир. Иную реальность.

На втором этаже корпуса была большая комната, вся из окон. На казённом языке она называлась «Рекреация», а у нас — «Аквариум». На стены между окнами мы прикрепили листы ватмана. Там можно было рисовать, писать стихи, тексты любимых песен — всё, что вздумается. По потолку пустили несколько верёвок, сверху положили опять же длинные листы ватмана — и получился волнистый подвесной потолок. Окна раскрасили акварелью в разные цвета. И когда солнце светило в окна, на пол и стены падали разноцветные лучи. То ли сказка, то ли андеграунд. Именно то, что нам было нужно.

«Я всем говорю, что была в таком лагере, который не снился никому. До этого я отдыхала в лагерях КГБ. Два раза на Азовском море и два раза на Чёрном. И это была жесть! — говорит 30 лет спустя Марина Харитонова, которая в лагере носила ник «Кот Матроскин», а сейчас работает в театре Натальи Сац, заведует костюмерным цехом. — Подъем, отбой — всё по звонку, зубы чистить по звонку, везде строем, в столовую строем, в воду по свистку, из воды по свистку, смотр строя и песни. Это был какой-то ужас. И я думала, что все лагеря такие. Когда оказалась в «Поречье», это было лучше, чем дом отдыха. Он был нестандартным, абсолютно диссидентским. Наш отряд точно был диссидентским. Мы испытали все прелести квартирников, капустников, андеграунда — всё, что было под запретом по тем временам. Это было ново, свободно и просто замечательно!»

Ещё бы! Если у других отрядов были названия вроде «Романтик» или «Бригантина» с девизом «Ни шагу назад, ни шагу на месте, а только вперёд и всем вместе!», то у нас отряд назывался «Наследник» с девизом: «Мы живём в последний раз!» Это сносило башню. 

Коля попросил, чтобы мальчики притащили в «Аквариум» галошницу — деревянную секцию с ячейками для обуви. Обычно там оставляли резиновые сапоги, когда шёл дождь. Галошница была переоборудована в почту. В ячейках были написаны наши ники, хотя слова такого ещё не существовало. И можно было оставлять там любовные и не только послания друг другу. Коля смотрел за тем, как происходит обмен записками, и если видел, что у кого-то ячейка пустует, то писал записку сам. 

В «Аквариуме» мы встречались утром и прощались вечером. Это был ежедневный ритуал. Три песни перед сном. Две поют ребята, одну Коля. Потом все желают друг другу спокойной ночи и разбредаются по палатам. Там же из принесённых с улицы скамеек была устроена сцена для конкурсов и выступлений.

У каждого, кто играл на гитаре, была своя коронная песня. Вовочка выдавал «Портленд» не хуже Леонида Филатова. Коля обескураживал нас милитари-песней «Тебя зовут солдат удачи» про наёмника, который ради денег готов убить собственного отца. Такой портрет врага с иными ценностями, с оскалом капитализма-милитаризма. Коля столь проникновенно её пел, что нам казалось, что он где-то лично встречался с такими жуткими людьми, возможно там, в Афгане, возможно, замочил одного… Представить тогда, что через тридцать лет русские солдаты удачи будут у всех на слуху, было немыслимо.

В первый вечер Коля сказал всем собраться в «Аквариуме». Мы сидели на полу, широким кругом. 

— Один день в году бывает особенным, — говорил Коля. — Если загадать желание, написать его на бумажке, сжечь её и съесть с чёрным хлебом, оно обязательно исполнится. Сегодня как раз такой день. Мы не должны его пропустить. 

Пока все писали на бумажке желания и ели пепел, я выбирал, в кого бы влюбиться. И выбрал. Хрупкая бледная девочка с длинным чёрным каре. Она задумчиво сидела у окна. «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, и руки особенно тонки, колени обняв» — как будто было про неё. Может быть, она думала, когда мы пойдём на обед? Но мне она казалась такой загадочной. Моя ошибка была в том, что я не успел разглядеть её ник, а настоящего имени не знал. Поэтому я просто написал на бумажке: «Хочу, чтобы у меня всё получилось с тёмноволосой девушкой». Сжёг и съел. Идиот! Брюнеток в отряде было несколько.

Ник загадочной девушки оказался Ассоль. И никакого внимания она на меня не обращала. На записки старалась не отвечать. Иногда просто бегала от меня. Вечерами в «Аквариуме» Ассоль иногда пела «Старый костёр». Грустная, даже какая-то обречённая песня про людей, которые ворошат угли старого костра, хотя понимают, что гореть он никогда не будет. Мне очень нравилась строчка: «Мы с тобой — смешные люди, знаем, что костёр гореть не будет…». В этом был какой-то вызов. Я продолжал ухаживать, хотя и чувствовал себя не слишком уверенно. И совершенно не понимал, почему две другие темноволосые девушки настойчиво ищут моей дружбы и расположения. 

Я же сдружился с двумя потрясающими девчонками — Алисой и Мальвиной. У Алисы была длинная коса, умные глаза и острый язык. У Мальвины — золотистые волосы, огромные голубые глаза и чувство нереальности себя и окружающего мира. Она как будто только что проснулась и не могла понять: сон закончился или ещё продолжается. Обе тоже играли на гитаре и пели. У Мальвины была коронная — «Мусорный ветер», а Алиса пела Умку — «На сейшаке там были все, и я была во всей красе». 

Алиса через три года уехала в Америку, окончила Гарвард, стала генетиком, а в 2020-м изучала ковид, искала ответ на вопрос, почему одних людей он убивает, а других — нет, чтобы найти лекарство. Мальвина поймала последнюю хипповую волну, зависала на Арбате, вошла в Систему, быстро родила ребёнка и через три года нелепо погибла в автомобильной аварии.

И Алиса, и Мальвина были очень добрыми и честно пытались помочь мне в амурных делах. Но получалось не очень. 

Оставалось совсем немного до Дня Девочек.

Как-то Коля собрал в «Аквариуме» мальчиков и сказал: 

— Парни, завтра у нас День Девочек, каждый должен будет выбрать себе Прекрасную даму и сделать её день счастливым. Кто кого выбирает? 

Все по очереди называли имена подруг или возлюбленных, и, когда очередь дошла до меня, я не задумываясь сказал:

— Ассоль.

Коля наклонил голову набок и внимательно на меня посмотрел. В его взгляде читалось: «Бегемот, ну ты же понимаешь, что шансов у тебя нет. Выбери другую». Он продолжал молча на меня смотреть. 

— Ассоль, — повторил я. 
— Ладно, — сказал Коля и понизил голос. — Завтра проснуться нужно до подъёма. Всем выглядеть нарядными и красивыми. 

А утром каждый принёс своей девочке какао в постель. Кофе пионерам не наливали, но какао в постель мы принесли — выпросили в столовой. Не могу сказать, что Ассоль вздрогнула, когда увидела меня с какао в руке у своей кровати, но восторга в её глазах точно не было. Она всем видом давала понять, что выполняет роль Прекрасной дамы с крайней неохотой, только из вежливости. Наверное, если бы я сох по ней где-нибудь тихо в уголке, это не было бы проблемой, но каким-то волшебным образом, с помощью Алисы и Мальвины, я придал своим чувствам публичности — и это её откровенно бесило.

Мы дали девочкам умыться и одеться, а дальше, по задумке Коли, должны были нести их на руках на пионерскую линейку. Мне повезло, что Ассоль была лёгкая и хрупкая, поскольку я сам был лёгкий и хрупкий. Поджав губы, она позволила взять себя на руки, и мы пошли. Не знаю, чувствовала ли она, как бьётся моё сердце, но от её близости, от того, что она держится за моё плечо, у меня закладывало уши и в глазах вспыхивали разноцветные фейерверки. 

Я шёл вперед, не ощущая под собою ног, а кто-то обнимался, кто-то даже целовался, хохотала Лерка на руках у Базарова — она была очень смешливая, такая же, как сейчас. 

«Чувствовалось, что Коля относится к тебе искренне, — говорит Лерка сегодня — Валерия Левина, педагог, психолог, директор детского сада. — Чувствовалось, что он тебе сопереживает, понимает твои проблемки пятнадцатилетние, мыслишки, которые у тебя есть в голове, и понимает, что кто-то хочет побыть рядом с тем, кто ему нравится. Поэтому он создавал для нас такую атмосферу, где всё было наэлектризовано, но целомудренно, волнительно, но душевно». 

— Бегемот, ты можешь меня поставить. 

Мы на линейке. Если бы Ассоль меня не остановила, я бы мог её ещё раз десять вокруг лагеря пронести. 

Целый день я старался сделать Ассоль счастливой. Подарил ей цветы, отдал свой полдник, сдувал пылинки, куда-то носил, делал всё, чтобы она ощутила мою заботу. Безрезультатно. Я расстроился, но потом Коля позвал делать комнату ужасов. Только он мог придумать, что День Девочек, когда мы целый день окружали девчонок заботой и вниманием, заканчивался комнатой ужасов. Прошло тридцать лет, а я до сих пор слышу их крики.

— Сестра, а сейчас ты увидишь нашу самую ценную реликвию. Мы храним её тысячи лет. Потяни за крышку гробницы. 
— Скрииииииип… — зловеще заскрипела дверца тумбочки. 
— Увввуууувуууу! — завыло радио. 
— Взгляни! — вскрикнул Коля, спуская повязку с глаз Мальвины. — Это голова нашего пророка — Савонаролы!

На дне тумбочки, устланном ватой, лежала «отрубленная» голова с выпученными глазами. Вот где понадобились шарики для пинг-понга. На каждой из половинок Коля нарисовал черный зрачок и накрыл ими пионерские глаза. «Запекшаяся кровь», «разорванное горло» — всё было на месте.

До начала представления Коля наставлял другого пионера: «Когда будут открывать крышку, скалься пострашнее» — и, скажу я вам, выпученные глаза и звериный оскал производили нужное впечатление. Девочки в ужасе бросали крышку, она громко хлопала, и к концу вечера Пьер Безухов выглядел слегка контуженным. 

Наташа Ростова (она стала известным телевизионным продюсером) в комнате ужасов впала в ступор. Она не визжала, как другие девчонки, а от страха и переизбытка эмоций твёрдо говорила: «Спасибо». 

— Сейчас мы посмотрим, какого цвета твоя кровь!
— Спасибо, Коля. 
— Мы подожжём твои волосы!
— Спасибо, Коля.
— Взгляни, как мы четвертовали предателя!
— Спасибо, спасибо.

И когда она дошла до «головы пророка» в тумбочке, то прямо туда и сказала:

— Спасибо.

Голова не удержалась и ответила: 

— Пожалуйста.

— А теперь, сестра, узри того, кто дарит нам свет и надежду на спасение! — Коля поднял повязку с глаз очередной девочки и посветил свечой в угол. 

Там, на кресте, висел пионер Данёк, в набедренной повязке и с терновым венком на голове. «Мне сделали жуткие стигматы, — вспоминает Даниил Розенкноп спустя тридцать лет. Он долго работал программистом, а теперь преподаёт математику через zoom и в школе. — Страшные раны из бинтов, проволоки и краски. И когда вечер закончился, я впал в какой-то религиозный экстаз: схватил крест, бродил с ним по коридорам корпуса, размалёванный, в стигматах, нёс какую-то чушь, размахивал крестом и призывал всех покаяться».

После «Христа» следующим по программе шёл я. Девочка должна была протиснуться в узкий проход между стеной и шкафом, дойти до конца и упереться руками в стенку, по которой стекала холодная вода.

— Ступай, сестра, этот тайный проход ведёт тебя к колодцу мудрости, там ты услышишь голоса духов, замри и прислушайся к ним. Они научат тебя тайным знаниям, — наставлял Коля и направлял девочку.

Лежа на шкафу, я ждал, пока она остановится, считал до десяти, опускал руку в миску с ледяной водой, а потом хватал девочку за горло. Девчонки визжали и пулей вылетали из «обители духов». У меня неплохо получалось. Правда, с Наташей Ростовой вышло не очень. От долгого лежания затекли руки, локоть соскользнул, миска с водой опрокинулась и вылилась ей за шиворот. Я испугался, а она сказала: «Спасибо» — и потопала к выходу. 

И вот я услышал, как в «тайное общество» принимают Ассоль. У меня появилось желание поквитаться с ней. За то, что она так пренебрежительна и высокомерна. Так снисходительна и отстранённа. 

«Иди-иди, — думал я. — Сейчас я схвачу тебя за горло. Так схвачу. Резко и неожиданно! За всё, за все твои выходки. За то, что бегала от меня и воротила нос. За то, что старалась поскорее слезть с моих рук. За…»

И тут она дошла до стены. Я замер. Ощутил запах её волос. Досчитал до десяти. Потом ещё до десяти. И нежно положил ей на шею свою ледяную руку.

«Я помню, как в комнате ужасов все визжали, — говорит сегодня Лилия Егорова. Она — детский психолог, а тогда в лагере — просто Светлячок. — Но в какой-то момент, кажется, году в 90-м, Коля решил, что комната ужасов надоела и нужно сделать что-то новое для мальчиков. „Нужно что-то, чтобы парням тоже стало страшно, — сказал Коля. — Давайте устроим им "Комнату любви"“. И вот это был „Содом и Гоморра“, по-другому не скажешь. Туда заводили мальчиков по очереди. Пионер двигался в полной темноте. Кто-то целовал его в щёку, потом что-то нежно шептали на ушко, потом отвешивали пощёчину, потом его куда-то бросали на что-то мягкое, чем-то накрывали. А потом был „номер, чтоб я помер“. Коля никак не мог найти человека, который согласился бы его исполнить. На подоконнике за занавесками появлялась девушка в купальнике и под музыку почти что показывала стриптиз. Почти, потому что на самом интересном месте, когда девушка вот-вот должна была снять верх, свет гас — и молодого человека вытаскивали наружу. Мальчикам, по их словам, в какой-то момент казалось, что они сейчас сдохнут в этой комнате, потому что такой возраст, всё бурлит, эмоции на максимуме… А на роль „девушки за занавеской“ в результате согласилась я». 

Коля Хлебников покорял своим неформальным подходом к воспитанию подростков. И если для родителей это был запредельный кошмар, то для нас — полное счастье. Но на самом деле за всем, что он делал, стояла мудрость, которую понимаешь только с годами. 

Например, пионерам не полагалось курить, но при этом все курили. Наверное, 15 человек из тридцати курили, ещё десять покуривали, не курили лишь пятеро, и на них все косились как на прокажённых. Что-то не так было с этими ребятами. Но официально курить в лагере было нельзя. Коля мог прочитать лекцию, запретить, как делали другие вожатые. Но вместо этого он сказал: «Ребят, чтоб я не видел». И это было сказано так, что было ясно: по-другому нельзя. Мы курили за корпусом, где-то за деревьями, но стоило нам услышать, что идёт Коля или другие вожатые, как все окурки мгновенно тушились и мы выглядели вполне примерными пионерами. Бороться с нами было бесполезно, но он сделал так, чтобы мы не бегали курить за территорию лагеря. 

Похожая история была с телефонными звонками. Единственный телефон в лагере находился в кабинете директора, и позвонить оттуда было невозможно. Все ходили звонить домой в соседний санаторий, в двух километрах от лагеря. Официально делать этого было нельзя. Потому что пионер за территорией лагеря — это ЧП. Но Коля сказал: «Кто хочет позвонить домой — подойдите ко мне и предупредите». Безнадёжно влюблённый в Ассоль, я как-то решил пойти и позвонить в Москву другой девочке, которая мне нравилась предыдущим летом. Коля сказал: «Бегемот, у тебя есть час». Он прекрасно понимал, что всё равно все будут бегать звонить, но так он хотя бы точно будет знать, кто сейчас за территорией. 

По этой же причине были придуманы места для поцелуев. В коридоре корпуса была «Чемоданная» — очень вместительный стенной шкаф, где мы должны были хранить чемоданы. Вместо этого чемоданы каждый хранил под кроватью, а в шкаф были положены матрасы, подушки, на двери висела какая-то смешная табличка вроде «Не беспокоить». Любая парочка могла уединиться в «Чемоданной». Это было удивительно. Сейчас я понимаю его логику. Подросткам по 15 лет — конечно, они будут целоваться и обниматься. И путь они это делают в корпусе, а не в лесу. Гениально!

«Воздух был наэлектризован, нам по 15–16 лет, — вспоминает Лерка. — Все в кого-то влюблены. Флюиды просто летают. И мне кажется, Коля в превентивном смысле давал какой-то выход этой накопившейся энергии. А может быть, наоборот: он этим создавал определённый градус и эксклюзив. Потому что нигде такого не было, ни в каких других отрядах ничего подобного не происходило. А у нас был почти что «Вудсток», такая свобода нравов царила. Но при этом тоже всё в разумных рамках. Объятия и поцелуи были, за ручки все держались, но, насколько мне известно, никто в лагере с девственностью не расстался».

Любое будничное дело Коля Хлебников мог превратить в приключение. За три дня до окончания смены он попросил всех собраться в «Аквариуме». Мы сидим в кругу, входит Коля и говорит: «Отряд, с завтрашнего дня вы все начинаете половую жизнь». 

Мы в шоке. Все смотрят друг на друга и глупо улыбаются, кто-то краснеет. Самая смелая девочка подняла руку и спросила: 

— Коля, а что это значит вообще? 
— Конец третьей смены, — ответил Коля. — Надо на зиму собрать кровати и перенести их на склад. Поспите три дня на полу. 

Кровати выглядели так: металлическая сетка посередине и две деревянные пластины по бокам — одна в изголовье, другая у ног. У пластин были крючки, и на эти крючки опускалась сетка. По непонятной причине кровати на зиму нужно было разбирать и относить на склад. Делалось это всё в последний день, а Коля понимал, что в этот день все захотят наобщаться напоследок, будут обниматься, давать друг другу несбыточные обещания; разумеется, кто-то получит прощальный поцелуй в «Чемоданной»… Будет костёр и последний раз спетые вместе песни. И переноска кроватей в этот прощальный день никак не вписывалась. Поэтому он придумал сделать это заранее. Мы оставили матрасы, подушки и постельное бельё. Спать на полу оказалось невероятно круто. Мы спали как бродяги, или как хиппи, или как потерпевшие крушение. Как вообще советский ребёнок может спать на полу? А вот у нас были эти три прекрасные ночи. 

«Коля — знаменитая личность, неординарный педагог. Это факт, — говорит Екатерина Лавренова, бывшая вожатая 2-го отряда, ставшая директором Института цифрового образования. — Он с любым ребёнком мог найти общий язык. Этому нельзя научиться. Искренний, душевный и очень озорной».

Я был свидетелем потрясающей сцены. Это случилось на следующий год, когда я не попал к Коле в отряд. Мест не было, мне было 16, и я поехал помощником вожатого. Оказывается, очень многие ребята, которые оказались один раз в отряде у Коли и которых потом в силу возраста не брали, придумывали различные ухищрения, лишь бы быть рядом. Кто-то ездил поварёнком и был готов месяц чистить картошку, лишь бы иметь возможность в свободное время заходить в первый отряд. Кто-то помощником завхоза или помощником звуковика, отвечавшего за горн и дискотеки. Я поехал в другой отряд помощником вожатого по этой же причине: чтобы быть рядом с Колей и такими родными ребятами. 

Статус помощника имел плюсы и минусы. Я мог курить при Коле, и однажды даже выпил с ним коньяка в домике завхоза. «Ну, Бегемот, давай», — сказал Коля и чокнулся со мной как со взрослым. Я в этот момент почувствовал, что моя алюминиевая кружка с коньяком превратилась в священный Грааль. Выпить с Колей! Что может быть круче?

Но были и минусы. Например, на вечерний ритуал в «Аквариуме» — со свечой, страшными историями, песнями — он пускал только своих, только ребят из отряда. И это было ужасно обидно. Первый раз я даже не понял, когда Коля закрыл перед моим носом двери и сказал: «Прости, Бегемот, только для своих». Как так? Я же тоже свой! Но он любил создавать круг избранных. И те, кто были у него в отряде, были теми самыми избранными. Поварятам и помощникам оставалось только грустно вздыхать у входа в корпус, прислушиваясь к тому, что там происходит. А там творилось очередное волшебство, обычная Колина магия. 

В последнюю ночь ребята из первого отряда где-то достали водку. И Коля их засёк, когда они, счастливые, шли с этой бутылкой, красиво мерцавшей в лунном свете. Он сказал:

— Ребят, что это у вас? 
— Коля, нууу…
— Дайте посмотреть, чего вы?

Пионеры нехотя протянули бутылку.

— Водка… — то ли утвердительно, то ли с вопросом произнёс Коля. 
— Коля, да… Ну, последняя ночь…
— Давно покупали?
— Три дня назад, — ответили пионеры. 

Коля отвинтил крышку, основательно так её понюхал и серьёзно сказал:

— Протухла. 

И вылил водку в клумбу. Водка переливалась серебристой лентой из бутылки в цветы, пионеры заворожённо на это смотрели, а одна девочка из компании шептала: «Коля, нет… Коля, нет…»

Потом все замерли, и в глазах был только немой вопрос: «А водка может протухнуть или нет?» И я тоже на мгновенье задумался. Уж очень авторитетно это было сказано. А вдруг может? Другой вожатый прочитал бы лекцию о вреде подросткового алкоголизма, мог конфисковать водку или просто сказать: «Ребят, 90-й год, где вы эту водку взяли? Может, она палёная, и вы завтра тут поляжете у меня все». Но Коля нашёл самый лучший выход из ситуации. Протухла — и всё. Без вариантов. 

Он вылил водку, завинтил крышку, опустил бутылку в урну и пошёл дальше, смотреть, чем заняты другие.

Вожатскую комнату Коля делил с Борей Курским, вожатым 2-го отряда. На каждый отряд полагалось по двое вожатых — парень и девушка. В первом были Коля и Лена, во втором — Боря и Катя. На первом этаже располагалась вожатская девушек, на втором — парней. Боря был родным братом старшего пионервожатого Саши Кивелевича по прозвищу Киви, но у них были не только разные фамилии — они и внешне были совсем разные, и по характеру тоже. Киви на 1-й отряд и все выходки Коли смотрел крайне неодобрительно и вообще был полный его антипод. Если Коля — в старой тельняшке, шортах и шлёпках, нечёсаный и невыспавшийся — был похож на предводителя шайки бродяг, то Саша Кивелевич старался выглядеть как образец советского пионервожатого. Темноволосый, с чёрной бородкой клинышком, он носился по лагерю с горящими глазами, вечно в белой рубашке и с красным галстуком. Коля разговаривал тихо и спокойно, Саша говорил громко, иногда срывался на крик. Его боялись… Коля нёс с собой хаос, Саша старался всё контролировать. У Коли был авторитет, у Кивелевича — должность. А брат Киви, Боря, наоборот, был человеком, которому всё было до фонаря. Или, как тогда говорили, — «фиолетово».

«Боря производил впечатление местного юродивого, — вспоминает Данёк . — У него была круглая бородка и блаженная улыбка». Тощий, в коротких штанишках, маечке и панамке. Можно было часто видеть, как он стоит перед корпусом и щурится на солнышке, ковыряет песок резиновым шлёпанцем.

С Колей они спелись. «У них над раковиной в вожатской висела табличка „Рука руку моет“, — говорит Алиса. — И так они и работали». Пока Коля придумывал с пионерами очередную безумную затею, Боря сторожил своего брата Киви. А их обоих в то же время прикрывали девушки-вожатые. 

«Наш корпус был точкой притяжения всей дружины, — говорит Катя Лавренова. — Вожатые других отрядов после отбоя приходили к нам. Мы там пели песни, пили вино, разговаривали, влюблялись. Как вас уложат, начиналась самое главное в лагере — вожатская жизнь. До трёх-четырёх часов мы пели песни, пили вино, потом ложились спать, чтобы в семь утра себя как-то из кровати выковырять и идти будить вас на зарядку. У нас мальчишки-вожатые всегда поздно вставали. У нас было такое разделение: мы вас поднимали, а Боря с Колей приходили к завтраку, иногда даже после завтрака. Зато тихий час был наш, мы могли поспать. А мальчишки что-то придумывали вечером и укладывали вас спать». 

Саша Кивелевич тоже приходил в корпус попеть песни. Но вообще держался особняком и требовал субординации, что в принципе было правильно. Другое дело, что Киви совершенно не понимал, как вести себя с детьми, быстро раздражался и убегал. Строгий, дёрганый и гневливый. И то, что позволял нам Коля, было для него дико и неприемлемо. 

«С Кивелевичем они постоянно конфликтовали, — вспоминает Светлячок. — Коля открытый, искренний, он никогда не повышал голос. А Саша очень сложный по характеру человек, такой вредный, подозрительный. Он всё время подозревал, что происходит что-то такое, чего не должно происходить и за что он может понести ответственность. А ещё Киви постоянно пытался побороть эту вольницу нашу. Что можно выйти покурить, что можно с Колей обо всём поговорить. Что можно ночью вылезти в окно и пойти с мальчиком гулять по всей территории лагеря с Колиного разрешения при условии „не шуметь и не попасться“. А для Саши это нарушение распорядка дня». 

«Кивелевич — это был тяжёлый случай, — говорит Данёк. — Он время от времени приходил в отряд и что-то там орал, но одно столкновение у меня с ним было серьёзное. В какой-то момент мы все пошли в поход, официальный такой поход с палатками, это было в 88-м году. И это было что-то совершенно адское, потому что до этого я ходил в походы — и мне было с чем сравнивать. А тут я даже не знаю, каким словом это назвать. Было плохо всё. И главный там был Кивелевич, который непонятно зачем устроил какой-то концлагерь, постоянно орал и всех строил. Вершиной всего стал костёр. На костровом месте, там, где ребята садятся на брёвна, едят и как-то общаются, Кивелевич сказал, что сейчас все садятся спиной к костру. Получают свою хавку, жрут и не отсвечивают. «Спиной к костру!» Это была какая-то запредельная дичь, потому что я к тому времени с разными педагогами успел пообщаться и в походах, и в школе. И один мальчик, который как-то неправильно сидел, получил от Кивелевича пинок под зад. И это меня просто шокировало. Это было странно. Зачем? Мы же были не гопники из колонии — это лагерь Академии наук. И так, чтобы кому-то вломить по спине или пониже спины только потому, что человек не так сел… И посадить детей спиной к костру… Ну, так могут делать с осуждёнными на этапе. Для того чтобы люди почувствовали свою разобщённость и чтобы их подавить. Это была антипедагогика. Я вообще не понимаю, что это был за человек и почему он занимал это место». 

Прошла неделя после Дня Девочек. Как-то после традиционного вечера в «Аквариуме» все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись спать. Я заснул, а где-то через час-полтора чувствую — кто-то трясёт меня за плечо. Открываю глаза — вижу Колю. Он шепчет:

— Бегемот, вставай. Через пять минут в «Аквариуме». 

И голос такой тревожный. Вижу, он дальше идёт.

— Раскольников, вставай. Робин Гуд, подъём, через пять минут в «Аквариуме». Онегин!

Минут десять спустя, сонные и растерянные, мы стоим в «Аквариуме». Коля, почему-то одетый в штормовку и резиновые сапоги, держит в руках фонарь. Ещё два длинных металлических фонаря торчат у него из кармана. 

— Парни, кое-что случилось...

Мы напряглись.

— Нам позвонили из милиции, — продолжал Коля. — В пяти километрах от нас из психиатрической больницы сбежал особо опасный маньяк, убийца. Милиция его ищет. 
— И? — кто-то из парней судорожно сглотнул слюну.
— И это не всё. Из 10-го отряда пропала девочка, семи лет. Её ищут и не могут найти. Первый отряд, как самых старших, попросили помочь. Мы должны с вами прочесать лес. Надевайте куртки, встречаемся на улице. Только тихо, не вздумайте никого разбудить. 

Мы переглянулись. Таким напряжённым и суровым Колю мы никогда не видели. Было не по себе, но мы быстро оделись и спустились на улицу. 

На улице темно, часов ни у кого из нас не было, но по ощущениям — час-два ночи. Быстрым шагом мы шли за Колей. У забора нашли дырку в сетке-рабице и вышли за территорию.

— Несколько отрядов милиции уже прочёсывают лес, — сказал Коля. — Нам с вами нужно прочесать километр по периметру от лагеря. Разобьёмся цепью. Расстояние держим три метра, так, чтобы не терять соседа из вида. Я пойду в центре. Фонарь у меня и у тех, кто по флангам.

Он раздал фонари. И повёл нас в лес.

Лес только в начале был с сосенками и ёлочками, а потом начались настоящие подмосковные джунгли. Осины, рябины, юные берёзки, кусты какие-то, поваленные брёвна. Мы шли не по тропинке — продирались через лес. 

Коля продолжал вводить нас в курс дела. Сперва он рассказал о личности маньяка.

— Он психически больной человек, на его счету больше десяти жертв. В основном дети и подростки. Орудует он топором. — Коля говорил громко, словно желая нас подбодрить. 

Я надеялся, что в темноте никто не видит, как мне страшно. Хотя чувствовал, что другим страшно не меньше. Мы шли быстрым шагом, стараясь соблюдать дистанцию. Из-за того что было очень темно, приходилось всё время смотреть себе под ноги, чтобы не упасть. 

— Если заметите что-то необычное или увидите кого-то, останавливайтесь и сразу кричите. 

Не закричать было сложно. В темноте можно увидеть что угодно, поэтому иногда мы останавливались, светили фонарями, переговаривались и шли дальше. Несколько раз хотелось крикнуть, приходилось сдерживать себя.

Начал накрапывать дождик. Сначала немного, потом сильней. Потом он стал мелким, моросящим. Коля продолжал: 

— Первую свою жертву он спрятал в дупле старого дуба. Если увидите дерево с дуплом — будьте внимательны. Ну-ка, Онегин, посвети сюда.

Лучи фонарей теперь метались не только по земле, но и по деревьям. В самом начале я завидовал тем, у кого были фонари, поскольку они видели, куда шли. А теперь — нет. Я понимал, что в свете фонаря они могли увидеть то, что мне бы видеть совсем не хотелось.

— Вторую жертву, — продолжал Коля, — он спрятал в небольшом овраге и присыпал валежником. Так что внимательнее смотрите под ноги и по сторонам.

Я не знал, чего я боюсь больше: получить удар топором в спину или увидеть тело девочки в овраге, присыпанное валежником. Второе, наверное, было страшнее. Мокрые ветки хлестали по лицу, мы перелезали через поваленные брёвна, поскальзывались на листьях. 

Думаю, что каждый из мальчишек, кто шёл со мной тогда в цепи, боялся, что маньяк услышит наше частое дыхание. Часа полтора Коля водил нас по лесу, пока не привёл к той самой дырке в заборе. 

— Ну парни, мы сделали что могли. Теперь давайте в душ. 

Душевые располагались в отдельном здании. Пока мы ходили за полотенцами, а после согревались под горячими струями воды, у кого-то закралось сомнение, что вся эта история — выдумка. Но уж слишком сильной была порция адреналина. Душ согрел нас, но мы по-прежнему дрожали от переизбытка чувств и эмоций. Мы чувствовали себя героями. 

А тут ещё появился вожатый Боря и радостно сообщил, что всё в порядке: девочка нашлась, она просто заснула под столом для настольного тенниса. И вроде милиция поймала маньяка, но это ещё не точно. 

Здесь нас просто переколбасило! Девочка жива, мы — живы. Из леса вернулись все. Мы смеялись взахлёб, отсмеивались. Мы чувствовали, наверное, то, что чувствуют солдаты, когда возвращаются из боя. Когда хочется поесть, отдохнуть и женской ласки.

Мы пошли к девочкам. Нам нужно было поделиться. Иначе было просто невозможно. Они проснулись. Я сидел на кровати у Ассоль и рассказывал, как перелезал через брёвна и искал тела жертв. Сколько шансов было получить топором по голове и как мне повезло, что мы все живы, а маньяка вот-вот поймают. Видели бы вы, с каким интересом она меня слушала. И как на меня смотрела!

— Сейчас, с высоты прожитых лет, могу сказать, что всё, что мы там творили в то время, было абсолютно безрассудно и безответственно. И вообще ужасно! — говорит Борис Курский. Сегодня он служит звукорежиссёром в театре Станиславского. — Когда Коля уводил вас в лес, об этом же в лагере никто не знал. Никто. И это было безответственно по отношению к руководству лагеря и к старшему пионервожатому. Я тоже как-то отличился. Говорю своим ребятам: «Скучно как-то, поехали в Звенигород, поедим мороженого! Хотите? Тогда выходим из лагеря по одному, через десять минут встречаемся на автобусной остановке». И мы поехали. Тридцать человек. Погуляли по Звенигороду, съели мороженое, все вернулись. Но об этом же тоже никто не знал! Но чаще я прикрывал Колю. 

— А что приходилось говорить Саше? 
— Что-что… — уходит от вопроса Боря. — Ну…
— На вопрос: «Где Коля?» — можно было сказать, что Коля ушёл с ребятами в лес, — выручает Катя Лавренова. — И тогда Саша как старший пионервожатый должен был реагировать. Отправляться на поиски, объявлять нам выговор. А можно было сказать: он пошёл в душ или он пошёл к девушке, скоро придёт. Мы делали такие вещи, которые можно было делать только в бесшабашной молодости, когда ты в себе уверен и уверен, что сможешь все вопросы решить. Когда ты опасности не видишь.

Интересно, что многие бывшие пионеры, которые обожают Колю и с наслаждением вспоминают «Поречье», сейчас своих детей к нему бы не отправили. 

— Боря Курский был абсолютный раздолбай, но при этом добрый и весёлый. И вот если бы я сейчас выбирала, кому доверить своих дочерей, то отправила бы их в отряд к Курскому. Всё-таки то, что делал с нами Коля, по сегодняшним меркам для меня слишком, — говорит Алиса.
— Конечно, это было безрассудно! — рассуждает Кот Матроскин. — И это невозможно сейчас представить. Сегодня, чтобы класс вывезти в кино, нужно получить добро от кинотеатра, добро от родителей, посадить детей в автобус, должны быть сопровождающие. А что делали они? Один, не сказав никому, тайком увозит тридцать детей в Звенигород погулять и поесть мороженого. Другой ночью уводит мальчишек в лес. А если бы кто-то подвернул ногу в этом лесу, порезался, да и вообще сколько всего могло произойти! Как вот они брали на себя такую ответственность? На авось, на голом энтузиазме? Но дети им верили, и, слава богу, ничего не случалось. А ночные недосыпы, а комнаты ужасов? Сейчас любой педагог скажет: не дай бог у ребёнка случится на что-то аллергия, отёк — меня же посадят! А они об этом не думали. И мы об этом не думали. 
— Закончив факультет психологии, получив педагогическое образование, работая всю жизнь с детьми — что, возможно, тоже благодаря Коле, — я понимаю: если бы он сейчас делал с нами то, что делал тогда, то сидел бы уже давно и долго, — говорит Лерка. 
— Коля сильно рисковал, — говорит Владимир Южаков. — Судимость у него уже была.
— Как это?
— Была неприятная история — из тех, что по молодости бывают. Он с двумя товарищами что-то отмечал, потом вышел из дома и ждал на улице, пока друзья спустятся. Зима, вечер.

В это время к нему подошли какие-то парни и стали требовать денег. Ну, видят — он в очках и навеселе. Конечно, Коля им накостылял, и друзья его спустились и добавили. Ничего особенного — пьяная драка. Но когда приехала милиция их разнимать, у Коли в руках была шапка одного из нападавших — он поднял её со снега. А они заявили, что он пытался украсть у них шапку. И нанёс телесные повреждения. Были все шансы, что он сядет года на два. Помогли характеристики: Коля был на хорошем счету, и никто не мог поверить, что он способен на ограбление. Я был на суде. Поддерживал его. Дали два года условно. 

— Это была трагедия для семьи и трагедия для Коли, — говорит сестра Коли Ирина Моргачёва. — Он не знал, как ему теперь работать в школе. Ему было морально очень тяжело. Он говорил: как же я вернусь в школу, буду воспитывать детей, когда у меня судимость? Тяготился этим, переживал. Но мы смогли его убедить вернуться. Он же был не виноват. 
— Судимость с него сняли через несколько лет, — говорит Южаков. — Но тот период был сложный. 
— Ну в школе, понятно, руководство знало, раз ему давали характеристики, но как же он в лагерь устроился вожатым? С судимостью? Там же должны как-то проверять?
— В лагерь его устроил я. Лично ходил к директору Надежде Марковне и просил взять Колю, объяснял ей, какой он хороший. А ошибки со всеми случаются.

Когда мы разъезжались в конце смены, парни честно пытались не плакать, а девчонки ревели вовсю. Все понимали, что подобного никогда не повторится. Один раз бывает так круто. И тогда мы думали, что всё, что произошло с нами, — только благодаря Коле. 

У прощального костра, помимо «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» и «Милая моя, солнышко лесное», все спели свои коронные песни. Ассоль в последний раз сыграла «Старый костёр». На ней были светло-коричневые брюки, такая же курточка и белая футболка. Сквозь искры и дым костра я пытался поймать её грустную улыбку. 

«Разве знать тогда могли,
Что уже грохочет гром вдали, 
Разве знать могли тогда, 
Что дожди пойдут…» — пела она.

Через пару лет мы с Ассоль вернулись в «Поречье», чтобы пройтись по «местам боевой славы», повидать Колю, посмотреть, что сейчас он творит с новыми ребятами в 1-м отряде. Думали, встретим его у корпуса — нет. Заглянули в «Аквариум» — там как-то было пусто и неуютно. Нет цветных окон и подвесного потолка. Стали спрашивать. Кто-то сказал: «Коля у себя в вожатской». Среди бела дня? Мы постучались, вошли. Было очень сильно накурено. Коля лежал на смятой кровати. Он повернулся, но даже не поднялся, когда мы вошли. Я заметил на полу пустую бутылку из под вина. Это было совершенно не похоже на Колю. Мы, конечно, знали, что вожатые пьют, но никогда этого не видели. Всё было пристойно; когда дети спали, вожатые позволяли себе выпить и расслабиться. Но никто из них не напивался в хлам и уж тем более не пил днём.

Мы осторожно стали спрашивать: что, как, почему? Коля посмотрел на нас и сказал:

— Не повезло со сменой. Они ничего не хотят делать, понимаешь, Бегемот? Они ничего не хотят.

Прошло всего два года, а поменялось всё. Конец 80-х отличался от 90-х так же, как сказка про маньяка от истории реального серийного убийцы. Изменилась страна, изменились дети. Подростки 1989-го и подростки 1992 года — люди разных эпох и ценностей. Нам очень повезло: мы попали в золотое время. С одной стороны, это ещё был СССР, но уже разгар перестройки, были правила, но не было жёсткого официоза и можно было прикалываться и издеваться над системой, что Коля с огромным удовольствием и делал. С другой стороны, ещё не наступили суровые 90-е, когда в пионерских лагерях снимали порнофильмы. 

Мы были романтиками, слово «коллектив» не было пустым звуком, мы верили в то, что всё будет хорошо, так или иначе. Нас не волновали политика, экономика, слово «криминал» ещё не вошло в лексикон. Ни у кого из нас ещё не было сексуального опыта, мы были невинными во всех смыслах. Прокрасться ночью в палату к девочке, сидеть у неё на кровати и шептаться — это было нормально, а залезть к девочке под одеяло — неприемлемо. 

А в 92-м все как-то резко повзрослели. Так всегда бывает после катастрофы. Рухнуло всё. Инфляция 1200%. Тотальная нищета. Плохо было всем, даже тем, кто в 89-м чувствовал себя мажором. Сменились ориентиры, старые правила жизни отменили, а новых ещё не было. Люди стали прагматичными, слово «романтика» стало восприниматься так  же, как сейчас воспринимается в России слово «либерал». 

«Коля романтизировал жизнь», — сказал один из его пионеров по прозвищу Фикус. А какая «романтика», какой «коллектив» в 92-м году? Все выживали, выживали поодиночке. Детство кончилось, исчезли пионеры, ушли, как эльфы в Серебристую гавань. Новый мир оказался не только суровым, но и пугающим. 

— Вас когда водили маньяка ловить? — спрашивает меня Катя Лавренова. — Когда он был настоящий или вымышленный? 
— В смысле «настоящий»? — удивляюсь я. — А что — был настоящий?
— Конечно. Это был маньяк по кличке Фишер, которого все боялись, — говорит Катя. — Сергей Головкин по кличке Фишер был арестован 19 октября 1992 года, и несколько убийств он совершил в Одинцовском районе, где находится пионерлагерь «Поречье». 
— «Ловить маньяка» мы ходили каждый год. То Коля водил, то я, а иногда и вместе, — подтверждает Борис Курский. — Только потом он материализовался. 
— Какое-то время лагерь был чуть ли не на осадном положении, — говорит Катя. — Приходила телефонограмма о том, что надо усилить меры безопасности, у нас дежурила милиция. Каждый вечер проводились проверки, обход территории, мы пересчитывали детей. 
— Я очень хорошо помню, как искали серийного убийцу, которого поймали только в 92-м году, — вспоминает Светлячок. — Мы приехали, и нас всех заперли в лагере. Нам объяснили, что вот такая ситуация. Но весь ужас состоял в том, что за сутки до того как началась поисковая операция, мы с моими друзьями, как обычно, вылезли за территорию и пошли гулять по лесу. И я отлично помню, что через год стало известно, как в это же время именно этот серийный убийца убил двух пионеров. В том самом лесу! Где мы гуляли!

В 1992 году новым директором лагеря «Поречье» стал Саша Кивелевич, Киви. 

— Когда Кивелевич стал начальником лагеря, он пытался с Колей максимально бороться, — вспоминает Светлячок. — Со всеми вольностями: пионеры курят, бог знает что происходит вообще. Он пытался вернуть понятие лагеря, когда есть дисциплина и всё такое. А Колю в это русло бесполезно запихивать. Коля — это мир других ощущений.

Все наши игры в масонскую ложу, пионер в стигматах, комната для поцелуев, поход ночью в лес за маньяком — всё это не вписывалось в новую реальность «Поречья». Всё как-то сломалось. Коля в лагерь ездить перестал. 

— И не только поэтому, — добавляет Катя. — Коля перестал ездить, когда начались голодные годы, когда страна стала совсем развалюхой. Страна была на перепутье, и были непонятны приоритеты. И совсем не было денег, а у Коли уже была семья и нужно было её кормить. А зарплата вожатого даже не покрывала питание. Там же как: из зарплаты вожатого вычитается питание. Поэтому, если в 80-е годы оставалось рублей семь от этой зарплаты, то в начале 90-х получалось, что ты работаешь — и тебе же ещё нужно доплачивать самому за питание. Приходилось искать какие-то другие пути для заработка. 
— Та эпоха закончилась. Изменилось время, изменилась идеология, изменились денежные отношения. Как-то разом всё. Наступило вот это непонятное время — постперестроечное. Он пытался организовать бизнес, но у него не очень получалось. Организовал один — всё это кануло, пытался организовать другой — тоже не получилось. И у него депрессия началась. Он понимал, что должен обеспечивать семью, зарабатывать. А времена изменились, и, работая в школе с детьми, он понимал, что никогда там заработать не сможет, — говорит Матроскин. — А школа уже стала не та, и дети стали не те. И он попал в такое безвременье. Они мечтали с Курским о том, чтобы лагерь приватизировать и сделать там что-то ещё более крутое. Но они не дельцы. Они творческие люди, и у них ничего не получилось.

Коля потом пытался даже в политику пойти. Он избирался в районные депутаты. К нему ходили люди на приём — он же такой очень добрый, сердобольный, открытый… И ничем хорошим это не кончилось. Потому что такие люди хотят помогать всем, а одного человека на всех не хватает. 

Оптовые закупки, страхование, ценные бумаги. В фильме «Игра на понижение» героям удалось неплохо заработать на падении рынка. А Коля как раз-таки погорел на Lehman Brothers. После он занялся недвижимостью — и вроде, наконец, что-то стало получаться. Но в феврале 2010 года Коля умер. Смотрел телевизор вечером на кухне — и упал. Аневризма. Мгновенно. Ему было 48 лет.

— Насколько я помню Колю, его последние годы, он был очень неудовлетворённым человеком. Он жил не той жизнью, которой хотел, он делал не то, что ему нравится. Поэтому и такой ранний уход, — говорит Светлячок.
— Он страшно переживал, как поменялась страна, как поменялась школа. Даже когда у него стало получаться с недвижимостью, всё равно жалел, что пришлось расстаться с педагогикой, сердце тосковало. Он каждое лето приезжал в «Поречье» — просто проведать, просто чтобы посмотреть на лагерь. Конечно, душа болела. Но 90-е годы обрубили у него всё, — говорит Наташа Хлебникова, Колина вдова.

Очень тяжело писать слова «Коля умер». Я знаю об этом давно, но, когда пишу, словно документирую потерю. Словно очень важная часть моего детства прямо сейчас перестала существовать. 

«А я не могу его номер из телефона удалить», — пишет мне в WhatsApp Лерка. И присылает скрин: «Коля Хлебников, 8903……..». 

Мы не виделись 30 лет, но общаемся легко, словно вновь поймали ту самую «пореченскую» волну. Мне кажется, благодаря Коле. 

— Он сплачивал нас за смену так, как не могла сплотить за 10 лет школа, — говорит Алиса, и она совершенно права. С любым из того отряда я снова готов отправиться ночью в лес ловить маньяка.

— Как он таким получился? — спрашиваю я Ирину, Колину сестру. — Откуда такие уникальные способности? Авантюризм и сопереживание? Почему школа и лагерь, если он учился на экономфаке МГУ?
— Знаете, Коле очень повезло, что в семье были добрые мужчины. Мужчины же разные бывают, правда? Но и дед Колин, и отец были очень добрыми. Всё детство мы с ним провели в пионерских лагерях, у нас даже мама была одно время директором лагеря. После института он пошёл работать в НИИ, но это были 80-е, делать там было нечего. Они сидели и целыми днями разгадывали кроссворды. Коле стало скучно, и он пошёл работать в школу. 
— С Колей я познакомилась в школе, — вспоминает Матроскин. — Уже оттуда он позвал меня в лагерь. Он преподавал у нас ОБЖ. Мне сказал кто-то из старшеклассников, что к нам в школу пришёл офигенный мужик, вроде как бывший афганец, всё окутано флёром таинственности, он какой-то необыкновенный, мы у него всё время тусим — и это что-то. 
— А у меня было наоборот, — говорит Лерка. — Он был у меня в лагере вожатым, а потом я перешла в новую школу, в 51-ю. И тут — оп! — Коля! Это был невероятный сюрприз! Он очень много детьми занимался. Середина 80-х — это уже начало смутного времени, потери идеалов. И он создавал кружки — рукопашного боя, выживания, ориентирования, чтобы молодёжь не шаталась по району. Он делал так, чтобы все тусовались в школе. И всё связано было с афганской темой, тогда очень модной.
— Ни в каком Афганистане он не был, — говорит Володя Южаков. — Но очень хотел. В армию его не взяли по состоянию здоровья. А он с детства бредил армейской романтикой. У него в квартире висели вырезки из газет с фотографиями десантников и БТР.
— А как он повредил ногу? Все думали, что это ранение на войне.
— А вот ранение было настоящим. Он дружинником был, и они задерживали каких-то преступников. И один из них выстрелил, попал Коле в ногу, перебил сухожилие. 
— Это точно или одна из Колиных легенд? 
— Точно, я сам видел дырку на брюках от огнестрела. 
— В кабинете у Коли висел парашют, — рассказывает Лерка. — И легенда была такая, что, когда он на этом парашюте спускался, моджахеды выстрелили в него — и попали в ногу. Мы для пущей убедительности зажигалкой проделали дырки на парашюте, чтобы было похоже на автоматную очередь. И седина его тоже вроде как оттуда, из Афгана.
— Как Коля повредил ногу? — на всякий случай спрашиваю я у Колиной сестры.
— Задерживали они хулиганов, и один полоснул его ножом по ноге. 
— Он не говорил, что в него стреляли? 
— Нет, что вы. 
— А седина, как он поседел?
— Это просто наследственность, он начал седеть в последних классах школы.
— Скажите, а он учился в разведшколе ГРУ или нет? 
— Разумеется, нет, уж это бы я про своего брата знала. — Тогда… если он не служил в армии и не учился в разведшколе, как же он преподавал детям рукопашный бой? Ориентирование, выживание? 
— Коля много читал.
— У него было полно комплексов, — говорит Матроскин. — И, развив такой образ, он сам с ними боролся. Всё, что нам казалось брутальным, — он от этого комплексовал: что он хромает, что он седой, что у него очки — зрение плохое. Поэтому он хитрым образом из всех своих минусов сделал плюсы. 
— Он сам не считал себя красавцем и интересным мужчиной, — говорит Лерка. — Возможно, он востребованность свою не ощущал. Но в какой-то момент он создал образ такого мачо, с невероятной легендой. И пошёл в ту среду, где гарантированно мог иметь успех. Это педагогика, где мало мужчин, но много девочек с потребностями в таком кумире. Коля и в лагере, и в школе был пределом мечтаний школьниц и молодых учительниц. В него были влюблены все: и вожатые, и пионерки. И женился он в результате на своей выпускнице. 
— А ты помнишь, как он нам рассказывал историю, о том, что был влюблён в институте, а девушка выпала из окна? Или попала под машину? 
— Он каждый раз по-новому рассказывал. Но мы всё равно за него переживали. 

Представить Колю Хлебникова в современном мире так же невозможно, как подростка, слушающего песни Визбора. Не только потому, что перестал быть актуальным образ, вышла из моды афганская тематика. Слишком жёсткой стала среда, выросла дистанция между людьми. Слишком много стало границ, слишком много запретов. Странным, если не преступным, стало то, что раньше казалось обычным. Может ли сейчас вожатый обниматься с детьми? Я не знаю, мне кажется, вожатый десять раз подумает. А Коля мог в качестве награды за хороший поступок посадить к себе на шею пионерку — и идти так по лагерю в столовую. И это было просто весело, и всё!

Интересно, что многие из нас, кто отдыхал в «Поречье» несколько раз подряд, не помнят имена других вожатых. Это были милые и хорошие ребята, но как их зовут — никто не помнит. А стоит позвонить через тридцать лет и сказать: «Коля Хлебников» — и прямо слышишь, как человек на том конце телеграма начинает улыбаться. В разных странах, на разных континентах взрослые мужчины и женщины до сих пор хранят записки из той самой почты-галошницы.

Многие из нас занимаются творчеством или работают с детьми. Детский психолог, директор детского сада, режиссёры, продюсеры, сценаристы, музыканты. Ассоль занимается дизайном, а её сестра Юля стала директором московской школы. И конечно, нас всех отличает особое чувство юмора. Иногда парадоксальное. Коля нам его привил. 

Пионерский лагерь «Поречье» уже четыре года законсервирован. Он закрылся ещё до пандемии. И только Александр Кивелевич одиноким призраком бродит по его пустынным аллеям.

Старый костёр погас, но песню, которую пела пятнадцатилетняя Ассоль, можно услышать на SoundCloud. Алиса записала её тогда, в 1989 году. Когда юношеская влюблённость вдохновляла на подвиги, дружба казалось вечной, а Коля Хлебников, нарушая все мыслимые и немыслимые инструкции, просто делал детей счастливыми.

Кот Бегемот

Связаться с автором можно через Telegram (@stezh)