Есть легенда, будто бы в вымирающем карельском посёлке Леппясюрья жила ведьма, и теперь там — место женской силы. Это место может сделать женщину такой сильной, что мужчины начнут её бояться. Самиздат отправился в экспедицию в аномальную зону, но вместо таинственного места силы нашёл женщин, которых заставила быть сильными сама российская история.

Я стою под дождём на большом скользком камне посреди рощи и пытаюсь почувствовать прилив женской силы. Экстрасенсы, космоэнергетики и туристические порталы утверждают, что здесь — на холме возле карельского посёлка Леппясюрья — аномальная зона, которую рекомендуется посещать «представительницам слабого пола», чтобы осознать себя и получить порцию «женского магнетизма». Когда-то в этом месте жила ведьма, и теперь по ночам в рощу прилетают молнии. Ещё здесь якобы всегда дует ветер, и лес «загадочно гудит», пишут местные СМИ. Сюда регулярно приезжают туристы в рамках экскурсий «Мистическая Карелия». Говорят, в прошлом году в Леппясюрье на несколько дней поселилась одинокая девушка: она ночевала в заброшенном доме рядом с холмом, а днём бродила по этой самой роще. По слухам, она заряжалась женской силой, чтобы забеременеть. Получилось ли у неё что-нибудь, неизвестно.

От ливня вся роща превратилась в зелёную склизкую кашу. В кроссовках хлюпает вода, мобильный телефон не реагирует на мокрые пальцы, но вытереть их не обо что — джинсы и плащ тоже мокрые. Где-то здесь — фундамент ведьминского дома, энергетически заряженного места, и если женская сила похожа на злость и разочарование, то, кажется, я её ощутила.

Больше всего Зинаида Ракова любила ходить на танцы. У неё не было ни туфель, ни сапог, но танцевать очень хотелось. Так что однажды она залезла на чердак, нашла там один старый башмак и один лыжный ботинок. Присмотрелась — кажется, похожи. Ракова топором отрубила от лыжного ботинка крепление, а потом зубным мелом покрасила в белый цвет и башмак, и ботинок. «Получились туфли. Я заворачивала их в тряпочку и несла в руках до клуба, а там уже надевала и шла танцевать под частушки». Это было шестьдесят лет назад.

Когда Раковой исполнилось восемнадцать, танцы пришлось прекратить — она вышла замуж за шофёра Гришу, и стало не до частушек. Зачем ей вообще понадобилось стать чьей-то женой, Ракова до сих пор не понимает. «Мы тогда глупые были. Зачем замуж шли? Если б я заново жила, ни за что б замуж не вышла, — говорит она. — Как хорошо: идёшь куда хочешь, ешь что хочешь. А работать я и сама умею, без мужа».

Зинаида Ракова приехала в Леппясюрью из Архангельской области, как только закончилась Вторая мировая война. Она ехала в товарном вагоне вместе с матерью и коровой — больше у них ничего не было. Отца в тридцать седьмом объявили врагом народа — чёрт знает, почему — и отправили строить Беломорканал, а потом, в сорок втором — на передовую. Больше его никто не видел. Приехав в Леппясюрью, Зинаида с матерью спали на соломе на полу в брошенном финском доме. Днём копали картошку или сеяли рожь. «Обуви не было, — говорит Ракова. — Тряпками ноги обкрутим — и за работу, а к вечеру ноги в кровь». Потом откуда-то привезли лошадей, и стало легче: пахали теперь на них. После окончания работ лошадей распрягали и гнали домой. «Я садилась верхом без седла и ехала, а потом вся задница была в синяках, — говорит Ракова. — Зато всех парней обгоняла. Хотя парней-то почти не было. Кто их знает, куда все делись, после войны мы мужиков особо не видели».

Ракова живёт в Леппясюрье больше семидесяти лет, но ни про какую ведьму и женскую силу она не слышала. А если слышала, то забыла. Она верит только в одно колдовство: нужно загадать желание на ночь и ни с кем после этого не разговаривать. И тогда точно сбудется.

Откуда взялась история про ведьму на холме, ни Ракова, ни другие жители Леппясюрьи точно не знают. Они заметили, что в последний год сюда стали приезжать одинокие женщины и семейные пары — приедут, поищут что-то в роще возле посёлка и отправляются домой.

Сайты и группы, предлагающие туры по мистическим местам Карелии, утверждают, что ведьма была повелительницей ветров. Ещё на этом же самом месте когда-то была священная роща, которая сгорела от удара молнии. Одно из самых ранних упоминаний о непонятной ведьме принадлежит Дмитрию Воеводину — специалисту по космоэнергетике, который шесть лет назад объездил все аномальные зоны Карелии и написал об этом книгу. В книге говорится, что по ночам тут бродит «дух предков» и что энергетика в этом месте — зелёная и яркая. Теперь цитаты из его книги гуляют по пабликам в сети «ВКонтакте».

Воеводин утверждает, что про место силы в Леппясюрье ему рассказал карельский шаман. «Но это очень непростое место, и я бы не рекомендовал заниматься там энергетическими практиками, — сказал мне Воеводин по скайпу. — Оно не принимает людей, и духи там недружелюбные». По словам космоэнергетика, места силы — это зоны, где люди получают энергию и знания. Но простым обывателям-туристам там делать нечего — они не смогут «соединиться с землёй и стихиями». Для неподготовленного человека такое путешествие грозит «болезнями или резкими переменами в жизни». Места силы бывают и безобидными, открытыми для всех. Но Леппясюрья к ним не относится.

Из-за того, что здесь находится сосредоточение именно женской энергии, эффекты могут быть своеобразными. «В каждом человеке есть энергоцентр, направленный на силу земли — это женское начало, а есть космический энергоцентр — мужской, — говорит Воеводин. — Женская энергия нужна для здоровья и продолжения рода. Поэтому, если женщина не может зачать, она отправляется в место женской силы. Там она может даже увидеть душу своего будущего ребёнка. Но в Карелии особая женская сила — северная, ведьмовская. Если „накачаться“ такой силой, счастья не будет. Я видел, как после поездки на Воттоваару к женщинам буквально начинают приставать в метро, причём даже не к самым красивым. Иногда в тёмномагических местах женщина может так усилиться, что начнёт подавлять всех мужчин вокруг, даже на расстоянии, и потом не может найти достаточно сильного мужчину, чтобы он мог с ней совладать».

Мы приехали искать женскую силу в Леппясюрье на огромном белом внедорожнике. В глухом приграничном посёлке группа людей с фотоаппаратами на гигантской машине выглядит подозрительно, и пока мы бродим по деревне, к нам подъезжает легковушка. Из неё выбираются двое фээсбэшников и просят предъявить документы. В последние годы им приходится постоянно приезжать в Леппясюрью и проверять всех незнакомых людей: беженцы из Сирии часто пересекают границу в этих местах, чтобы попасть в Финляндию. Недавно задержали женщину с двумя детьми — она, как и многие другие, направлялась в Европу, чтобы получить убежище. Правда, куда чаще чужаки оказываются богатыми петербуржцами, которые едут на пляж. Недалеко отсюда есть озеро с песчаным берегом, и молодёжь устраивает там пенные вечеринки.

Силовики слышали, что в Леппясюрье есть женское место силы, куда едут одинокие москвички и петербурженки. «Ещё приезжали пары, которые не могут завести ребёнка и, видимо, уже отчаялись, — говорит один из фээсбэшников. — Бывало, спросят, где эта горка, и едут в деревню. А потом сам мимо проезжаешь и видишь: они сидят рядом на камне и плачут. Что тут скажешь? Последняя надежда у людей, пусть верят». Он и сам пробовал выяснить, что это за магическое место. Ему рассказали, что в начале двадцатого века на холме жила знахарка, к которой вся деревня ходила лечиться. Но в деревне истории про женскую силу рассказывают только несколько мужиков-алкоголиков. «Весело, что женщины про это даже не слышали», — считает пограничник.

Леппясюрья — это вымирающий посёлок почти на границе с Финляндией. По данным Карелиястата, в 2013 году здесь проживали триста пятьдесят человек. Сейчас жителей осталось ещё меньше. В советское время тут был животноводческий совхоз Суоярви, работала картонная фабрика, выдававшая по двадцать тонн картона в сутки. Теперь работать негде — осталась только железная дорога и карьер по производству щебня. Большинство людей уезжают в город, а в Леппясюрье нельзя даже получить среднее образование — местная школа учит детей только до девятого класса.

До сорок пятого года эта территория постоянно переходила то к Финляндии, то к Швеции. Неподалёку отсюда до сих пор есть финская церковь и кладбище, куда финны приезжают по праздникам, чтобы почтить умерших. Во время Второй мировой посёлок был полностью оккупирован, и после освобождения тут никого не осталось — Леппясюрью пришлось заселять заново, чтобы совхоз Суоярви продолжил работу. Люди из разрушенных войной советских городов приезжали сюда в телячьих вагонах и оставались жить.

Во времена совхоза здесь была Суоярвская районная больница — в ней были фельдшер, санитарка и акушерка. Теперь, если кому-то посреди ночи станет плохо, нужно вызывать скорую из соседних городов. Анна Вапекко не знает, как это сделать, да и телефона у неё нет. Летом она два месяца пролежала на кровати — «не пила и не ела, плохо было». Потом ожила, встала. В августе Вапекко исполнился девяносто один год, она — самая старая жительница посёлка, карелка с финским паспортом. Она всегда держит дверь запертой — считает, что соседи воруют у неё пластмассовые вёдра. Вапекко — одна из немногих местных, кто родился в Карелии, в Кондопоге. Во время войны её эвакуировали в Пермь (тогда она называлась Молотов), там Вапекко отучилась в ремесленном училище и пошла работать столяром на завод: «Я в цеху была единственная девушка, а остальные сорок человек — мужчины, — говорит Вапекко. — Но работала лучше всех. Норма пайка была восемьсот грамм хлеба, а мне давали тысячу двести за перевыполнение нормы». Когда война закончилась и стало можно вернуться домой, карелам обещали подъёмные — 3 000 рублей. Услышав о такой сумме, мать Анны решила: надо ехать. И дочь с собой потащила, хотя той нравилось жить в Молотове. «А потом мы приехали в Леппясюрью, получили эти подъёмные, и мать сказала, что я могу ехать обратно, — говорит Вапекко. — Но куда ж я поеду одна через всю страну, на железной дороге тогда столько хулиганов было. Вот и осталась». По праздникам Вапекко получает письма из Кремля, складывает их на полку и потом показывает гостям. Правда, сама их прочитать не может: она почти ничего не видит. Поэтому среди кремлёвских поздравлений попадаются старые письма от местных чиновников и просто непонятные бумажки.

На стене висит портрет статного мужчины в военной форме. «Это не муж, это мой отец, — говорит Вапекко. — Замужем я не была. Так, жила с одним парнем, Мишей Сафоновым. Ребёнка от него родила. Но он постоянно уезжал на заработки, селился в бараке для рабочих и не появлялся по полгода. В очередной раз вернулся домой, а я ему и сказала: „Езжай, откуда приехал“. Он потом приходил мириться и просил замуж за него выйти, но я так и не согласилась. Зачем? Сына я и сама воспитать смогла».

Хоть Вапекко и коренная карелка, ни про какую женскую силу на холме она не слышала. Всё это — современные придумки для туристов. Про холм тут знают только одну легенду — будто бы в древности на нём проходили медвежьи праздники, соревнования, во время которых нужно было взять медведя за уши и оседлать. Что-то вроде безумного медвежьего родео.

«В детстве мы на этой горе играли, — говорит Любовь Хворостенко. — И никаких призраков не видели. Скакали по камням, и всё». Муж Хворостенко был местным участковым и боролся с контрабандистами, которые везли через Леппясюрью палёный спирт из Петербурга и Белоруссии. К нему приезжали люди из города, спрашивали: «Куда лезешь, мент?», угрожали. Пришлось сказать жене, чтобы не выпускала детей вечером на улицу.

Пока участковый Николай Хворостенко был жив, жена во всём ему помогала. Однажды вместе с мужем отправилась посреди ночи тушить пожар в детском саду — тогда ей в голову отлетела горящая деревяшка и выжгла клок волос. Теперь, когда Николая уже нет в живых, она живёт одна, работает на железной дороге и на выходных закатывает банки с компотом.

Обойдя весь посёлок, мы не нашли хоть сколько-нибудь внятных историй про ведьму на холме и женскую силу. При этом мы почти не встретили мужчин. Мы говорили с женщиной-почтальоном, женщиной-железнодорожницей, женщиной-директором школы. Многие из них или никогда не были замужем, или вышли замуж в молодости и разочаровались в институте брака. Можно, конечно, считать, что это — то самое влияние женской силы на местных жителей. Зарядившись ею, Зинаида Ракова и Анна Вапекко своей энергией подавили всех мужчин в округе. Но председатель Карельского центра гендерных исследований Лариса Бойченко считает, что женская власть в посёлке установилась по другой причине. «Больше половины населения в России составляют женщины, но речь идёт про взрослых людей, — говорит Бойченко. — Изначально мальчиков рождается больше, но они чаще умирают. Парадокс, но многих убивает система патриархата, на первый взгляд благоволящая к мужчинам». Бойченко объясняет: патриархальный уклад предполагает, что мужчина должен быть лидером, принимать на себя все трудности, не плакать и не показывать свою слабость. Это приводит к суицидам, алкоголизму и сердечным заболеваниям.

«В Карелии вообще особая ситуация, — говорит Бойченко. — На севере женщины куда более самостоятельные. Тут тяжёлые условия, и если отлынивать от работы, капризничать и проявлять так называемые „феминные качества“, можно умереть от голода и холода. По крайней мере, так было встарь, когда и климат, и условия жизни тут были сложнее».

В девятнадцатом веке в карельских деревнях говорили: «Не пожелай своему недругу другого зла, кроме семерых дочерей» и «Мало от зятя проку, а от дочери — сущее опустошение». Если в семье хотели, чтобы родился мальчик, еду для беременной женщины размешивали иглой для вязания сетей. Если хотели девочку, пользовались веретеном. После рождения мальчика пеленали отцовским поясом, чтобы «рос мужественным». Девочку обвязывали тесьмой с шерстью, чтобы «пошла в мать».

Как пишет карельский этнолог Юлия Литвин в своей диссертации «Повседневная жизнь карельской крестьянки во второй половине XIX — начале XX века», детей в карельских семьях с раннего возраста обучали гендерным ролям. Игрушки для мальчиков делали из дерева: это были лошадки, ружья, маленькие пилы и молоточки. Для девочек шили тряпичных кукол. Всё как в современных магазинах, где в разных отделах стоят барби в розовых коробках и трансформеры с машинками в коробках «мужских» цветов. Когда старшие члены семьи ездили в город, они привозили детям подарки. Мальчикам — одежду и книги, которые можно было сразу читать. Девочкам — серьги, отрезы ткани, платки и мыло, которые нужно было сложить в сундук с приданым и не трогать до свадьбы.

Карельская пословица гласит: «Лодке хочется на воду, девушке — в замужество». Традиционный уклад семьи в Карелии был патриархальный и патрилокальный — когда жена после свадьбы переходит в семью мужа. Девочек учили, что главные качества для них — хозяйственность и послушание, потому что они помогут в будущем стать хорошей невесткой.

В четырнадцать-пятнадцать лет девушки начинали знакомиться с потенциальными женихами и ходить на танцы и посиделки. Как и сейчас, по отношению к девушкам применялись двойные стандарты. С одной стороны, нужно было носить фартук с карманами, которые символизировали половую зрелость и способность к деторождению. С другой — следовало заплетать косу, это было символом сексуальной недоступности. Существовало понятие «лемби» — оно означало женскую привлекательность и складывалось из разных и взаимоисключающих факторов. Девушка с высоким лемби должна была пользоваться популярностью у парней, и её должны были постоянно приглашать на кадриль. Девушка, которую ни разу за вечер не пригласили, считалась опозоренной. При этом, чтобы не уронить своё лемби, нужно было при встрече с мужчинами опускать глаза и никогда не пожимать руку молодому человеку — так следовало показывать свою сексуальную замкнутость. Исследователи считают, что такие двойные стандарты обусловлены практическими соображениями. Слишком скромная девушка не сможет выполнить репродуктивную функцию, а слишком активная может начать изменять.

Кое-какое уважение к женским правам в Карелии всё-таки было. Например, в семьях коренных карелов не были приняты договорные браки: дочь выдавали замуж за того парня, который ей нравился. У северных карелов невеста могла даже в разгар свадьбы передумать и уйти от жениха к другому мужчине. Ещё у девушек были имущественные права: приданое принадлежало только им. Когда после свадьбы жена переходила в семью мужа, новые родственники не могли распоряжаться её имуществом.

Чем хуже была экономическая ситуация в селе, тем меньше соблюдались патриархальные традиции. Карелия — не земледельческий регион, там всегда было труднее добывать пропитание. Мужчины уезжали на заработки — они на недели уходили в Белое море за рыбой или отправлялись выполнять наёмные работы в Финляндии. В семьях, где мужа постоянно не было на месте, жёны сами решали хозяйственные вопросы и рыбачили. Чем более популярным становилось отходничество, тем самостоятельнее вели себя карельские женщины. В более благополучных и тёплых земледельческих регионах мужья постоянно били жён, но в Карелии такое случалось намного реже. Мужчины знали, что на женщин можно оставить хозяйство, поэтому берегли жён и советовались с ними по домашним вопросам.

В конце девятнадцатого века в российских сёлах стало больше школ: государство занялось образованием простонародья. Но девочек редко отправляли учиться. Говорили, что грамота им нужна «разве для того, чтобы записки парням писать научиться». С 1897 по 1905 годы в Проккойльском сельском училище в Олонецкой губернии отучились 179 242 человека, из них только семеро были девочки.

И всё-таки количество школьниц постепенно росло: к 1913 году они составляли уже 36 % учащихся в Олонецкой губернии. После училищ девочки могли поступить в учительскую семинарию, на фельдшерские или акушерские курсы. Многие родители стали охотно отдавать дочерей в школы, потому что там обучали вязанию и вышиванию. Они могли сами мастерить себе приданое и делать изделия на продажу — оказалось, что в экономическом плане образованные женщины несут семье выгоду.

Во второй половине девятнадцатого века в Карелии был большой спрос на рабочую силу, потому что мужчины в основном уходили на промыслы. Женщины устраивались на работу — провожатыми или гребцами на переправах. В деревнях на границе с Финляндией девушки отправлялись в соседнее княжество работать служанками или нянями. Это позволяло им самим заработать себе на приданое, они чувствовали себя всё более независимыми от мужей, и это влияло на порядки в семьях.

Ещё сильнее патриархальный уклад пошатнулся с началом Первой мировой. В записях пожилой крестьянки из Кемского уезда есть такая страница: «Муку сеяла в подполье. Дома никого нет. Сыновья на войне, невестка дрова рубит. Три раза сей зимы ездили на вывозку брёвен. Зарабатывали по 9, а иножды по 10 рублей в день. Немудрены и работники. Старику-то шестьдесят годов, а невестка в положении». Женщины всё чаще брались за тяжёлую работу, которая раньше считалась подходящей только мужчинам. Правда, мужчины так и не начали выполнять «женскую» работу: если какой-то мужчина отправлялся копаться в огороде, соседи могли начать над ним смеяться и унижать.

После отмены крепостного права среди крестьян стали появляться частные предприниматели, и многими из них были женщины: они отправлялись в Петербург, закупали там одежду и нужные в быту мелочи, а потом ездили по сельской местности и продавали товары с наценкой. Именно женщины хорошо понимали потребности рынка, поэтому возвращались домой с хорошей выручкой. Как писал карельский учитель П. Успенский в статье «Женские промыслы в Олонии», «дома такая промышленница держит себя очень независимо. От неё приходится хозяину брать деньги на нужды дома, она же и справляет свадьбы, выдавая замуж дочерей».

В Леппясюрье кончается дождь. Зинаида Ракова поёт частушки: «Как пойду я на крыльцо, посмотрю на небо. Не идёт ли старшина, не несёт ли хлеба»; «Если хочешь познакомиться, ты пойди на бугорок. Принеси буханку хлеба и консервов котелок». Объясняет: это пели в военные и послевоенные годы, когда есть было нечего. Консервы ей тогда были важнее мужчин, да и сейчас тоже. «Я сама себе командир дивизии», — говорит Ракова.

Мы так ничего и не узнали про ведьму из Леппясюрьи — скорее всего, её тут никогда и не было. Любители эзотерики сочинили легенду, а турагентства её поддержали. Что касается места женской силы, то здесь оно явно есть, но вряд ли из-за какого-то волшебства. Чем севернее Карелия, тем быстрее здесь происходила смена гендерных ролей. Равноправие оказалось выгодно для экономики. Из двадцати шести с половиной миллионов жителей СССР, погибших на Второй мировой, двадцать миллионов составляли мужчины. Среди заключённых лагерей тоже было больше мужчин. По некоторым данным, в тридцатые годы количество узников ГУЛАГа могло достигать двух с половиной миллионов человек (по некоторым данным — шестнадцати миллионов). Женщин среди них было примерно 30 %, остальные — мужчины. В стране, которая каждые несколько лет оказывалась вовлечена в очередную войну или череду репрессий, поддержание гендерных стереотипов — не только глупость, но и совершенно непозволительная роскошь.