Журналист из Екатеринбурга, обладатель нескольких ТЭФИ Станислав Холкин вспоминает, как в 2004 году ехал в столицу на фирменном поезде «Урал» и познакомился со взводом лётчиков, парой ящиков алкоголя и Николаем Рашкиным. Рашкин летал в Афганистане, дважды был сбит, теперь состоит штурманом в авиаотряде МЧС, в шестьдесят лет возит чартером людей на Гоа и умеет слушать пьяным лучше, чем вы. А потом случилось землетрясение в Индонезии. Вот вам история про русского авиатора.
Конец света пахнет каменным углём и влажными простынями. Конечно, если он застанет вас в поезде Е015 «Екатеринбург — Москва». Возможно, в любом другом месте апокалипсис начнёт источать ароматы по желанию заказчика, но фирменный «Урал» не терпит импровизаций. С 1964 года состав запускают исключительно с первой платформы «Свердловска-Пассажирского». По вокзалу в этот момент разносится «Прощание славянки».
Тран-та-та-та-та-тан-тан-таааа-да звучало над путями декабрьским утром две тысячи четвёртого, когда я обнаружил себя в пятом купе красы и гордости Свердловской железной дороги. Проводник принёс чаю, простыни и уголь тоже были под рукой, но беды не отвели.
В вагон вошли шестеро в форме. Один с лицом полпреда президента в УрФО Петра Михайловича Латышева, второй — актёра Георгия Степановича Жжёнова. После этого любой нормальный человек покинул бы место действия даже ползком, однако идиоты судьбу не слушают.
— Прокопыч, приземляйся, — скомандовал пассажир-полпред пассажиру-актёру.
— Виноват, — Прокопыч-Жжёнов опустился на скамейку и снял фуражку.
Вблизи удивительная пара оказалась первым пилотом и штурманом лётного экипажа. К нему же имели непосредственное отношение и оставшиеся четверо: стюардессы и второй пилот. Компания путешествовала в сопровождении пары звонких ящиков.
Небогатый кругозор подсказывал, что встретить шестерых авиаторов в поезде дальнего следования удаётся нечасто. Хотя бы потому что люди этой профессии вполне способны добраться из Екатеринбурга до столицы самолётом.
Выяснилось, в вагон поместилась бригада московских авиабомбил. Основным местом их работы был авиаотряд МЧС России. В свободное от чрезвычайных ситуаций время люди в погонах тоже не расставались и составляли экипаж чартера. Накануне с их помощью две сотни уральцев отправились на Гоа навстречу просветлению и дешёвой анаше. Обратный рейс ожидался через десять дней, других не предвиделось. Поэтому звонкие ящики содержали дьюти-фришные коньяк и пиво.
По части материального поощрения владельцы чартеров относились к лётчикам МЧС как к водителям маршруток, то есть как к навозу. Так что летать авиаторы могли только в рабочее время, и фирменный «Урал» был для них чем-то вроде подмосковной электрички.
Пятеро заняли соседние купе, штурман Прокопыч оставил сумку в нашем и отправился туда, где звенело.
— Такого снегопада… тааакого снегопада… — раздался во втором часу ночи тихий задумчивый голос.
Штурман вернулся в расположение части и, опершись на стенку купе, пел голосом человека, которому открылась главная военная тайна.
— Тавноо не помнят здешние места, — тени от занавесок до ужаса усиливали сходство певца с исполнителем роли резидента Жжёновым. Однако ожидаемой по такому случаю композиции про весенний лес и берёзовый сок не последовало. Лётчик заснул.
Через десять минут он открыл глаза и в поэтической форме вновь напомнил собравшимся о грозящих нам небывалых осадках в виде снега.
— Прокопыч, спи уже и дай людям поспать, — пробубнила, высунувшись в дверь купе, стюардесса.
— Виноват, был сбит два раза, виноват, — в полный голос ответил Прокопыч.
— Может, мы его к себе заберём? — спросила бортпроводница. Что-то она такое знала, чего нам тут знать совсем не следовало, но было поздно. Штурман перешёл в глухую оборону и категорически отказывался покидать место дислокации.
— Ничего-ничего, пусть будет, у нас тут свободные места есть, — ответил я, не подозревая о последствиях. Стюардесса удалилась.
Девяносто девять человек из ста в таком состоянии не нуждаются в собеседнике. Окружающие играют роль поддакивающей мебели и могут просто качать головой во сне. Но тут был особый случай. Глаза лётчика замечали любую попытку уклонения от намеченного им маршрута. Уснуть, отвернуться или зевнуть было решительно невозможно.
— Ты меня не слушаешь, слушай, слушай, Колю Рашкина, — говорил шестидесятилетний пилот. Пришлось слушать.
Выпускник Ворошиловградского высшего военного училища штурманов имени пролетариата Донбасса Николай Прокопьевич Рашкин летал над Афганистаном с семьдесят девятого. Первый раз его борт сбили, кажется, в восемьдесят третьем. Рашкин выжил и продолжил летать по прежнему маршруту. Второй раз он горел на исходе войны. Выжил. Полетел. Похоже, единственный из всех, кто тогда летал.
Пятнадцать лет спустя в вагоне поезда «Екатеринбург — Москва» дважды сбитый и дважды выживший штурман просыпался каждые сорок минут, и раз за разом он горел и выживал.
— Виноват, виноват, — повторял Рашкин, падая с дивана, словно ему было неудобно оставаться в живых снова и снова. И только один раз военный штурман 1971 года выпуска позволил себе заплакать — так плачут воспитанные дошкольники: самоотверженно и тихо.
— Жена моя, так ведь я её люблю, а она ругает меня, и получается, получается, что — я один, да? — сказал Николай Прокопьевич около четырёх утра, спел про снегопад в последний раз и уснул окончательно. Так, словно в мире теперь не осталось ни одного живого человека, и все мы, кроме него, сгорели.
В семь двадцать утра по московскому времени из коридора раздалось: «Нет, пиво теперь отменяется, ящик только и выпили». В купе заглянул командир с лицом полпреда.
— Прокопыч, приходи в себя. Мне только что по спутниковому позвонили. В Индонезии землетрясение, наши прикинули — миллион пострадавших. Так что с вокзала на базу. Ну, может, помыться дома ещё дадут.
Было утро двадцать шестого декабря две тысячи четвёртого года. Час и двадцать одну минуту назад планета испытала страшнейшее цунами в современной истории. Четверть миллиона погибших, миллион без крова. Через два часа фирменный «Урал» прибудет на Казанский вокзал, и шесть человек в сопровождении одного звонкого ящика отправятся поднимать борт МЧС в направлении Индокитая. Позади останется запах каменного угля, влажных простыней и понимание того, что настоящее одиночество — это очень просто. Надо только, чтобы тебя дважды сбили в небе над Афганистаном. И ещё иногда разрешать себе плакать.
