Дорога, которой уходят из дома

Дине Кабуловой двадцать два года, и пять из них она разносит московским бездомным домашнюю еду. За это время она повстречала и людей, которые живут «на ветродуе» у вентиляционных шахт метро уже второе десятилетие, и таких, кто оказался без крова над головой недавно. Тех, кто уходит из дома сознательно, и тех, кто не может вернуться от стыда. Её рассказы о жизни на улице не нацелены на то, чтобы вызвать жалость, отвращение или побудить кого-то сделать пожертвование. О маршрутах к людям, известных лишь волонтёрам, и путях, которые уводят человека из дома, — в продолжении новой документальной серии самиздата.

Стеклянные двери. Если изловчиться и подгадать момент, когда не сторожит полицейский, то можно легко зайти без билета. Легче всего это, конечно, получается у цыганят. Они пролезают между двумя дверцами, придерживают их рукой — и тогда уже взрослые могут зайти.

Потом ветродуй. Выхожу на улицу, и надо пойти к пригородным кассам. Поднимаюсь наверх. «Рюкзак — на ленту, телефоны и металлические предметы — на стол».

Вообще, сегодня я приехала, чтобы передать тёплую куртку для Веры. Но вначале надо со всеми поздороваться. Днём тут почти никого нет из бездомных, многие уходят дремать, потому что ночью их отовсюду гонят.

М-да, Веры нигде нет, телефон недоступен. Прохожу пару кругов по местам, где она может оказаться и просить деньги. Нет.

Ну ладно, в принципе не обидно, только в свой первый год волонтёрства, когда я отменяла свои дела и перестраивала планы, потому что кто-то меня попросил привезти вещи, телефон, помочь устроиться на работу, я ужасно расстраивалась. Потому что в восьми случаях из десяти человек просто не приходил и не отвечал на телефон. Но часто получалось и отправить людей домой, и устроить в приют. Я научилась ко всему относиться легко и делать только то, что могу и на что есть силы. Тогда просто поболтаю со всеми — тоже ничего.

У входа в парк стоят Ира с Ваней. Я с ними не очень близко знакома. Ваня высокий, почти под два метра. У него рыжая густая борода и челюсть слегка перекошена в правую сторону. Думаю, ему около тридцати пяти или сорока. Хотя у бездомных обычно сложно определить возраст. Про Ваню я знаю только, что у него есть сестра и больная мать, которую он раз в два месяца ездит навещать. Возвращается обычно и много плачет. Все мужики уже привыкли, хотя первое время дразнили и смеялись. Мол, не пацан, что ли.

А Ира как будто его старше. Она совсем низкая, всегда носит шапку. Зимой обычно светлую с помпоном, а летом тряпичную и тёмную. Говорила мне, что ей не нравятся её волосы, поэтому всегда так и ходит.

Ира быстро брала еду, благодарила, широко улыбалась и не любила подолгу разговаривать. За два года я узнала совсем немного.

— Ира, Ваня, добрый день. Как вы? Веру не видели случайно?
— Ой, а что это ты тут сегодня? Не суббота же...
— Да я вот куртку принесла для неё и что-то не дозвонюсь. Неважно. Вы-то как?

Я знаю, что долгого разговора не выйдет, а всё равно каждый раз спрашиваю. Но и стараюсь уважать чужие границы, не лезть в душу. С какой стати им вообще что-то мне говорить? Почему они должны мне доверять?

— Да вот, не очень дела. С сыном младшим не могу связаться.
— О, не знала, что у вас есть сын.
— Да, я не рассказывала? Было у меня три сына. Я совсем молодая была, когда родила их. Мужа, конечно, не было. Он пропал сразу как узнал, что я снова беременна. С мамой в коммуналке жила. Работы нет, время тяжёлое. А детей в ясли даже не берут. Родился, значит, малой. Понимаю, что не выкормлю их так. Матери вначале оставила и уехала работать. Работала много, деньги передавала всё время. А потом сократили. Я дворником устроилась тогда. Холодно зимой, руки леденеют, а работать надо. Ну я и начала пить потихоньку, чтоб хоть чуть-чуть теплее стало. Пила вначале немного, а потом больше и больше. И вот опять меня уволили, уже за пьянство. Вернулась я к матери, а в глаза, ужас, стыдно смотреть. Но и с собой поделать ничего не могу. Пила каждый день. Мать орала на меня, в церковь отводила, хотела в ребцентр сдать. А я ничего уже не соображала. И отказалась она тогда детей моих воспитывать. А я взяла их и отвела в детдом.

Старшие меня так и не простили, мы не виделись с тех пор. А младший вырос, нашёл меня. Я уже тут, в Москве, скиталась. Хотел меня на квартиру к себе взять, плакал, говорил, что простил. А я сама себя никогда уже не прощу, так и буду вечно жить с грехом на душе.

Я не знаю, что сказать. Всматриваюсь около минуты в её лицо и пытаюсь осознать и прочувствовать эту историю. Кажется, я немного не была к такому готова.

— Ира, мне очень жаль.

Я очень надеюсь, что это что-то подходящее.

— Извините меня, пожалуйста, я пойду дальше Веру поищу. До встречи.

У меня дрожат и подкашиваются ноги. Но надо скорее идти.

Я срезаю через парк, чтобы скорее зайти в метро. Ясно, что Веру сегодня не найти, надо тогда сохранить куртку до субботы.

— О-о-о, какие люди, ты что тут делаешь сегодня? Смотрите, братва, солнышко нас осветило сегодня.
— Привет, Миш, рада видеть.
— Посидишь с нами? Давай садись!

Это ребята устроили пикник в парке, где можно встретить «залётных», то есть людей, у которых есть жильё, но периодически они уходят в запой на несколько суток, прежде чем вернуться к более или менее обычной жизни.

— Меня Дина зовут, а вас как?
— Меня Азат. Приятно познакомиться.

Это крупный мужчина, по рассказам знакомых — с Кавказа, говорит немного с акцентом. Он тянется к моей руке, хочет поцеловать. Я резко его одёргиваю:

— Извините, мне муж не разрешает.

Ясно дело, никакого мужа у меня нет, но я иногда так говорю, чтобы и человека не обидеть, и свои принципы отстоять. Тем более есть ощущение, что таким людям, как Азат, аргумента про мужа будет достаточно.

— Вот молодец, я таких уважаю. У меня у самого жена была.

Азат явно перебрал сегодня. Но снова берёт бутылку коньяка, выдыхает и прикладывает ко рту.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Я считаю его немаленькие глотки.

Зажмуривает глаза, плечи слегка вздрагивают. Азат закручивает крышку и кладёт бутылку на землю.

— Была, значит, у меня жена. Жили мы в Чечне, она очень красивая была. Я на руках её носил. Влюблён как мальчишка. Всё хорошо было.

У него трясутся руки, пока он пытается достать сигарету из пачки.

— Эй, Миш, ну помоги. Видишь, достать не могу. Чё стоишь.

Миша заботливо достаёт ему сигарету, Азат закуривает.

— А потом шла она из магазина домой, она тогда на пятом месяце была, мы только-только дом купили. И её изнасиловали. Прям вот ты представь. На улице. В родном городе. У магазина. У неё выкидыш случился. Я этого ребёнка на ладони держал, понимаешь ты или нет, на ладони. Я его вот в таком маленьком гробике похоронил. Столько роз красных купил, сколько в машину влезло.

Азат переходит на крик. Показывает Мише свои ладони, а по лицу текут слёзы.

— Да понимаешь ты или нет. Это мой первенец должен был быть. Я его на ноги хотел поставить. Научить самому главному. А он на ладони моей.

Я на жену больше смотреть не мог. Смотрю на неё, а в глазах гроб. Спать не мог, есть не мог, ничего не мог. Продал дом, половину денег ей отдал. Сказал, уходи с глаз моих долой, видеть тебя больше не могу. Уходи, бери деньги, всё что хочешь бери, но уйди. Она плакала. За ноги меня хватала. Кричала, что не виновата ни в чём. А я смотреть не мог. Это же она сына моего погубила.

Он и мне теперь показывает свои руки.

— Вот, смотри. Тут я его держал. Вот тут. Смотри!

Я чувствую, как тошнота подходит к горлу.

Азат ладонями вытирает с лица слёзы. Плечи теперь ходят из стороны в сторону. Опять берёт бутылку и прикладывается.

Раз, два, три, четыре.

Я бросаю пакет с курткой на землю. Кажется, меня сейчас вырвет. Я бегу что есть сил к метро.

Сегодня, как и каждую субботу, мы с ребятами пришли кормить на вокзал бездомных. Сейчас март, и уже не так холодно. Обычно я переминаюсь с ноги на ногу, грею руки о тёплый термос и с ужасом думаю, как люди способны выживать в такие холода. Потому что я даже два часа с трудом выстаиваю на морозе, а они тут весь день.

В меню у нас, как обычно, чёрный сладкий чай, бутерброд из двух кусков белого хлеба с колбасой и майонезом и гречка с овощами и мясом. Каждый бутерброд упакован в пакет, из расчёта по одному на человека, и ещё 15 запасных на всякий случай. На нашем маршруте в сумме выходит по 35 бутербродов в день. 

Чай — в обычных термосах. Ребята прямо на месте разливают по стаканам и каждому дают в руки, приговаривая: «Осторожно, держите сверху, очень горячий, не обожгитесь».

Гречку мы буквально час назад сварили в огромной мультиварке и разложили порционно. В пластиковый стаканчик кладёшь гречку, втыкаешь посередине вилку, дальше — в пакет и на два узла. Потом в термосумку. На вокзале можно уже не надевать перчатки, чтобы раздавать еду: всё ведь упаковано и стерильно.

— Женщина, подождите, пожалуйста, я ещё еду не раздала. Хотите бутерброд? Очень вкусный, с колбасой.
— Да ничё мне не надо! И вообще, у меня диабет, мне такое нельзя.
— Ой, извините. Есть гречка с мясом, ещё горячая. Мы только час назад приготовили.
— Ладно, я вас там подожду. Подойдите побыстрее, пожалуйста.

Женщина отходит в сторону общественного туалета.

— Эй, Галя, ты чё так с нашей Динкой разговариваешь? А ну-ка давай повежливее.

Это Витя Хохол, он всегда меня защищает. Разговаривает очень вежливо, еду берёт последним, спрашивает, как у меня дела с учёбой и вообще. Но это когда трезвый. Сегодня вот, например.

— Заткнись, Хохол, сама разберусь. Тоже мне нашёлся блюститель порядка. 

Значит, Галя. Отличное начало.

— Меня зовут Дина. А вас Галина?

— Да какая разница, как меня зовут, — мне помощь нужна. Понимаете, какое дело: у меня нет паспорта, я не могу устроиться на работу и торчу тут уже пятнадцать лет. Подходила и к соцработникам, и в «Ангар спасения» ездила, и всюду. Везде меня гонят — говорят, слишком сложно, не возьмётся за такое никто. Были бы документы, выбралась бы с этой поганой улицы давно и зажила бы как нормальный человек. Но паспорта никогда у меня не было.

— Как не было?!
— Родилась в Казахстане, жила в Молдове, потом в Беларуси.

Галина говорит очень быстро и сбивчиво. Вдруг у неё проступают слёзы. Она перевоплощается из резкой и наглой женщины в уязвимую.

— Галя, Галя, не беспокойтесь. Я постараюсь вам помочь. Сходим в «Гражданское содействие», они точно должны помочь.

В условленные день и время мы встретились на выходе из метро «Проспект Мира». От наглой и настойчивой женщины не осталось и следа. Галя сидит на парапете и качает тонкими ногами. У неё чёрные с красными полосками кеды, узкие джинсы, спортивная куртка и чёрная кепка. Телосложение у Гали похоже на мальчика-подростка. 

Мы идём переулками в комитет «Гражданское содействие». Я там раньше не была, но знаю, что они помогают беженцам в сложных ситуациях и с документами, и с получением гражданства, и со многим другим. 

Галя идёт быстро, нервно курит и явно переживает. 

— Да вы не беспокойтесь, всё будет хорошо, я же рядом. 
— Я знаю: нас никто и слушать не захочет. Мне всегда отказывают. Всегда. 

Я не с первого раза смогла найти нужный вход. Комитет находится на первом этаже огромного жилого здания, оно длинное и серое, нескончаемое. С другой стороны дороги — огромная церковь цвета красного кирпича. Галя стучит ногами, чтобы стряхнуть снег, и всматривается, щурясь, в табличку: «„Гражданское содействие“, региональная общественная благотворительная организация помощи беженцам и переселенцам».

— Здравствуйте, нам бы к юристу, если можно.
— А вы по какому вопросу? 

Слева стоит кулер с водой, справа — кожаное чёрное кресло. Женщина за серой стойкой смотрит на меня с недоверием. Галя, как ребёнок, прячется у меня за спиной. 

— Да вот тут я помогаю женщине с документами, у неё сложная история: никогда не было паспорта российского, только советский. 
— Она у вас что — немая? 
— Нет, просто переживает. 
— Так, подождите тут, я сейчас спрошу, кто из юристов свободен.

Я поворачиваюсь к Гале, у неё глаза на мокром месте, а в руках кепка. Я первый раз вижу Галю без неё. Волосы коричневые, очень тонкие и короткие. Она правда похожа на мальчишку. Чёлка небрежно закрывает лоб, а за ушами торчат петухи. 

— Галь, не волнуйтесь, я рядом. Хотите воды? Садитесь, я принесу. 

Ну, нести долго не надо: два шага — и я у кулера. Тут вообще довольно тесно, мне немного трудно дышать. 

— Вот, держите, пейте. 

Я беру Галю за руку. Ладонь потная, хотя на улице холодно, а шла она без перчаток. 

— Проходите в четвёртый кабинет.
— Спасибо вам большое! 

Галя допивает последний глоток воды, стаканчик аккуратно кладёт в карман куртки. 

— Ну проходите, рассказывайте. 

В кабинете тоже очень душно. Огромный стол, заваленный папками и бумагами. В центре — компьютер. Милая женщина нам улыбается и, кажется, настроена благосклонно. 

— У нас такая ситуация. У Галины нет российского паспорта, только советский. Родилась в Казахстане, жила в Молдове…
— Так, стоп, стоп. Девушка, а вы кем ей приходитесь? 
— Я просто помогаю.
— Что значит помогаете? Где сейчас проживает Галина? 
— Ну... на улице. 
— А, ясно. Ну, садитесь за мой компьютер тогда и пишите биографию. Имя, фамилия, отчество, дата рождения, родители, дети, в каком году где жила, адреса, последняя прописка. Пишите всё что помните. Как закончите, меня позовите. 

Я сажусь за компьютер. На рабочем столе нет свободного места — всё занято вордовскими файлами. Я хочу прочитать хотя бы названия, но боюсь, что тогда не успею написать про Галю. 

«Вот видите, как хорошо. Вы мне сами всё рассказывайте спокойно, нас никто торопить не будет, никаких посторонних людей. Так что не волнуйтесь!»

Галя рассказала мне свою историю. Как всё детство она переезжала, нигде не могла подружиться ни с кем. А как закончила школу, сразу пошла работать. Ей там было очень тяжело. Не высыпалась, ехать далеко, спина болела всё время. 

А потом влюбилась и вышла замуж. Муж почти сразу начал её бить, но Галя не могла уйти, боялась. Да и куда? Мать в крошечной комнате живёт — как туда идти с ребёнком. Старшая девочка пошла в садик, Галя хотела найти работу и уйти от мужа. Но обнаружила, что беременна. Всё рухнуло. Еле-еле решилась сбежать. Оставила пока что детей с мамой. Думала, что освоится в Москве, найдёт работу и заберёт их. Прокормить такую семью в Москве легче, думала она. 

Но всё оказалось не так. Денег едва хватало на полкомнаты в коммуналке, работать приходилось много, часто без выходных. Надежда забрать детей с каждым годом становилась всё призрачнее. А потом Галю подставила напарница — свалила на неё кражу. Так Галя села в тюрьму на два года. А когда вышла — ни работы, ни дома. На электричках доехала до Беларуси. Стала у прохожих выспрашивать, где живёт и работает Лена Быкова. Город небольшой — быстро нашла. Оказалось, Лена теперь работает воспитательницей в местном детском саду, а вот живёт там же. Галя пошла домой, позвонила. 

Открыла дверь совершенно незнакомая взрослая девушка. Но сразу Галю узнала. 

«Ты нас бросила. Я тебя знать больше не хочу. Уйди и не возвращайся никогда».

Так и поехала Галя домой. Только где теперь дом? В Москве она хорошо знала только рынок. Вот и пришла туда. 

Всю эту историю я максимально формально пыталась записать на компьютере. Вот она, человеческая жизнь. Двадцать строчек вордовского файла. Пятьдесят три года. 

Галя вытирает слёзы рукавом грязной толстовки. 

— Написали? Ну давайте почитаем, что у вас тут. Так, понятно, понятно. Хорошо. Тогда мы делаем запрос в Казахстан, Беларусь и Молдову, что у вас там нет гражданства. Приходите через месяц, девушка, и оставьте свой телефон. А-а, и хорошо бы вы взяли справку из суда, где был вынесен приговор. Удивительно, конечно, судить человека без документов. И справку об установлении личности, это по месту жительства. Всё, до свидания.

— До свидания, спасибо вам огромное!!!

За этот месяц мы с Галей очень сдружились. Несколько раз ходили в полицию за справкой, что у неё нет паспорта. А проход на территорию — только по документам. Меня это поразило и слегка взбесило. То есть чтобы взять справку об отсутствии документов, нужен документ. И как, интересно, они себе это представляют? Поэтому я делала всё на свой паспорт, и Галя шла со мной. Как это сделать ей одной, я не могу понять. 

По дороге она всегда рассказывала мне про детство, как она училась, что любила. Какие дети были хорошенькие. И про работу на рынке. Из-за того, что почти в самый первый день нашего знакомства я узнала про неё практически всё, было легко нанизывать на эту нить бусинки. И с каждой новой встречей добавлялось всё больше деталей и подробностей. Мы виделись примерно три раза в неделю по этим бумажным делам. Я всё думала, что Галя привыкнет к бюрократической системе и не будет каждый раз впадать в ступор, плакать. Но это происходило постоянно. Я уже почти привыкла и на автомате произносила поддерживающие фразы. Говорила искренне, но меня это слегка выматывало. 

В один день я позвонила Гале, чтобы напомнить, что в конце недели мы идём опять в «Содействие». Справки на руках, месяц прошёл, пора двигаться дальше. Но телефон почему-то был недоступен. Такого раньше с ней никогда не случалось. 

Я звонила весь вечер — и ничего. На следующий день тоже. Я начала сильно волноваться. Поехала на вокзал, чтобы найти её. Мало ли — может, ушла в запой. С кем не бывает. Хотя весь месяц она была трезвая. Ни разу при встрече со мной от неё даже слегка не пахло. И одеваться Галя старалась чище. 

— Лариса, Андрей, а вы Галю не видели? Хохол, а ты? 
— Не, не видели сегодня. Она вчера ушла куда-то и не вернулась. 
— А как думаете, куда могла пойти? 
— Да кто ж знает, я ей в няньки не нанимался.

Спустя три дня Галя сама позвонила мне с неизвестного номера. У неё была истерика, я не сразу поняла, что происходит. Галя рыдала в трубку и просила приехать на «Курскую» как можно скорее. 

— Я буду ждать тебя у фонтана. Приезжай быстрее, пожалуйста! 

По эскалатору вверх я бежала так быстро, как только могла. Галя сидела на скамейке и рукой прикрывала глаз.

— Что случилось? Что с лицом? 

Галя убирает ладонь — под глазом синяк с кровоподтёком.

— Дин, мне надо сбежать. Помоги мне найти место. Я не знаю, что мне делать. Они меня убьют, они точно меня убьют. 
— Кто? Кто? Галя, что случилось? 
— Они меня зарежут, если я не принесу деньги. Они сказали, у меня есть время до вечера, а иначе мне конец. 
— Кто сказал? Объясните! 
— Я приехала сюда, встала работать. Просила весь день у пригородных касс. А вечером ко мне подошли трое. Отвели в сторону и сказали, что я заняла их точку. И завтра утром должна им здесь отдать пять тысяч, а иначе мне не поздоровится. Я им не поверила. У нас на вокзале сроду такого не было. 

Наутро они забрали мой телефон, ударили в глаз и сказали, что к завтрашнему дню должно быть уже десять тысяч. А если не принесу, то меня зарежут. 
— Так, спокойно, спокойно. Сейчас что-то придумаем. Надо обратиться в полицию. Мы сейчас пойдём снимем побои, я помогу написать заявление — и вы будете в безопасности.
— Нет! — вскрикнула Галя. — Ни за что. У них везде свои люди, ты не понимаешь. Мне просто надо сбежать. 
— Так, ну хорошо. Хорошо. Сейчас. Дайте мне минуту. 

К такому жизнь меня не готовила. 

— Так, Галя. Давайте сейчас вместе поедем в «Ангар спасения», просто чтобы отсюда уйти. А по дороге вместе что-то придумаем.

Пока Галя пьёт горячий чай у метро «Римская», я обзваниваю все приюты, номера которых есть в «Справочнике бездомного». Везде женщин брать отказывались. В монастырях, рабочих домах были нужны только работоспособные мужчины. 

Но вдруг мужчина с той стороны трубки сказал: «Да, пусть приезжает хоть сегодня».

Я уже точно не знала, кто это был. Положила трубку и стала сверять номера.

Борев Владимир Юрьевич, частный приют (ферма). Условия: работа на ферме, социальная и медицинская помощь. Московская область, Рузский район. 

— Галь, я нашла. Поедете? Не побоитесь? 

— Поеду, конечно поеду. 

Вечером этого же дня я посадила Галю на автобус на Павелецком вокзале. В Липецке её пообещали встретить на машине. Галя махала мне в окно, и я чувствовала себя как в фильме с хэппи-эндом. Когда главный герой отправляется в светлое будущее, и всё-всё будет хорошо. 

Утром следующего дня Галя, совершенно довольная, позвонила и рассказала, что пока что её поселили в общую комнату на шесть человек, но хозяин пообещал, что если она будет хорошо работать, то ей выделят отдельный дом с холодильником, плитой и светом, а потом помогут сделать документы.

Я очень обрадовалась, что историю с Галей можно считать успешно завершённой и приступать к помощи другим бездомным. Мне 19 лет, и пока я не знаю, что следующие два года нас с Галей ждёт много приключений. Она будет снова и снова падать на дно и подниматься — иногда сама, иногда с моей помощью. Но самое главное, что я ещё почему-то верю, что бездомные, как бы хорошо и на равных я к ним ни относилась, это проблемы в списке, напротив которых можно поставить галочку или вычеркнуть, когда всё закончится. Но до конца ещё очень-очень далеко.