Дине Кабуловой двадцать два, и пять из них она раздаёт домашнюю еду московским бездомным. Её рассказы о жизни на улице не нацелены на то, чтобы вызвать жалость, отвращение или побудить кого-то сделать пожертвование. В заключительном эпизоде документального цикла самиздата о жизни бездомных Дина вспоминает о том, как впервые вышла на волонтёрский маршрут, где встретила человека, горевшего заживо, познакомилась с бездомным великаном и пережила кризис веры.

ЦИКЛ «ВЕТРОДУЙ»

В детстве мы жили довольно бедно. Еды почти не было, я обычно приносила из школы фрукты, которые почему-то никто из детей не брал, а самый лучший день в неделе был, когда приходила бабушка и варила кастрюлю супа. На кухне стоял приятный запах, мы с сестрой всё не могли дождаться, пока суп будет готов, и в нервном ожидании рисовали на запотевших окнах снежинки, сердечки и разные узоры. Огромной кастрюли хватало ровно на один вечер. Я ложилась спать с набитым до боли животом и думала, как же хорошо, когда есть еда. Вся оставшаяся неделя проходила в ожидании, а иногда мне даже снилась кастрюля, в которой суп никогда не заканчивался. 

В какой-то момент с деньгами стало чуть лучше, мама перестала ночами шить заказы в надежде хоть немного заработать, и я смогла погрузиться в более или менее обычную подростковую жизнь. Отличие от подруг-сверстниц было совсем небольшое. Например, в кино я заходила по хитрой схеме: перед началом сеанса входили подружки, а потом выходили и передавали мне свой билет. После кино мы шли на фудкорт, они покупали поесть в «Макдоналдсе», а я собирала оставшуюся еду со всех столов, и мне хватало. 

Когда я пошла в 11-й класс, денег дома ещё прибавилось, и я решила, что хочу помогать людям. Вообще, я давно об этом мечтала, с 12 лет, но волонтёрские организации мне отказывали, говорили, что надо ещё немного подождать. 

Я отправила несколько заявок на волонтер.ру, мне было без разницы, кому помогать. Там было и сопровождение инвалидов-колясочников, и организация какого-то праздника для детей, предлагали навестить стариков в домах престарелых или кормить бездомных. Первым перезвонил парень и позвал меня кормить бездомных.

Когда я только пришла готовить и раздавать еду, ходила с ребятами на Курский вокзал. Волонтёров было человек восемь, а бездомных около семидесяти-восьмидесяти. Они выстраиваются полукругом на площадке у выхода из метро. Сначала женщины, потом мужчины. Первым делом раздаём гречку, дальше бутерброды, а в конце чай. Когда всю еду раздали, есть немного времени, чтобы пообщаться с бездомными.

Предыдущая часть цикла

Мне первый год было трудно. У меня плохая память на имена и лица и, даже если удавалось с кем-то завязать разговор, через неделю я не всегда могла вспомнить этого человека. Ещё я очень боялась ляпнуть лишнего, расстроить кого-то, сделать ещё хуже. Было ясно, что люди на улице оказываются не просто так, а за этим стоит трагическая история. И непонятно, как строить разговор, чтобы собеседника не травмировать. Тогда мне не приходила в голову мысль, что я могу сделать что-то больше, чем просто дать порцию еды и пожелать приятного аппетита. Казалось, что и это немало.

Ребят на готовку приходило всё больше, и на второй год моего волонтёрства кто-то из «стареньких» предложил открыть новый маршрут. Первые две недели ездили искать подходящее место, разведывали, где много бездомных. А потом предложили и мне туда пойти. Я вначале сопротивлялась, потому что уже пообещала одному мужчине на Курской принести книгу. Он её очень просил и уже несколько раз напоминал, мне не хотелось, чтобы он расстроился. Но в итоге всё равно согласилась.

Мы пошли втроём: я, Аня, которая ходит раздавать еду уже лет семь или больше, и новенький мальчик. Я чувствовала себя с Аней уверенно, казалось, у неё есть ответы на все вопросы. Она знала, где бездомные могут бесплатно помыться, где раздают одежду, могла быстро реагировать на экстренные ситуации и не поддавалась давлению. Аня могла подойти к любому бездомному и безбоязненно с ним заговорить. Я смотрела на неё и удивлялась, как это возможно. Откуда она всё это знает, почему ничего не боится и, самое главное, как я могу научиться так же.

Ещё две субботы мы приходили на новый маршрут такой же компанией, а потом Аня заболела, и мы пошли вдвоём с новым мальчиком. Мне было очень страшно. До этого на подготовке и самой раздаче я делала только то, что мне говорили, сама инициативу никогда не проявляла, и мне казалось, что сейчас я не справлюсь. А если вдруг что-то пойдёт не так, а я не буду знать, что делать? А как подходить к новым людям, а вдруг они не захотят со мной говорить, а о чём говорить? По дороге на вокзал я придумывала возможные темы для разговора, открыла в закладках на телефоне «Справочник бездомного», если кто-то что-то спросит, но всё равно чувствовала себя очень растерянно.

И вот мы вышли из стеклянных дверей, где сидели несколько бездомных и грелись, а я чувствовала себя как в детстве перед выступлением. Я стою на сцене с микрофоном, все на меня смотрят, а у меня пропадает голос, и совершенно невозможно взять себя в руки.

В углу стоит двухметровый мужчина, у него густая рыжая борода и челюсть немного перекошена в правую сторону. Выглядит он устрашающе.

— Добрый вечер, хотите гречку?
— О, ну давай.
— У нас ещё чай есть, будете?
— Спасибо, буду. А вы по какому поводу?
— А мы всегда теперь по субботам будем приходить. Меня Дина зовут, а вас как?
— Я Ваня, а это Ирка. Ир, поднимись, познакомься, тут ребята еду принесли. А это у нас Вика, Слава, Лизка. Ну, всех точно не запомнишь, но ничего, мы не обидимся.

Мы раздали всем еду, и я спросила, не знают ли они, где ещё могут быть люди.

— Да вот за то дальнее здание вокзала пройдёшь, там спустись к «Му-му» и пройди чуть поглубже — увидишь.

С Ваней и его девушкой Ирой мы никогда не были близки. Даже после того, как однажды Ира ни с того ни с сего рассказала, как оставила детей в детском доме. Когда мы встретились с ней в следующий раз, она как ни в чём не бывало, опять с улыбкой, взяла еду и только поблагодарила. Больше ни разу она ничего не рассказывала о себе. Как будто на секунду приоткрыла дверь, а потом снова передумала и захлопнула. Пока однажды я вдруг не увидела её на ветродуе одну. Она сидела в углу, обхватив руками колени. Я испугалась, что они с Ваней поссорились или расстались.

— Ира, что случилось?

Она подняла глаза и посмотрела на меня.

— Ваня умер. У него больное сердце было. Они с ребятами выпивали, а потом вдруг прихватило. Он лёг прямо тут, я сразу скорую вызвала — испугалась очень. А они приехали, посмотрели на нас и даже подходить к нему не стали. «Бомж пьяный, никому ты не сдался, зря только ехали, спешили». Через два часа он умер. Я сестре его позвонила, она забрала тело. Только на похороны меня не пустили. 

Вот был человек, стоял перед тобой — громила под два метра. Он всем своим видом внушал страх и ужас. А потом другие бездомные рассказывали, как он плакал, когда больную мать ездил навещать, — и вот передо мной уже совсем другой человек. А как он об Ире заботился… Что же теперь с ней будет? Ваня умер в ночь с 24 на 25 декабря 2017 года.

— Ира, мне очень жаль, я вам ужасно сочувствую. Держитесь, пожалуйста. Куда же вы теперь?
— Да сама не знаю.
— Если вам потребуется моя какая-то помощь, вы сразу скажите.

После этого разговора я Иру больше не видела. Кто-то говорил, что она уехала домой, на Урал, к сестре, другие — что она сломала ногу и лежит в больнице.

Через несколько месяцев ребята рассказали, что она приезжала на вокзал проставляться. Рассказывала, что сейчас живёт в социальном доме, ей помогли сделать документы и скоро она начнёт получать пенсию. Угощала всех и говорила, что никого не забыла. Передала мне привет.

— Ну что, какие новости за неделю, Миш?
— Да что-то ничего хорошего. Вот на днях Дима уснул пьяный с сигаретой в руке и подпалил себе куртку со штанами. А они такие синтетические, что ли, были… не знаю. В общем он за секунду загорелся, вокруг все вещи загорелись, одежда вся плавиться начала и к коже прилипать — в общем, врагу не пожелаешь.

Боже, ну хоть когда-нибудь будет день, когда я спрошу у бездомных «как дела?», а в ответ никто не умрёт, не окажется побитым казаками, не сгорит заживо. Что же это за мир такой!

— Ох, Александр. Давно он умер?
— Типун тебе на язык! Какой умер, ты что! Ну так, обгорел немного — руки, ноги, в больнице лежит.
— А в какой он больнице?
— Я ж откуда знаю. Скорая приехала, забрала, а куда — не знаю.
— А какая у него фамилия, а дату рождения случайно не знаете?
— Не знаю, Дима и Дима, откуда ж мне знать фамилию.

Я подходила ко всем полицейским, спрашивала у бездомных, но никто фамилию и дату рождения не знал. А без этого никак нельзя было выяснить, в какой он больнице. Я звонила в скорую и спрашивала, в какую больницу увезли бездомного, который обгорел в такой-то день в такое-то время. Но эта информация личная, никто мне так и не сказал, где его можно найти.

Через две недели Дима появился на своём обычном месте, у пригородных касс. Для меня это было как воскрешение Лазаря.

— Дима, ну как вы? Как вы себя чувствуете сейчас? Я очень за вас волновалась, спрашивала у всех фамилию, хотела узнать, в какой вы больнице, и навестить. Как вы сейчас?
— Ты спрашивала мою фамилию? Но зачем?
— Как зачем — я же говорю, хотела навестить вас в больнице, волновалась очень.
— Но я тебе никто, почему ты волновалась?
— Дим, я сначала подумала, что вы умерли. А потом мне сказали, что всего лишь ожоги. 
— Я тебе всё равно не верю. Неужели тебе правда не всё равно?
— Нет.
— Не понимаю. Я думал, что не осталось уже людей, которым на меня не наплевать.

Слава вернулся из Молдовы здоровый и полный решительности изменить не только свою жизнь, но и своей девушки Лизы. Они уехали жить в домик в лесу недалеко от Москвы, который из подручных материалов недавно построил их старый знакомый. Слава устроился помогать по хозяйству в деревне. Где забор починит, где крышу подлатает — в общем, на жизнь им с Лизой хватало. А Лиза продолжала попрошайничать на вокзале, и эти деньги они копили. У Славы был чёткий план: подкопят денег, попросит меня помочь Лизе сделать паспорт, чтобы поехать и выяснить, что там с комнатой, которая досталась Лизе от государства после детского дома. А как с комнатой уладят, документы будут готовы — поедут вместе к Славиным родителям и будут там жить.

Но в один день они поругались с другом, у которого жили, и снова оказались на вокзале. Я не сильно удивилась, потому что жизнь Славы была устроена как качели. Временами он переставал пить, брался за ум, устраивался на работу, снимал комнату — и они с Лизой жили припеваючи. Никогда нельзя заранее предугадать, сколько продлится его подъём. Иногда это длилось месяцами, он приходил на вокзал в красивом костюме, угощал меня кофе и приносил еду товарищам с улицы. А потом снова валялся опухший у «Му-му».

Мне очень хотелось, чтобы его жизнь стала стабильной. 

«Дин, я уеду отсюда. У меня смысл появился».

Саня Белорус никогда не рассказывал, как оказался на улице, но зато много говорил о своих приключениях. Как жил несколько лет в Европе без копейки денег, как путешествовал стопом, перебегал границы. Но в итоге его депортировали — и уже два года он тут, на вокзале. От него было ощущение, что на своей жизни он уже крест поставил, хотя и молодой совсем.

«Мне знакомые два дня назад позвонили, сказали, что случайно Наташку встретили. Мы пожениться собирались, когда ещё пиздюками были, школу только-только закончили. Но меня в армию призвали — ох ты бы видела, как она плакала, как отпускать меня не хотела. Вернулся я, мы жить попробовали, но не получилось. Она сказала, что беременна, но ребёнка этого не хочет, — и ушла. Уехала из города, мы её с пацанами где только не искали. Я её долго забыть не мог. Но она как испарилась. Это лет шесть назад было.

И вот звонят ребята мне позавчера и говорят, что видели её на площадке. Я не поверил, думал, они издеваются надо мной. Но они номер мой ей дали — и она сама позвонила. Говорит: да, Саш, я аборт не сделала тогда. Я тебя не любила, отвыкла очень за армию, не хотела с тобой жить и уехать решила. Сначала думала сделать, но побоялась грех на душу брать. Вот, так что сейчас в школу осенью уже дочка твоя идёт.

Дин, у меня смысл появился теперь, понимаешь? Я уеду отсюда, я с дочкой рядом хочу быть. А пока немного тут поработаю, чтобы пустым не ехать. Что я ей скажу: смотри, дочь, папа-бомж приехал? Нет, я сначала заработаю, а потом уже поеду. А сейчас попрошу друзей, они купят мороженое и скажут: „Это тебе от папы“. Пусть она знает, что у неё есть отец. Когда она маленькая — ещё есть шанс. Будет ей 15 лет — уже бесполезно будет. Скажет: ты меня никогда не видел, никогда не растил, тебе похуй было. Я уже вторые сутки заснуть не могу. У меня есть дочка, у меня теперь есть смысл. Мне уже на свою жизнь давно наплевать, но главное — чтобы у неё не получилось как у меня. Я всё для этого сделаю».

Буквально через несколько дней после нашего с Галей телефонного разговора, когда я решила, что больше никогда не буду общаться и помогать бездомным, мне позвонил Раул. 

— Дин, меня в больницу положили, подозрение на туберкулёз. Никогда бы не подумал, что буду от этого мучиться. Я им вначале даже не поверил: какой туберкулез, я же не кашляю совсем, ну разве что от сигарет. Вот такие новости. А у тебя как дела? Как там ребята наши на вокзале поживают?

— Раул, не знаю, я не прихожу больше.
— Да ладно, не верю. Ты же за два года ни одной субботы, кажется, не пропустила. Почему не ходишь — тоже приболела, что ли?
— Нет, тут сложнее.
— Рассказывай давай: тебя обидел, что ли, кто-то?
— Ну, мы с Галей поссорились.
— Как поссорились, так и помиритесь, а не ходишь почему?
— Я не хочу больше ходить на вокзал. Я обиделась на неё очень сильно, она на меня кричала, ругалась, хотя я ничего плохого не сделала.

Наш телефонный разговор с Раулом длился часа полтора, не меньше. Он меня успокаивал, убеждал, что не надо брать на себя ответственность за чужую жизнь, нужно сохранять дистанцию.

— Ты не можешь изменить человека, который больше пятнадцати лет жил на улице, у неё голова уже совсем по-другому работает.
— А зачем тогда вообще приходить, если ничего поменять нельзя, если большинство людей так и останутся жить на улице, — зачем тратить время?
— Не знаю, Дин, это ты сама уже думай. Я вот тебе позвонил про туберкулёз рассказать, потому что знаю, что ты от меня не отвернёшься. А сёстрам не сказал — у нас это стыдно. А вдруг они бы догадались или узнали как-то, что я на улице жил, — это же вечный позор, они меня бы из семьи навсегда вычеркнули. Ладно, давай, у нас ужин скоро будет. Захочешь — звони.

После этого разговора я снова стала приходить на вокзал. Через несколько месяцев мы встретились с Галей и помирились. Я больше не обижалась, потому что понимала, что она полтора десятка лет прожила на улице, родная дочь не впустила её в дом, а все мужчины, которых она любила, били её и использовали. Галя не привыкла, что есть люди, которые хотят ей добра и готовы помогать. Она ждала ножа в спину в любой момент. Потому что, когда ты много лет живёшь на улице, ты никогда не чувствуешь себя в безопасности. 

Наверное, Раул был прав. Я действительно не могу изменить ничью жизнь, да и никто не может, кроме самого человека. Но могу быть рядом, слушать и сопереживать. Я знаю всех бездомных с вокзала, помню их истории и готова сделать всё, что от меня зависит. Но зависит, конечно, совсем немного. Это как огромный невидимый булыжник, который человек несёт всю жизнь на своей спине. Я не могу взять булыжник себе, но могу подарить перчатки или куртку, чтобы плечи и руки не так сильно натирало. Я могу предложить варианты, как от этого булыжника избавиться, но решение всегда остаётся за самим человеком. Я могу слушать истории, как этот булыжник с годами нести становилось всё тяжелее и тяжелее, а люди вокруг только осуждали и презирали. 

Сейчас Галя уже полтора года живёт в хорошем приюте, Раул продолжает лежать в больнице, мы с ним регулярно созваниваемся. Слава сидит в тюрьме по статье 158.1, а его девушка Лиза передаёт ему через меня деньги. Белорус, как и хотел, накопил денег и уехал на родину, а Света, Александр, Дима и Вика продолжают жить на улице. Зимой, если смена в полиции удачная, их можно встретить у ветродуя.