Несмотря на то, что с 12 мая карантинные меры в России начнут постепенно смягчать, статистика заболеваемости коронавирусом продолжает расти. В стране заболело более 166 тысяч человек и умерло более 1500. Самиздат рассказывает историю москвича Юрия Сёмина, который проработал водителем всю свою жизнь, возил японских корреспондентов на встречи с Горбачёвым и Ельциным, мог собрать машину из ничего и не попал в официальную статистику смертности. Каково это — умирать в новой реальности, где все врачи срочно переквалифицируются в «коронавирусных», хоронят в специальном пакете и на прощание не может прийти больше пяти человек.
— Слав, меня переводят в реанимацию. Не звони пока, потом наберу.
Последние десять лет Юрий Сёмин звонил своему лучшему другу Вячеславу каждое утро. Справлялся, как дела, рассказывал, что нового, иногда спрашивал совета. Порой Сёмин заставал Вячеслава за завтраком, порой — когда тот ещё даже не успел умыться. Болтали они подолгу: эти утренние звонки были своего рода традицией, и Вячеслав их ждал.
В тот день, 4 апреля 2020 года, Сёмин позвонил сестре Марине — они всегда были близки. Марина младше на шесть лет, они росли без отца, и заботиться о сестре Юрий привык с детства. Когда-то он решил не идти в институт, а работать и обеспечивать семью, чтобы Марина смогла сосредоточиться на учёбе и спокойно получить диплом инженера.
Тогда же Сёмин разговаривал и с дочерью Юлией — в последний раз. Дышать было трудно, но он, как и всегда, сохранял спокойствие.
Через четыре дня Юлия узнала: в возрасте 61 года умер её отец. Через шесть дней его похоронили в закрытом гробу и в целлофановом санитарном противоинфекционном пакете.
Юлия самоизолируется в квартире с мужем Романом и матерью Еленой, бывшей женой Сёмина.
Юлия с мужем разговаривают с самиздатом вдвоём — иногда даже заканчивают предложения друг за друга. Роман говорит эмоционально. У него громкий поставленный голос. Роман — в прошлом сотрудник Deutsche Bank, сейчас не работает. Юлия по образованию переводчик с английского и французского, но последние годы работает в американской нефтяной компании. У неё голос тише, а фразы ёмкие и точные. Она перечисляет факты, а позже присылает имейл со скрупулёзно изложенной историей болезни.
Даты, выделенные жирным и подчёркнутые, подробное описание лечения, имена и фамилии врачей, содержание разговоров с ними и писем. Юлия собирала это вместе с мужем — сразу после того, как Юрий умер, чтобы ничего не упустить и не забыть. В списке нет почти ни одного дня, когда бы ничего не происходило.
— Как будто перед тобой поставили песочные часы, — говорит Роман. — И с каждой песчинкой ты всё острее чувствуешь свою беспомощность в этой...
— Системе, — завершает Юлия.
Температура у Юрия Сёмина 23 марта поднялась неожиданно — к тому времени он уже неделю сидел дома на самоизоляции. Сёмин работал водителем в русском бюро японского новостного агентства «Дзи-Дзи Пресс» — весь корпункт разом отправился на карантин. Роман вспоминает: за всё время тесть выходил из дома только один раз, в ближайший «Магнит» за продуктами. Тем не менее Юрий проснулся разбитый, с больной головой и температурой 37,8. Решил лечиться сам и пить побольше горячего чаю с мёдом и имбирём. Температура никуда не уходила, а только росла.
Три дня спустя Юрий кашлял без остановки. Градусник показывал 39,4, грудь болела. Тогда он вызвал скорую — сделали жаропонижающий укол, послушали лёгкие, взяли для проформы тест на коронавирус и вызвали терапевта из районной поликлиники. Тот сказал: ОРВИ, пейте жаропонижающее и полощите горло ромашковым отваром. Так же думал и сам 61-летний Сёмин: считал, что не входит в группу риска.
— Он не верил вот в это вот всё, — объясняет Роман. — «Простуда у меня какая-то». Человек без хронических заболеваний, занимается спортом, гуляет, за собой следит.
В Москве о коронавирусе в это время уже говорили даже те, кто обычно совсем не следит за новостями, и всё-таки разговоры оставались разговорами. Первая российская пациентка с коронавирусом, профессор экономики Валентина Зубарева, умерла всего за четыре дня до того, как у Юрия поднялась температура, но причиной смерти называли оторвавшийся тромб. В районных продуктовых большинство покупателей были без масок. Пресс-секретарь Кремля Дмитрий Песков заявлял, что закрытие Москвы на карантин «неактуально и не обсуждается».
Однако Роман и Юлия в то время уже чувствовали, что происходит нечто более серьёзное. Они слышали истории о коронавирусе от друзей за границей — из стран, где эпидемия была уже в самом разгаре. Читали про симптомы. Поэтому ещё через три дня Юлия убедила отца снова позвонить в скорую — кашель становился сильнее — и поставить телефон на громкую связь, чтобы было слышно всё. Ещё один жаропонижающий укол. Врач из поликлиники в этот раз не приехал — слишком много вызовов — и поинтересовался самочувствием по телефону, а потом посоветовал и дальше пить жаропонижающее и полоскать горло ромашкой.
На следующий день Сёмин опять попытался вызвать скорую помощь, но ему отказали: врачи уже были у него накануне. Тогда Юлия позвонила сама и упросила дежурного врача принять вызов: «Пожалуйста, ну заберите, человеку реально плохо».
Юрия Сёмина увезли на Волоколамское шоссе, в ИКБ номер 1 — оформили в общее инфекционное отделение. Там в палате находилось ещё шесть человек с диагнозами, не имеющими никакого отношения к эпидемии: гайморит, синусит. На следующий день сделали рентген и постановили: левосторонняя пневмония.
В тот же день Сёмину позвонили соседи: подъезд дезинфицируют, а всюду расклеены объявления о том, что в пятьдесят четвёртой квартире — его квартире — живёт человек с коронавирусом. «У тебя что, коронавирус?» Юрий растерялся. Потом попытался узнать у врача: «Так всё-таки скажите, что у меня?» Врач тоже растерялся — и сам пошёл выяснять.
Через несколько часов Юрия Сёмина изолировали в педиатрическом отделении, экстренно переоборудованном «под коронавирус».
Панельный дом по адресу Коровий вал, 7, строение 1, похож на гигантский пароход: длинный, светло-серый, сотни маленьких окон впритык друг к другу. На первом этаже — бесчисленные офисы продавцов авиабилетов и хинкальная, двери которой охраняют два каменных льва размером с таксу.
Попасть во двор можно только по пропускам — все въезды закрыты одинаковыми железными воротами. Внутри — ГлавУПДК и с десяток посольств, консульств, культурных представительств, зарубежных новостных агентств — от Ирана с Иорданией до Эритреи с Сенегалом. На парковке несколько начищенных «мерседесов» с красными дипломатическими номерами.
Где-то здесь, в глубине двора, припаркована и старая бежевая «хонда», сильно контрастирующая с посольскими машинами. Она принадлежит корпункту японской новостной службы «Дзи-Дзи Пресс». Когда-то её за бесценок купил один из корреспондентов. Потом жена, приехавшая с ним в Россию, схватила воспаление лёгких, бросила мужа и вернулась в Японию. Корреспондент уехал. «Хонда» осталась.
Эту «хонду» двадцать лет чистил, чинил, приводил в порядок, ругал и ежемесячно реанимировал Юрий Сёмин. В «Дзи-Дзи» он работал водителем с перестройки и до самой смерти. «Он любил очень ковыряться в машинах, мог собрать машину из ничего и разобрать, — рассказывает его сестра Марина. — В этой „хонде“ уже и чинить-то нечего было. Она как переходящий флаг была, от одного корреспондента к другому. Каждый выжимал из неё всё что мог. Никто душой не радел за неё, всем было пофигу. А он очень следил. Некоторых начальников даже выбешивало. Я Юре всегда говорила: „Господи, ну это не твоя машина, ну не хотят — не надо, что ты, ничего страшного“. Но он не соглашался и всё тут».
Комната, которую Юрий занимал в редакции «Дзи-Дзи Пресс» — типовой двушке с офисным ремонтом, ничего не сообщала о хозяине: стол, стул, старый диван. Ни календарей с картинками на стенах, ни растений в горшках, ни даже телевизора. Иногда Юрь Семёныч, или дядя Юра, как его называли русские сотрудники «Дзи-Дзи», молча сидел там или шёл во двор покурить с другими водителями.
Иногда Юрь Семёныч заглядывал в соседнюю комнату поболтать — не к корреспонденту, а к его помощнице. Так с ним и познакомилась Лина Юминова, японист по образованию, работавшая в «Дзи-Дзи» ассистенткой с 2015 по 2016 год. Сёмина она описывает так: «У него было такое интересное лицо — то ли взрослый, то ли немножко ребёнок». При этом Сёмин, крупный мужчина ростом под метр восемьдесят семь, на фоне щуплого и невысокого корреспондента «выглядел великаном». Лина говорит, что дел у водителя было не то чтобы много — съездить в ресторан «Ю-Мэ» на Покровке за неизменным обедом для японца, раз в месяц подвезти воду и канцтовары. Но Юрий гордился своей работой. Раньше, рассказывает его сестра, эта работа была серьёзнее: «пресс-конференции, встречи с Ельциным, с Горбачёвым — там же не просто нельзя на пять минут опоздать, там и добиться интервью надо, для этого приехать раньше всех, промчаться через Москву по пробкам. И вот на моей памяти Юра ни разу никого не подвёл».
«Мне всегда казалось, что дяде Юре ужасно скучно, — вспоминает Лина. — Все тупо сидели в офисе, читали газеты, новости, смотрели телевизор. При этом дяде Юре всё время нужно было находиться здесь — вдруг он понадобится корреспонденту. Он старался не отвлекать, но когда видел, что я свободна, заводил разговор о чём-нибудь, рассказывал всякие истории. Удивительно: он помнил очень много обо всех, кто тут был».
Лина больше слушала, а Юрь Семёныч говорил. «Он часто рассказывал одну и ту же историю по нескольку раз. И вроде ты уже отключился и не слушаешь, а дядя Юра всё говорит и говорит».
Юрь Семёныч говорил преимущественно о других. Японские журналисты. Их помощники. Сам собеседник. «Он переживает за тебя. Хочет рассказать тебе что-то полезное. Или как-то рассмешить тебя». Почти каждое предложение дополнялось неизменным «как говорится, это самое, как его».
Некоторые дружили с Юрь Семёнычем, некоторые сходились с ним на почве редакционных неурядиц. «У нас начальник был своеобразный человек, — рассказывает Дарья Федунова, работавшая в „Дзи-Дзи“ до Лины, — и мы с Юрой друг друга подбадривали в трудные минуты. Юра всегда поддержит, улыбнётся, скажет: „Не переживай, всё образуется“».
О себе он молчал — Дарья не спрашивала, а Лина некоторые вещи спрашивать стеснялась. К примеру, откуда у него наколка на ладони, ближе к большому пальцу. «Вдруг у него какое-то прошлое, вдруг ему будет неловко». Один раз Сёмин упомянул в беседе с Линой взрослую дочь. «Для меня это было откровением: надо же, дядя Юра что-то рассказывает о себе».
Когда Лина ушла из «Дзи-Дзи Пресс», они с Юрь Семёнычем продолжили общаться. «Он звонил будто бы из ниоткуда — и всегда рассказывал, что происходит: новый японец сердится на что-то, новая ассистентка стучит». Рассказывал Сёмин об этом без какого-либо возмущения: «Год выдался несчастливым, ну что поделаешь, се ля ви, такова жизнь».
Сёмин всегда поздравлял Лину со всеми праздниками: присылал длинные СМС, справлялся, как дела и не нужна ли с чем помощь. Продолжал он звонить и писать и Дарье. «Меня всегда трогало, когда он звонил, — казалось бы, мог давным-давно забыть», — говорит она.
«У него были очень смешные эсэмэски, — вспоминает Лина. — Длинные, без единого знака препинания. Иногда читаешь и думаешь: „Дя-а-адь Юр, я что-то не понимаю“. Видишь эти эсэмэски — и от них такая теплота исходит. Напишет, обязательно ещё позвонит, расскажет».
Порывшись в телефоне, она зачитывает: «Поздравляю с днём рождения желаю крепкого здоровья успехов всех желаний исполнения хорошо отметить этот день пусть все твои желания исполнятся Юра Дзи-Дзи Пресс».
«„Юра Дзи-Дзи Пресс“, — говорит Лина после некоторой паузы. — Он всегда так подписывался».
Каждое утро Юлии и Романа начиналось со звонков в «первую инфекционную»: в приёмную отделения, лечащему врачу, начмеду, главврачу, самому отцу. «Это инфекционная больница, туда и в обычное время-то не пускают, не то что карантин», — объясняет Роман.
Новый лечащий врач, педиатр, не знала о результатах первого теста на коронавирус — и тест сделали снова. Результаты КТ лёгких показали — пневмония у Сёмина двухсторонняя. Температуру ему сбивали инъекциями диклофенака. Дышать становилось всё труднее. Сам Сёмин оставался удивительно спокойным и продолжал отрицать мысль о коронавирусе до последнего: «ну брали ещё тест, ещё, нужно подтвердить», «тесты же дают осечку».
— Ты ему говоришь: «Давай что-то предпринимай, требуй, скажи, если нужны препараты, мы привезём… — пересказывает Роман. — Ты должен к себе привлекать внимание». Я не знаю, это общие, наверное, слова, но в этой стране, если ты заболел, ты никому не нужен. И уж точно ты не нужен здравоохранению и тому медучреждению, где оказался. Ты им как бы мешаешь. Ты кто угодно, но не человек, которому нужно сострадание и внимание.
Юлии порой, как она вспоминает, приходилось долго разговаривать с отцом, чтобы он начал требовать лечение.
— Папа сам очень скромный человек: «а что я буду», «а зачем», «они врачи, они лучше знают». Иногда приходилось давить на него: «Ну помоги нам, пап, ну скажи там что-нибудь».
К третьему апреля Юрий Сёмин стал кашлять кровью. Ему назначили кислородную маску, но одну на двоих с соседом: всем не хватало. Маска давала только короткое, временное облегчение.
Юлию стали посещать мысли: надо срочно подавать прошение о переводе в инфекционную больницу в Коммунарке, где принимают коронавирусных. Затем она засомневалась — предположила, что в Коммунарке может быть ещё хуже.
Тогда Юлия написала письмо заместителю главного врача Наталье Антипят с просьбой перевести отца в отделение с ИВЛ. И получила ответ от секретаря: «Ваш папа находится под наблюдением врачей как в дневное, так и в вечернее время. Действительно, переносит пневмонию, вызванную новой коронавирусной инфекцией. Получает весь спектр необходимых препаратов, но показаний к переводу в отделение реанимации и подключению к аппарату ИВЛ на сегодняшний день нет».
Ночью у Сёмина закончился кислород в маске, он встал с койки и отправился сам искать медсестру, но рядом никого не было. Юлия с трудом нашла телефон дежурного реаниматолога. «Нам сказали: „Мест в реанимации нет, все ИВЛ заняты, но будем собирать консилиум“».
Юрия Сёмина осмотрели и решили срочно переводить в реанимационное отделение, хотя свободных ИВЛ всё так же не было. Теперь Юлия больше не могла звонить ему напрямую и выясняла всё окольными путями. Дежурная в справочной сообщала только температуру. Телефон реанимации удалось найти через секретариат главврача. Юлия пыталась дозвониться в разрешённые два часа для справок о состоянии больного — с часу до трёх дня, но отвечали редко. Когда отвечали, говорили: «Состояние вашего папы всё ещё тяжёлое, продолжает дышать кислородом через маску».
Седьмого апреля Юлии удалось поговорить с реаниматологом: «Лечение продолжаем». В его голосе ей послышалось что-то похожее на надежду — и после этого разговора стало чуть менее тревожно.
Восьмого апреля тишина и отсутствие новостей показались ей жутковатыми. В очередной раз набрав номер реанимационного отделения, Юлия услышала: «Ваш папа умер час назад».
Юрию Сёмину было девять, когда из семьи ушёл отец, сестре Марине было три. Он водил её гулять во двор, провожал в школу, после техникума и армии ушёл работать, чтобы обеспечивать семью, отдавал всю зарплату матери, а сестру убедил поступать в институт. Марина говорит, что Юрий Сёмин всегда хотел делать две вещи: водить машину и заботиться о других. Иногда он звонил родным и друзьям трижды в день. Будто совершал дневной и вечерний обходы, чтобы проверить, как дела и точно ли всё хорошо.
Лучшему другу Юрия, Вячеславу, семьдесят один, и они разговаривали каждое утро последние десять лет. С Юрием Вячеслав познакомился почти тридцать лет назад, когда оба работали водителями в русских бюро японских новостных агентств. Юрий в «Дзи-Дзи», Вячеслав — в более крупном «Киодо Цусин». «Японских СМИ очень много в Москве, и мы все друг друга знали, — говорит Вячеслав. — Мы ездили в посольство Японии, где все встречались раз в неделю или два. Там корреспонденты собирались — у них был брифинг или что-то такое. А мы друг с другом общались».
«Вот тельняшки, будешь носить? Они тебя сберегут. От болезни, от всего. Надевай эту, тёплую». — В обмен на две весенние куртки Юрий привёз Вячеславу три тельняшки и бутылку вина. «Ну так мы просто, друг другу, — вспоминает Вячеслав. — Мне куртки подарили, а они велики. Он поздоровее меня. Я позвонил: „Юр, у меня две куртки есть, нормальные такие, хорошие, вот тебе хочу отдать“. Он ко мне приехал — и сразу привёз тельняшки, вино. Говорит: „Ну, будет какой-то праздник, выпьешь“. Он не мог просто так принять подарок будто бы. Ему обязательно хотелось что-то приятное сделать в ответ». Одну из курток Сёмин надел сразу — и отправился гулять с Вячеславом. Гуляли они так регулярно — каждый раз, когда была возможность.
Вячеслав помнит Юрия в разные периоды его жизни. Новичком в «Дзи-Дзи» — «рассказывал, вот где-то там работал в комсомоле водителем, потом в УПДК, потом в немецком агентстве, вот дочка родилась». В середине десятых, когда Сёмин ушёл из семьи: «Он очень переживал, что ушёл: как-никак двадцать пять лет с женой прожили. Мы часто беседовали об этом. По малейшей просьбе жены, хотя они уже давно жили отдельно, Юра ехал в магазин, спрашивал, что купить, что сделать».
Юрий Сёмин разошёлся с женой в 2014 году, а официально развёлся в 2018-м, но общались они и после этого очень тепло. «Последние шесть лет он был один, — замечает Вячеслав. — У него от отца осталась однокомнатная квартира, в которую он переехал. Звонил мне пять раз в день. Я понимал, что он один, что ему необходимо это общение».
Юрий, по воспоминаниям Вячеслава, «жил для других». «Взрослой дочери, если у неё там температура, вёз лекарство. Переживал за каждую мелочь — „а вот она едет далеко, а вот у неё техосмотр“. Бросался ей подкачивать колёса. Иногда говорил: „Дочь на меня ругается“. Ну как, мягко так говорил — „я знаю, я всё куплю, я сама подкачаю“».
Однажды в телефонном разговоре Вячеслав обронил: у него сломался помазок для бритья. «Вот представьте, случился у меня такой пустяк. Я бреюсь помазком, по-старому, не как сейчас: гелем мажут и бреются. Мой помазок развалился. Я купил китайский, который тоже развалился. Юра позвонил: „Еду к тебе, у меня есть лишний, ты подъезжай к Водному стадиону, я тебе его передам“. Ну кто, кто сейчас будет так делать?»
Тельняшки Вячеслав носит дома. «На улицу-то не выхожу в них — я же не матрос, не десантник. И помазком его пользуюсь — немецкий, мя-а-а-генький. Утром бреюсь и всё время вспоминаю».
Из новостей Вячеслав узнал, что 8 апреля в Москве умерло от коронавируса 13 человек. «Всего 13 человек, — говорит он. — Вот надо же. И один из них почему-то Юра». Вячеслав каждый день ловит себя на мысли, что тоскует по другу. «Очень не хватает человека, — произносит он и уже тише повторяет: — Очень не хватает».
Под конец разговора Вячеслав неожиданно вспоминает: «У него фраза такая была… „Мы ещё потрясём кудрями“. И вот — хоть у меня лысина уже, и седой я, — я её всё время вспоминаю, когда мне что-то говорят. Как сказал мой друг, отвечаю: „Мы ещё потрясём кудрями!“»
Юлию и Романа ждали в морге 9 апреля. Когда человек умирает, родственники обычно сталкиваются с огромным количеством дел — кажущихся санитарам в морге и похоронным агентам совершенно бытовыми — и услуг, которые нужно оплатить.
— Нам сказали, гроб будет закрытым, — говорит Юлия. — Кроме того, вся переданная одежда, которая обычно надевается на усопшего, просто будет лежать рядом с ним. А его кладут в гроб в санитарных пакетах, туда ещё какое-то вещество насыпают. А за эти санитарные пакеты мы ещё должны будем пять тысяч рублей заплатить.
Роман добавляет:
— Не только пакеты. Они предлагали всякие дополнительные, платные услуги — «если вы хотите», «все так делают». А мы не понимали, о чём речь: у нас только что умер человек, нам сказали: вы должны приехать в морг — вот мы приехали, теперь вот предлагают какие-то дополнительные услуги.
Юрия Сёмина похоронили на Домодедовском кладбище. Фотографию, на которой Юрий, круглолицый и голубоглазый, одет в красный свитер и смотрит прямо в кадр, удалось напечатать не сразу: всё закрыто из-за эпидемии. То же самое — с цветами на могилу: цветочные магазины не работали.
Некоторые родственники не пришли на похороны, потому что боялись заразиться. Во всяком случае, так в телефонном разговоре сказала двоюродная сестра Юрия. Впрочем, выяснилось: из-за карантина на похоронах теперь могут присутствовать максимум пять человек. Этими пятью были Юлия, Роман, его сестра-врач, до этого консультировавшая их перед каждым звонком в больницу, сестра Сёмина Марина и его бывшая жена Елена. Никто до сих пор ничего не сказал матери о смерти Юрия — ей за восемьдесят, сейчас она лежит в психоневрологическом интернате, и родные опасаются: мать вряд ли переживёт.
Елена присоединяется к Юлии в одном из разговоров, но ненадолго. Она кажется спокойной, когда перечисляет места работы Юрия: ЦК ВЛКСМ, немецкое телеграфное агентство, японское агентство. Он вообще не любил отдыхать, и даже сама мысль о безделии его пугала. Елена тихо смеётся, вспомнив, каким Сёмин был в молодости: «Ой, шебутной, весёлый. Всегда с юмором. Мы познакомились на свадьбе его родной сестры. Мы были дружны с сестрой, работали вместе в своё время. И так вот всё быстро закрутилось у нас с Юрой. Он был старше меня на восемь лет. Мне, девчонке, тогда был двадцать один год, ему двадцать девять. Я ему, можно сказать, в рот смотрела. Вот».
Повисает молчание — Елене трудно говорить.
— Может, — надеется она, — как сорок дней пройдут, будет легче.
За пару дней до того как Юрий заболел, дочь приезжала к нему в гости. И привезла с собой подарок: телефон, новый Galaxy, — старый у отца уже еле работал. «Помню, он уже в больнице сказал: „Хорошо, что вы мне новый телефон подарили, а то совсем бы без контакта остался“», — говорит Юлия.
Этот телефон Юлии после препирательств выдали сотрудники больницы, без зарядки: где-то потерялась. Доехав до дома, Юлия подключила телефон к сети — и обнаружила десятки неотвеченных звонков. Коллеги, друзья, бывшие коллеги, ставшие друзьями. Некоторые сокрушённо говорили: «Как же, мы же с ним с восемьдесят седьмого года, восемьдесят восьмого…»
Среди того, что ещё осталось от Юрия, — Hyundai Elantra (тёмно-синий, как и его первый «москвич», который он с трудом достал в 90-е), ворох документов в полном порядке (страховку на машину продлил за два месяца до окончания), новый загранпаспорт (надеялся ещё попутешествовать).
А ещё — свидетельство о смерти, где причиной значится не коронавирусная инфекция, а инфаркт. «Человек, который захоронением занимался, взял бумажку из морга, поехал в МФЦ получать справку, — рассказывает Роман. — Получил, позвонил: не беспокойтесь, стои́т коронавирусная инфекция, неуточнённая. Мы не поняли: почему неуточнённая?»
После этого Роман показал свидетельство сестре-врачу. Та успокоила: слово «неуточнённая» — в кодификации самого заболевания. Так и называется: «коронавирусная инфекция неуточнённая». После этого сестра Романа всё-таки отправила свидетельство о смерти знакомому патологоанатому. Тот ответил: из этого следует, что Сёмин не умер от коронавируса или пневмонии, и в официальную статистику его не включат.
— Он умер от инфаркта, — говорит Роман. — Человек, никогда не меривший давление, у них попал в инфекционное отделение, но умер от инфаркта. Патологоанатом объяснил, а потом мы сами стали изучать кодировку смертей и выяснили: есть первая римская цифра в свидетельстве о смерти — и вторая римская. Под второй указывают любые другие заболевания, которые, возможно, могли повлиять, но не являются первопричиной. Там — коронавирусная инфекция. А под первой — заболевания, ставшие причиной. И последнее, что там обозначено, — как раз главная причина. У нас было написано так: а — отёк лёгких, б — инфаркт миокарда.
— Хотя в письме от заместителя главного врача диагноз — пневмония, вызванная коронавирусной инфекцией, — добавляет Юлия.
В больнице на их вопросы не отвечали.
— Мы пытались как-то с этим биться, хотели это осветить, но адвокаты сказали, что лучше не лезть в это.
В июне прошлого, 2019 года Юрий Сёмин мыл окна дома и упал со второго этажа. Итог — раздробленная пятка и сломанный позвоночник. Лечиться пришлось несколько месяцев. Вячеслав вспоминает, что Юрий в это время “спал на дощечках”, но вежливо отказывался от любой помощи. На настойчивые предложения Вячеслава подъехать и что-то подвезти он отвечал: “Да ладно, что ты, нормально всё”. Как будто не считал свои проблемы достаточно серьёзными.
«Я всё говорила, — рассказывает Марина, — уходи с работы, ты же водитель, тебя никто ждать не будет. Я испугалась. Ну всё, думала, будет прикован к кровати. А он, представляете, ни на день не оставлял мысли, что встанет, будет ходить, работать. Я его просила: „Бери группу, с группой прибавка к пенсии будет, ну какой из тебя теперь водитель“. Но нет. На работе его дождались. За то время, пока лечился, он зарядку делал по три раза в день. Похудел на двадцать два килограмма. Готовить я приезжала к нему два раза в неделю, привозила продукты, а дальше он сам. Было больно, но всё равно человек встал и пошёл».
Затем Марина добавляет: «Я ему ещё говорила: если ты это пережил, то будешь жить вечно».
