Танцуй, как батеке, и не бойся партсобрания

Сегодня журналист Борис Туманов вспоминает, как в семидесятые его неуёмное желание танцевать с африканскими племенами чуть не закончилось дипломатическим скандалом. В Конго прилетела советская делегация во главе с председателем Верховного Совета Таджикистана Махмадуллой Холовичем Холовым, в программе: посещение достопримечательностей, местная трапеза и народные танцы.

Серия
«На „Волге“ по Африке»

В охристо-прокалённом мареве Сахары самолёт сонной рыбой неподвижно висит над песчаным дном гигантского аквариума, застывшего в древних изломах. Время от времени он лениво и отрешённо пошевеливает плавниками, и тогда в иллюминатор медленно вплывает далеко-далеко внизу новая мощная складка рыжей дюны, или бурый каменистый кряж, или жёсткое колючее пятно пальмового леска.

В салоне самолёта царит уютная, безопасная и временная вечность, взятая взаймы у тех, кто пересекал это пространство, рассчитывая только на себя…

Пустыня, бесстрастно и незыблемо лежащая в неощутимо бездонной глубине, остаётся равнодушной к ухищрениям, с помощью которых мы стремимся избежать прямой и честной встречи с ней. Не она, а мы меняем в свою пользу правила древней игры, вечного поединка, не она, а мы уклоняемся от испытания, и не она, а мы осознаём при этом смутное разочарование в самих себе, теряя веру в себя и свои силы…

Пустыня не думала, что это зайдёт так далеко…

На заре авиации она снисходительно прощала Сент-Экзюпери и Мермозу их утлые, хрупкие самолётики, которые ещё не в силах были сопротивляться её притяжению. Их вынужденные прикосновения к её поверхности были почти так же часты, как прикосновения верблюжьих ног.

Лётчики той плеяды приходили к пустыне не как победители — они всего лишь учились познавать её без торжества, но с благоговейным восторгом…

В будничном спокойствии сегодняшнего пилота, который почти беззаботно ведёт свой самолет над пустыней, флиртуя со стюардессами, с аппетитом поглощая положенный завтрак и лениво болтая с членами экипажа, есть что-то от безмятежного кощунства варвара, громоздящего свой котёл с похлебкой на священный треножник в разгромленном храме…

И вдруг — или мне это показалось в стерильно-мёртвом воздухе загерметизированного салона? — вдруг, в тот самый момент, когда тебя посещает эта покаянная мысль, тайно молящая пустыню простить людскую суетность и тщеславие, лежащая внизу вечность благодарно откликается на эту мольбу почти неуловимым вкусом песка на твоих губах и терпким ароматом сухой акации, напоминающим об оазисах…

А, значит, о цели, о передышке, о вознаграждении и о необходимости продолжать путь…

Происходит действие всё в том же Конго (Браззавиль), но уже на третьем году моей жизни в Браззавиле. К этому времени отношения между Конго, строящим «научный социализм», и первой в мире социалистической державой достигли такого уровня развития, что Москва решила послать в дружественную африканскую страну делегацию Верховного Совета СССР во главе с председателем Верховного Совета Таджикистана Махмадуллой Холовичем Холовым. По статусу он воспринимался за рубежом как вице-президент СССР, а поэтому конголезцы считали его визит огромной для себя честью.

Это, что называется, «технические» данные, чтобы вы могли представить себе масштабы и величие события.

Как представитель «Известий», газеты Президиума Верховного Совета СССР (sic!), я, естественно, должен был неотступно следовать за товарищем Холовым и его спутниками-депутатами ВС СССР, чтобы в подробностях описывать советскому читателю детали триумфального визита нашей делегации, который в очередной раз демонстрировал победное шествие идей Маркса-Энгельса-Ленина (Сталина к тому времени из тропаря убрали) по земному шару.

Вот тут и начинается собственно рассказ.

Изнывая на дикой влажной жаре (сочетание инфернальное), я вместе с нашими дипломатами и тассовцем долго ожидал в аэропорту приземления самолёта с делегацией. К тому времени, как самолёт приземлился, вырулил к зданию аэропорта и к нему подали трап, я уже был в полурасплавленном состоянии, но представшее перед нами зрелище меня буквально гальванизировало.

Дверь самолёта распахнулась, две стюардессы в изрядно помятой от двадцатичасового перелёта униформе (не забудьте, самолёты тогда были ещё винтовые) вышли на площадку трапа, и в дверях появился товарищ Холов.

Высокопоставленный таджик был крупным и упитанным мужчиной высокого роста. Выйдя на трап, он застыл в величественной позе, что дало мне возможность констатировать следующее. Товарищ Холов был одет в тёмно-синий суконный костюм, сшитый в полном соответствии с канонами среднеазиатской моды, берущими начало в многовековой культуре национального халата. Рукава его просторного пиджака почти закрывали пальцы рук, а ещё более просторные брюки ниспадали до земли монументальными складками, в которых я углядел наслоения многодневной пыли (это не метафора). Возможно даже, что это была пыль его родной земли.

— Э-э-э, — торжественно протянул товарищ Холлов, — пирдаю фам, дарагии кангалезки тафарыщ, пиривет от тафарыщ Лианид Илич Бирешнеф.

И тут я понял, что в ближайшие четыре дня мне предстоит стать счастливейшим свидетелем соприкосновения двух великих культур — Советского Таджикистана и социалистического Конго.

Соприкосновение было действительно патетическим. Избавлю читателей от мелких подробностей первых дней визита, но расскажу самое выдающееся.

В программе визита было предусмотрено знакомство со страной. Мы побывали в Долизи (помните, шесты от крокодилов), а потом делегацию повезли в городок Уэссо. Он находится на крайнем севере страны в восьмистах километрах от Браззавиля на границе с Камеруном. Чтобы попасть туда, нам пришлось вернуться в северное полушарие — Уэссо лежит в сотне километров к северу от экватора. Другими словами, собственной тени ты не видишь там вообще — она постоянно прячется у тебя под ногами в виде небольшого тёмного пятна.

Вот тут-то всё и началось.

Уэсоо — это не просто провинция. Это городок, отрезанный практически от всего мира. Он затерялся в джунглях, и единственным способом попасть туда или выбраться оттуда является самолёт или вертолёт. Главная улица там длиной в километр-полтора, но тем не менее по ней важно разъезжают в своих автомобилях местные чиновники. Сразу за домами — сплошная стена зарослей. Сами дома — это три-четыре административных здания, выстроенных французами, и лачуги местных жителей.

По случаю визита товарища Холова городок стоял на ушах. Делегацию надо было чем-то кормить, но, увы, еда здесь была только местная. Короче говоря, когда мы сели за официальный обед, на столах были целиком запечённые козлята, речная рыба, листья маниоки (кстати, всё это — вкуснятина необыкновенная!). Пытаясь угодить гостям, хозяева сделали нечеловеческое усилие и соорудили из местных овощей некое подобие французско-русских салатов под общим псевдонимом «оливье», о котором они сами, правда, никогда не слышали.

Всё это объедение стояло перед нами, и я, к тому времени уже давно переставший забивать себе голову мнимыми проблемами несовместимости европейского желудка с местной пищей, а также уже давно перепробовавший всякой конголезской еды в условиях, которые показались бы антисанитарными даже нашему бомжу, уплетал салаты, козлёнка, рыбу и прочие вкусности за обе щеки. Тем более что есть хотелось ужасно.

Так вот, когда я утолил первый голод и стал в состоянии обращать внимание ещё на что-то, кроме еды, мне бросилось в глаза выражение крайнего неодобрения, которое я увидел на лице сидящего напротив товарища Холова. Каждый раз, когда я отправлял в рот очередную порцию пищи, в его взгляде мелькала явная неприязнь с оттенком искреннего изумления. Сам он к пище почти не притрагивался, довольствуясь кусочками хлеба, которые он обильно запивал виски. На просьбы хозяев попробовать то или это блюдо он коротко отвечал: «Спасиб, я ужи кушил».

Поскольку при всей своей прожорливости я ел, тщательно соблюдая правила этикета, то есть ножом и вилкой, не набивая рта и даже элегантно вытирая губы салфеткой, упрекнуть меня, как я решил, было не в чем, а поэтому я перестал обращать внимание на мимику товарища Холова.

В этот момент приключился трагикомический эпизод. Соседка товарища Холова по столу, молоденькая и миловидная женщина-врач из Кабардино-Балкарии (член делегации), прогрессивно бледневшая у меня на глазах в течение первой половины обеда, вдруг сползла со стула на пол и потеряла сознание. Все засуетились, стали её поднимать, приводить в чувство, укладывать на диван в гостиной (мы обедали на террасе), причитая по поводу того, что её, бедняжку, с непривычки сморила жара (влажность, давление, сочетание того, другого и третьего и так далее).

Но, придя в себя спустя полчаса, кабардинка честно призналась: «Вы знаете, я сидела за столом, смотрела на эту еду и представляла себе, сколько в ней бацилл и микробов. Вот мне плохо и стало». К счастью, переводчик сообразил не переводить это признание. А к вечеру я узнал, что оно было знаменательным для меня лично.

Белый, танцующий, как батеке! Невиданное зрелище!

Я уже говорил, что хозяева разбивались в лепёшку, чтобы угодить высокому гостю. Поэтому вечером на глинобитной площади напротив мэрии были устроены танцы, условно говоря, местных фольклорных групп, а попросту конголезцев, которых созвали из окрестных деревень.

Это было зрелище, о котором надо рассказывать отдельно! Фантастика! Товарищ Холов в своём неизменном монументальном костюме стоял на краю площадки и с непроницаемым лицом смотрел на всё это буйство ритмов, движений и музыки. Я бродил от одной группы к другой и наконец не выдержал. Прямо передо мной тянулась хохочущая человеческая змея из толстых конголезских тёток, молодых людей, мальчишек, девчонок, которые, не глядя себе под ноги, не сверяя свои движения с движениями других танцоров, выделывали такие замысловатые па, что, честно скажу, меня заело от зависти. И я решил доказать себе, что если они так могут, то и я смогу. Сначала я попытался присмотреться и повторить эти движения, стоя вне их круга. Получилось не сразу. Но как раз в тот момент, когда я начал входить в рисунок танца, мои упражнения заметила какая-то жизнерадостная толстуха, что-то радостно завопила, показывая на меня остальным, схватила меня за руку и потащила в круг. Я стал плясать вместе с ними, с удовольствием замечая, что я не выпадаю из их движений.

Как только танцующие заметили это, они пришли в неописуемый восторг: белый, танцующий, как батеке! (Батеке — племя теке). Невиданное зрелище! Они разразились хохотом, одобрительными воплями, а потом схватили меня на руки и, всё так же приплясывая, стали таскать меня по всей поляне, горделиво показывая другим танцорам и рассказывая им о моём подвиге.

И тут… Нет, решительно, это был один из незабываемых эпизодов в моей жизни. И тут, когда меня тащили мимо товарища Холова, я с ужасом успел мельком заметить на его лице уже не неодобрительное, а осуждающее, гневное выражение, которое явно попахивало разборами на партийном собрании, оргвыводами, а то и эвакуацией на родину в двадцать четыре часа (было такое наказание для лиц, нарушавших «правила поведения советского человека за границей»).

Предчувствие оказалось почти пророческим, и от гнева товарища Холова со всеми вытекающими для меня трагическими последствиями я был спасён благодаря двум обстоятельствам: находчивости моего соотечественника и коллеги Ашота Мелик-Пашаева, который сопровождал делегацию в качестве переводчика, и непроходимой глупости лично вице-президента СССР Махмадуллы Холовича Холова.

Вообще-то, я быстро забыл об этом инциденте, и как только местные жители отпустили меня, надавав дружеских тычков в спину (особенно этим грешили конголезки всех возрастов и объёмов), стал бродить в толпе в поисках новых зрелищ. Спустя минут двадцать из толпы вынырнул изнемогающий от смеха Ашот. Не будучи в состоянии говорить, он знаками подозвал меня к себе и, с трудом подавляя приступы смеха, поведал следующее.

— Как только ты стал плясать с конголезцами, Холов мне говорит: что этот Туманов делает? Как он может так себя вести! Он же представляет здесь газету Президиума Верховного Совета СССР, а ведёт себя, как мальчишка. Это несолидно! Он компрометирует нашу страну. Это безобразие! Я завтра же расскажу обо всём в посольстве, пусть они принимают меры! И так далее, и тому подобное. Но я, слава богу, удачно сымпровизировал. Я ему говорю: Махмадулла Холович, вы поймите, он же журналист. А журналисты, чтобы правильно описывать действительность, должны всё попробовать своими руками, так сказать, всё на себе испытать. Вот поэтому он и пляшет, чтобы лучше рассказать о местных танцах советскому читателю. У него профессия такая!

По описанию Ашота реакция Холова выглядела так. Он глубоко задумался, а потом изрёк: «А-а-а, типер панимаю… Типер панимаю. А я всё сматрю, сматрю, он всё кушиит, кушиит, я савсэм кушить нэ магу, пративна савсэм, там жи такой гряз в эта еда, а он, бедни, кушиит, кушиит все эти микроб… Да-а-а, тяжёли прафессиа у него, очен тяжёли… Типер панимаю…»

И до самого конца нашего совместного путешествия товарищ Холов смотрел на меня сочувствующим, почти отеческим взглядом.