Та самая история читательницы самиздата, которая строила свою жизнь с нуля в одной из самых дорогих европейских столиц. Пройти путь от официантки до редактора журнала, изучить мир мигрантов и завести связи в богатом английском обществе, попасть в закрытый клуб джентльменов и почти найти своё место под солнцем, а потом из-за пандемии потерять всё в одночасье.

Та самая история — рубрика, трансформирующая наших читателей в авторов. Вы тоже можете рассказать свою историю нашему редактору Косте Валякину.

Я поднимаюсь по длинной гранитной лестнице к прозрачным дверям, за которыми видно конторку из орехового дерева и коридор, уводящий к высокой, увешанной портретами стене. Вход в Garrick, закрытый клуб для джентльменов, не обозначен ни вывеской, ни табличкой, но к нему то и дело подъезжают блестящие чернобокие кебы, из которых выходят мужчины в твидовых костюмах. Здесь встречаются самые богатые и влиятельные люди города. Настоящая аристократия. Их ботинки сто́ят, как три моих зарплаты.

«Сюда, пожалуйста», — швейцар в чёрном кителе открывает передо мной дверь, и я оказываюсь перед узкой лестницей, увешанной портретами. Чарльз Диккенс, Герберт Уэллс, Алан Милн — тот самый, что написал «Винни-Пуха», — их профили висят здесь не случайно. Все они были членами клуба Garrick, куда считает за честь попасть любой писатель, актёр и журналист. Хочется дотронуться до стены, чтобы хоть сколько-нибудь почувствовать причастность к истории. Ступенька за ступенькой я медленно поднимаюсь наверх, пытаясь понять, как девочка из провинциального города оказалась в богатстве и роскоши одного из самых помпезных и закрытых мест Лондона.

Честно говоря, я никогда не хотела жить в Лондоне. Мне было достаточно уютного и знакомого Калининграда. Сорок километров до моря, отличная шаурма и завоз в секонде каждый четверг. Я работала официанткой, хотелось уйти в журналистику, но в маленьком городе мне не было места. 

Потом я встретила парня и переехала к нему в столицу. Москва была необъятной, хмурой и хаотичной, но в ней почему-то мне казалось возможным то, что было раньше недостижимым. Я устроилась на работу, стала писать тексты, а потом парень позвонил мне с работы, радостный и немного пьяный. Его команду перевозят в Лондон, и он уже согласился на переезд, слышу я его рассказ, тонущий в шуме праздничной пьянки. «И кстати — выходи за меня замуж».

Наш брак прожил ровно год. Это нормально. Треть пар распадаются после переезда. Мужчины быстро вливаются в рабочий ритм и ежевечерние пинты в пабах, а женщины остаются в чужой стране без работы, друзей и семьи. Наши знакомые прожили вместе десять лет и разошлись спустя год после того, как бросили квартиру на Садовом кольце ради жизни в Лондоне.

В Россию возвращаться не хотелось — к тому моменту все друзья из родного города разъехались, семья уже давно жила своей жизнью, а связей и особых перспектив у меня не было. Мы договорились, что не будем разводиться на бумаге, а я постараюсь за пару лет освоиться в стране, где у меня из своего только коробка книг и чемодан одежды.

Поначалу я работала новостником в бесплатной русскоязычной газете. Платили мало, писали скучно, и я регулярно находила размокшие от дождя газеты у входа в подземку и возле мусорок. Выбирать было не из чего: на весь девятимиллионный Лондон приходилось семь печатных русскоязычных изданий, а платили только в трёх.

На свою зарплату я могла бы только снять комнатку размером с коробку от холодильника в так называемой шестой зоне — это примерно как подмосковный Троицк. Муж не просил меня съезжать, я сама этого хотела. А значит, нужны были деньги, здесь и сейчас. Поэтому я уволилась и пошла официантом в русское кафе на одной из улочек Сохо. Его владельцы — выходцы из России также держали журнал, куда я хотела попасть ещё до переезда в Лондон, и я смутно надеялась, что каким-то образом меня заметят и возьмут в штат.

Наше кафе было довольно средним, как по меню, так и по ценам. Тем не менее оно стало точкой сбора для всех слоёв российской эмиграции.

Во всём Лондоне насчитывалось всего два ресторана русской кухни, но суть была не в еде. Люди приходили сюда, чтобы поговорить на русском языке. Обменяться последними новостями, выпить настойки, поговорить за жизнь, за политику и за Путина, поболтать с официантом, пошутить бородатые шутки. Побыть в контексте. Им не хотелось возвращаться в Россию, но было важно пару часов побыть собой. Половина наших гостей были завсегдатаями, многих мы знали по именам. К нам приходили сотрудники посольства, миллиардеры, продюсеры звукозаписывающих студий, известные юристы, писатели, политики, журналисты и музыканты.

Бедные русские в Лондон не приезжают, зато здесь можно встретить детей богатых родителей. Их легко узнать по плащам Burberry, кроссовкам от Gucci, ботоксу и тосканскому загару. Сюда бегут олигархи в опале и притесняемые предприниматели. Покупают дома за 15 миллионов фунтов стерлингов в Кенсингтоне и бриллианты от Tiffany, одеваются в Brooks Brothers и Chanel, отправляют детей учиться в частные школы и университеты. Сюда приезжают работать программисты, юристы и экономисты, и то их зарплата превышает среднюю по Лондону в два раза. Низкоквалифицированных мигрантов среди русских нет — не считая, наверное, меня и пары моих коллег по кафе.

Как-то раз за столик у окна присел невысокий дядечка в синей жилетке. Поел блинов, попил чая, расплатился и вышел. Подруга дрожащими руками открывает статью на Википедии. Лео Блаватник. Выходец из СССР. Самый богатый человек Великобритании в 2015 году. Если бы у подруги не было такой хорошей памяти на лица, мы бы и не узнали. Где машина с мигалками? Где армия секьюрити? 

В отличие от России, в Лондоне публика гораздо реже выпячивает понты. Вежливость и скромность — это starter kit всех переехавших. Правда, усваивают его не все. Попадались те, кто с России привык закатывать концерты из-за того, что им не принесли молоко к чаю. Некоторые вели себя нагловато и вызывающе — переходили на ты, кричали на ползала с вопросами в духе: «А если нам ваш оливье не понравится, вы нам скидку сделаете?» Иногда мне удавалось отшучиваться, иногда я хамила в ответ — не в лоб, конечно, а намёками, по-британски.

Прошёл год. Я разослала резюме на все вакансии локализаторов и русскоязычных копирайтеров, не получила ни одного ответа и потеряла всякую надежду устроиться в приличное место. С моим английским на уровне B2 меня не брали даже администратором в баню. Я могла с удовольствием обсудить хобби, погоду и фильмы, отличить Present Perfect от Present Perfect Continuous — и это абсолютно не интересовало никого из работодателей.

Я натирала приборы, сервировала столы, убирала грязную посуду и принимала заказы. И снова. И снова. «Чай подать сразу или позже?», «Воду с газом или без?» Иногда мне снилось, что я натираю тарелки. Иногда — что я забыла принести гостям аджику. Работа плотно въелась в подкорку мозга, и прошлая жизнь начала казаться славным, но далёким сном, таким же далёким и призрачным, как и возможность чего-то добиться. 

Ещё в университете я тоже подрабатывала официанткой. Тогда мне виделись бескрайние перспективы по завершении учёбы, и я искренне жалела своих 25-летних коллег — неужели несчастные не могли найти работу получше? И вот мне 25 лет. Я снова официант.

Самооценка первое время держалась, а потом скатилась на дно. Стало всё равно, что́ ты делаешь и зачем. В кафе работали такие же, как я, мигранты-одиночки, и после смен мы оставались пить до утра — нам было нечего терять, нас никто не ждал дома. Иногда мы выпивали с гостями, а пару раз я ездила на квартиру к знакомому из местной «золотой молодёжи». Мы нюхали кокаин, пили «Белугу» и ели доширак — в Лондоне он как для москвичей устрицы. Один из его друзей отвёл меня в отдельную комнату. «Ты прекрасный человек, я вижу», — я смотрела в его широкие зрачки. Мне казалось, ещё немного — и они, как чернила, выльются за пределы радужки. «Тебе не место в этом кафе, ты другая. Нет, нет, не смейся, — он схватил меня за руки, — это правда! Знаешь, кого я вижу? Я вижу падшего ангела».

Ангел не ангел, но я действительно чувствовала себя чужой. Что хуже — я не видела выхода. Когда твоя роль в общественной жизни скатывается до «Вам сырники с мёдом или со сметаной?», ты чувствуешь себя очень маленьким. И одиноким.

Мероприятия в нашем кафе проводили не только русские эмигранты. В один из вечеров я познакомилась с Оуэном. В приглашённых числились журналисты The Guardian, рецензенты The Observer, лондонские издатели, искусствоведы и историки. Он презентовал свою новую книгу. Я обслуживала банкет и бегала от гостя к гостю с бутылками наперевес, подливая пино-гриджо и пино-нуар.

Гости были британцами, богатыми настолько, что могли отбросить и скромность, и вежливость, — то есть безобразно богатыми. «В этом месте вообще наливают?» — закатила глаза брюнетка в дорогом платье, и я помчалась на другой конец зала за свежей бутылкой вина. Я едва протиснулась сквозь толпу, аккуратно обошла мужчину в жёлтом кафтане с терьером на поводке и добралась до бара, где незнакомец в твидовом пиджаке пытался без штопора откупорить белое. «Простите, давайте я вам налью. Всё-таки это моя работа», — попыталась отшутиться я и вежливо перехватила бутылку, на что мужчина смерил меня оценивающим взглядом и сухо произнёс: «Ну так делайте свою работу».

В отличие от своих гостей, Оуэн не проявлял ни раздражения, ни снобизма. Высокий, дородный, борода по Льву Толстому. Первым делом он спросил, как меня зовут, и позже обращался ко мне только по имени — радость, когда всё остальное время на смене тебя подзывают «девушка!» В кратком разговоре до начала презентации я узнала, что он проработал журналистом двадцать лет, из них десять — в России и отлично говорит по-русски. «О, я тоже журналист», — поделилась я с ним. Он рассеянно кивнул и спросил, где будет стоять импровизированный бар. Я знала, что он забудет этот разговор спустя секунду. Никто не запоминает рассказ официантов о себе. Нас разделяла пара метров и про́пасть на социальной лестнице. Весь вечер я размышляла о том, как после смены накачу настойки, и мечтала, что когда-нибудь буду говорить с такими людьми на равных.

Однажды мне наконец повезло: меня взяли на работу в журнал. Из-за конфликта редакции с владельцами расформировывали штат, я узнала об этом из слухов, написала новому редактору — и спустя две недели вышла на новую должность. Вот так просто и случайно я попала в мир локальной лондонской прессы. 

Меня приняли на полставки, а точнее — даже на треть. Платили мало, так что днём я вычитывала тексты, а вечером по-прежнему надевала фартук и подавала малиновую настойку тем, с кем проводила телефонные интервью. Самой перестроиться было тоже сложно. Как-то раз мне довелось обслуживать столик Михаила Ходорковского. В голове зудело: «Это же Ходорковский! Он же так редко выходит на люди! Предложи встретиться! Возьми интервью!» На моей рубашке сияло пятно от борща, а соседний столик напоминал о десерте. Какое тут интервью. Я молча подошла к нему и забрала грязные тарелки. 

Русское комьюнити в Лондоне очень похоже на провинциальный городок — здесь все знакомы через одно-два рукопожатия. Я, например, через два рукопожатия знакома с Чичваркиным и Акуниным, Ходорковским, Оксимироном, Долиным и Рэйфом Файнсом. Многие пути сходились в русском кафе. Это позволяло обрасти полезными связями, но это же сокращало список людей, которые ещё не видели тебя в официантском фартуке. Людям уже сложно представить тебя в другом амплуа. Тем более в амплуа журналиста.

Русскоязычных мероприятий в городе проходило немного, и всё выглядело одинаково. Одни и те же люди, небольшие залы, слегка растерянные спикеры — в России они собрали бы тысячные аудитории, а здесь приходило от силы человек пятьдесят. Российские кинопремьеры опаздывали на полгода-год, книги на русском здесь не выходили. Мы переводили британские новости, писали о местных предпринимателях и собирали подборки «чем заняться на выходные». Были мероприятия поважнее — например, встречи с Чичваркиным или выступление Ходорковского, но туда, как правило, отправляли внештатного журналиста, который был куда опытнее меня.

К слову, английский я так и не улучшила. Вокруг меня всегда был герметичный мирок. Для жизни в Лондоне в принципе хватало ограниченного запаса слов: да, нет, спасибо, пожалуйста. Фильмы я понимала и так, а всё своё свободное и рабочее время всегда говорила на русском.

Спустя месяц мне поручили провести интервью с Оуэном. К тому моменту мои обязанности вышли за пределы работы с вёрсткой, вычиткой и подготовкой публикаций на сайте. Теперь я сама писала статьи и брала интервью, а новое редакционное задание оказалось очень кстати, потому что с Оуэном на тот момент я уже была знакома ближе, чем с кем-либо из мира британской элиты.

До интервью мы пересеклись ещё раз. Владельцы журнала сняли здание старой церкви неподалёку от кафе и устроили банкет в честь юбилея. Я должна была прислуживать за столиками, но мне удалось отпроситься. Приятно, когда ты наконец пьёшь шампанское, а не бегаешь по залу, подливая его в бокалы. 

Половина приглашённых до этого видели меня в официантском фартуке, так что я в тот день предпочла спрятаться на балконе. Общаться ни с кем не хотелось, но к Оуэну я подошла поздороваться. Он тут же проявил настойчивое желание со мной поговорить, хотя я в его жизни занимала не больше места, чем бродяга у метро.

На интервью он приветствовал меня довольно тепло и «по русским традициям» расцеловал в обе щеки, а потом повёл в кафе Black’s, у которого нет ни вывески, ни указателя.

«Долбаные фрилансеры, — кивнул он в угол, и я заметила в глубине зала людей с ноутбуками. — Мы с друзьями открывали этот бар для своих, а сейчас сюда пускают кого попало». Он назвал девушке на ресепшене своё имя и барабанил по стойке пальцами, пока она листала список на айпаде. Одет он был как настоящий британец: твидовый жилет в клетку, цепочка часов выглядывала из кармана, на ногах красовались отполированные броги.

Хостес помогла мне снять пальто и повела нас вверх по лестнице в отдельную комнату с высоким окном и диваном, заваленным подушками. Оуэн отослал её за двумя чашками кофе, и мы остались наедине. Иногда он вглядывался в меня, долго, внимательно и в то же время слегка рассеянно. За его взглядом что-то крылось, но я не могла понять что, и от этого мне становилось не по себе. Наверное, вспомнил про недовольных гостей с банкета.

Я спросила у него, почему он начал с военной журналистики. «Тщеславие, — неожиданно ответил он. — Война интересна всем. И хорошо продаётся». Он не пытался отделаться шаблонами, казалось, говорил искренне, и я чувствовала, что он воспринимает меня всерьёз, но не могла понять почему. Он рассказывал про трупы в афганских сёлах, армейские зачистки в Чечне, вечеринки с олигархами и посиделки с бездомными с Курского вокзала. «Когда ты иностранец, ты на короткой ноге со всеми — и с олигархами, и с бомжами», — поделился он. Я вспомнила свои вечеринки с кокаином и кивнула: в чужой стране у тебя действительно срывает границы. Внезапно он перевёл стрелки: как давно я в журналистике? где родилась? Оуэн спрашивал обо мне, будто мы поменялись местами, и всерьёз выслушивал мои ответы. 

Закончив, мы вышли прогуляться. «Это — gentleman’s club, — указал он на массивное здание с высокими окнами. — Туда попадают только сливки британского общества». За стёклами окон виднелись зелёные стены, книжные шкафы орехового дерева, кожаные кресла и портреты в массивных рамах. «На следующую встречу я поведу тебя в клуб. Исследуешь Британию изнутри», — пообещал он и на прощание расцеловал меня в обе щёки. Я поняла, что интерес ко мне выходит далеко за пределы отеческого.

Насколько проще мне стало бы жить, если бы я стала его любовницей?

На вечерах золотой молодёжи я видела стройных одиноких девочек в обтягивающих маечках, с пухлыми, как пельмени, губами. Подруга рассказала мне, что они специально оформляют визу на год-два, чтобы найти здесь папика. Получится — останешься с британским гражданством и домиком в Уэльсе, не получится — уедешь обратно в Рязань с шестизначным минусом на счёте. Причём первый вариант тоже не похож на хэппи-энд. Я видела эти пары в кафе. В лицах мужчин читалось неимоверное сожаление, в лицах женщин — тяжёлый груз некогда принятого компромисса.

На сайте нашего русскоязычного журнала в топ неизменно выходили статьи о том, куда обращаться при домашнем насилии и как грамотно подать на развод, чтобы не остаться на улице. Так себе перспектива. Но это был выход — один из, и он лежал на поверхности, стоит только руку протянуть. Но смогу ли? Я думала об этом, пока шла обратно. Смена в кафе начиналась через полчаса, нельзя было опаздывать.

Вскоре меня повысили и напечатали первые в моей жизни визитки. Теперь я могла представляться просто: Влада, журналист. Денег стало больше. До средней лондонской зарплаты оставалось ещё полпути, зато я смогла уйти из ресторана — насовсем. Жизнь постепенно выстраивалась во что-то приемлемое. Меня по-прежнему узнавали, но я уже не придавала этому значения. Когда люди пытались вспомнить, где меня видели раньше, отвечала, что телезвезда. 

В марте Оуэн пригласил меня на дегустацию текилы в Garrick Club, закрытый клуб для джентльменов. Дресс-код запрещает кроссовки и джинсы, предупредил меня Оуэн. «Одевайся элегантно». Я уловила намёк и надела чёрный шёлковый костюм. 

Швейцар провёл меня по коридору и вернулся за конторку, а я поднялась по узкой лестнице в широкий холл. Я успела обойти три этажа в поисках гардероба, гадая про себя, в какие из этих комнат женщинам запрещено входить. Девушек на собрании было всего две: я и официантка с текилой. В расцвет гендерного равноправия в клуб до сих пор не принимают женщин. Попасть сюда могут либо жёны членов клуба, либо подруги-любовницы. 

В зале на втором этаже на кожаном диване сидели дородные седовласые джентльмены. Один из них подсказал мне дорогу, а после отвёл меня к Оуэну. Мы отправились в библиотеку на третьем этаже и нашли группу молодых людей, собравшихся у стола. На всех — костюмы-двойки, идеально выглаженные рубашки и фирменные лососево-огуречные галстуки. Хвастливо звучал оксфордский выговор. Говорили о портных, лошадях, дорогих часах, работе в Гонконге — темах настолько для меня далёких, что я даже не пыталась влиться в разговор.

Я ловила на себе любопытные взгляды, но стойко держалась и пробовала выдержанную Anejo Patron, безуспешно пытаясь опознать во вкусе обещанные нотки акациевого мёда и яблок. Все эти люди уже давно зачислили меня в любовницы Оуэна, и я пыталась понять, насколько мне комфортно в этом амплуа.

В основном мы общались друг с другом, но в перерывах между дегустациями к нам присоединялись соседи, и тогда приходилось включаться в общий разговор. Ну как: говорил Оуэн, а я слушала. Однажды я попыталась вклиниться в обсуждение России 90-х — в конце концов, я в ней выросла, но ёмкая и изящная речь на выходе из речевого аппарата превратилась в бессвязный лепет. Разговор замолк на полуслове, и участники переключились на тему водонепроницаемых часов. Тогда я невозмутимо отошла рассмотреть книжные полки — всё-таки я здесь иностранец, это снимает обязательства терпеть социальную неловкость. Спустя пару минут ко мне подошёл Оуэн.

Мы спустились вниз, в бар. Он нашёл знакомых, среди которых — журналист The Observer, мужчина лет семидесяти, и представил меня всем по имени: «Влада, русский журналист». «Вы случайно не шпион?» — пошутил кто-то в компании. Я с улыбкой отмолчалась. Практика показала, что молчание — лучшая стратегия.

Один из знакомых Оуэна был отцом его друга.  Я вдруг поняла, что Оуэн вывел меня в свет как свою спутницу. Похоже, он имел серьёзные намерения. Это не могло не льстить. С другой стороны, всё ближе и ближе подводило к решению, к которому я не была готова. 

«А это Влада, журналист, — Оуэн уже который раз по шаблону знакомил меня с высоким мужчиной лет сорока. — Когда-нибудь она станет членом Garrick». «Нет, не станет», — неожиданно враждебно отрезал мужчина. «Не сегодня, конечно, но в один день…» — попытался отшутиться Оуэн. — «И даже в один день не станет». Он оглядел меня с головы до ног с вызывающей усмешкой. Магия клуба с каждой минутой в компании джентльменов рассеивалась. «Не больно-то и хотелось», — ответила я. Оуэн спешно распрощался с мужчиной и увёл меня в соседний зал. По британским меркам, я допустила чудовищную грубость, но мне было всё равно.

Мы поужинали в ресторане шампанским и устрицами — прямой и непрозрачный намёк, потом он вызвал мне такси и на прощание поцеловал — совсем не по-отечески. Я села в машину и прислонилось к окну, пытаясь понять, откуда взялось тяжёлое ощущение. Меня что-то беспокоило, что-то было неправильно, но я пока не могла понять, что именно: мужские клубы, Оуэн или Британия.

Спустя пару дней редактор объявил об уходе. Мне он по секрету признался, что рекомендовал меня на своё место. Я была в предвкушении. Пару месяцев я настойчиво намекала ему, что могла бы справиться с бо́льшим объёмом работы, и теперь наконец-то добилась своего. Меня ждала интересная работа, нормальная зарплата и заслуженное место под скромным британским солнцем. 

Оуэн пригласил меня в галерею Тейт. Знакомая сказала, что он в разводе, а значит, рассчитывает на серьёзные отношения. Я пока не рассматривала идею всерьёз, но сама возможность мне, конечно же, льстила.

А потом до Британии дошла пандемия. Сначала закрылось кафе, потом владельцы объявили о сокращении редакции. Из пяти человек в ней оставалось двое, и меня в списке не было. Оуэн заперся в особняке, ну, а я… А я попала в больницу с коронавирусом и за неделю потеряла всё.

Продолжение истории — про будни в лондонской больнице, наступление коронавируса, врачей, боящихся выходить на работу и умирающую старушку по имени Джойс, выйдет в пятницу 24 апреля.

Заметки из эмиграции, фотографии из больницы и рассуждения о мире в котором нам всем теперь жить можно почитать в телеграм-канале автора.