Ситуация такая: Конго, семидесятые, очередные выборы на носу, назревают беспорядки, журналист Борис Туманов садится в свою «Волгу» и едет посмотреть на всё своими глазами. В этой истории он рассказывает, как он и его коллеги спаслись из кольца вооружённых до зубов африканских солдат.
Было это в Киншасе. Тогда я ещё жил в Браззавиле, но уже давно пересекал реку почти каждый месяц, чтобы побывать недельку-другую в Киншасе, где я был тоже аккредитован. На этот раз я поехал туда на выборы президента, которые были очень похожи на последние российские выборы, что-то типа Мобуту forever.
В стране было неспокойно: на северо-востоке, в Стэнливиле, подняли восстание европейские наёмники, из самой Киншасы сбежали все европейцы, опасаясь репрессий, огромный город опустел, и, чтобы достать малюсенькую баночку растворимого кофе, нужно было довериться посредникам, которые передавали тебя с рук на руки, как будто торговали наркотиками. Фешенебельные кварталы, где пустые виллы стояли с заколоченными ставнями, напоминали мир Магритта, на главных улицах изредка возникала из ниоткуда автомашина, чтобы тут же исчезнуть в небытие, по тротуарам без всякой цели бродили аборигены, недобро поглядывая на белых людей, словом, было тревожно и весело, и всё это время я жил с ощущением бодрящей щекотки в области солнечного сплетения. Это было тем более объяснимо, что советских в Киншасе особенно не жаловали, учитывая, что Мобуту дружил с американцами.
На этот раз я оказался в Киншасе с браззавильским коллегой из ТАССа, которого я как киншасский старожил великодушно взял с собой на своей «Волге». Напомню, что в те времена эта машина была в диковинку в Браззавиле, а уж в Киншасе тем более. Так вот, в день выборов мы с тассовцем, прихватив с собой француза-корреспондента АП и местного стрингера, работавшего на «Рейтер», проехались по избирательным участкам, со скукой констатировали готовность избирателей голосовать, за кого им укажут, и часам к двум дня решили найти какой-нибудь ресторан, где чем-нибудь кормили. И вдруг нас нагоняет машина бельгийского корреспондента, который энергично машет нам, возбуждённо сообщая, что, по его сведениям, в коммуне Н’Джили на окраине города местные жители намерены голосовать за своего соплеменника, бывшего президента Конго Касавубу, и что там наверняка будут беспорядки. Тассовец заныл, что он хочет есть, но мы трое решили ехать на участок, и ему пришлось подчиниться.
На участке мы застали тем не менее уже привычную картину, которая не предвещала никаких бунтов со стороны избирателей. Они кротко стояли в очереди перед зданием школы, оцепленном солдатами, и не выражали никаких симптомов фронды. Для очистки совести мы всё-таки вышли из машин, оставили их в тени большой акации метрах в ста от школы и подошли к очереди. Тут я должен сказать, что в нашей группе я был единственным, кто таскал с собой фотоаппарат, к ремешку которого был присобачен маленький экспонометр в футляре. Именно этот фотоаппарат и сыграл роковую роль в дальнейших событиях.
Нас встретил сержант, вооружённый автоматом, и довольно вежливо спросил, кто мы такие и что нам здесь нужно. Мы объяснили, что мы журналисты и хотим ознакомиться с ходом голосования. Дальше последовал такой диалог.
— А-а-а, — уважительно сказал сержант, — журналисты… Это хорошо. Только на участок нельзя, это не я решаю.
— А кто решает?
—Лейтенант (допустим) Бабемба, — отвечал сержант.
— А где он?
— А его нет, он в город уехал…
— А когда он вернётся?
— А я не знаю… Может, он вообще не приедет…
Мы посовещались. Ждать лейтенанта явно не стоило, поскольку было и так видно, что бельгиец преувеличил гражданскую сознательность местных избирателей.
— Ладно, — сказал кто-то из нас, — пошёл он к черту, этот лейтенант, поехали отсюда, ребята.
И мы направились было к машинам. Но тут сержант взревел:
— Ни с места! Вам нельзя уезжать без разрешения лейтенанта!
Мы остолбенели. Нам, конечно, были известны причуды местных жителей, как правило, карикатурно копировавших нравы бывших колонизаторов, включая проявления бдительности, но тут сержант явно нёс ахинею. Что мы ему и постарались по-отечески объяснить (он был довольно юн).
— Послушай, — сказали мы ему, — ну как лейтенант может дать нам разрешение уехать, когда он не давал нам разрешения посетить участок? Тем более что мы его и не посещали — просто остановились рядом.
Сержант заколебался.
— Всё равно, — сказал он уже менее уверенным тоном, — надо лейтенанта дождаться.
— А если он вообще не приедет, нам что — ночевать здесь прикажешь?
Этот аргумент, казалось, окончательно сразил сержанта, но тут он вдруг нашёлся.
— А ты фотографировал без разрешения, — обрадованно завопил он, указывая на меня. — Всё, будете ждать лейтенанта!
Тут мы все хором завопили в свою очередь, что всё это время сержант находился с нами и мог констатировать, что с аппарата даже футляр не был снят и что уже одно это означает, что я не мог фотографировать.
И тут я столкнулся с психологическим явлением, весьма распространенным в Чёрной Африке. Маленькое отступление: несмотря на то, что за годы колониализма, то есть практического сосуществования европейцев с африканцами, местные жители давно были знакомы со всякими техническими приспособлениями (от радиоприёмника до автомата, который сержант держал в руках и умел им пользоваться), в ментальности африканцев осталось суеверное подозрение, что европейская техника всё-таки сродни колдовству, и что она может гораздо больше, чем об этом знают сами африканцы.
Сержант внимательно выслушал нас, хитро улыбнулся с оттенком снисхождения к наивным европейцам, которые так грубо пытаются его обмануть, и сказал, тыкая в мой экспонометр:
— Вы что думаете, я дурак? Я и без вас знаю, что большой фотоаппарат не может фотографировать через футляр. Вы, европейцы, привыкли думать, что мы ничего не соображаем. Так что не надо меня учить! Зато я знаю, что вот этот маленький фотоаппарат сделан специально для шпионов и может фотографировать через футляр. Так что стойте на месте и ждите лейтенанта, он с вами разберётся.
Сначала мы обалдели. Потом предприняли жалкую попытку объяснить идиоту, что такое экспонометр («Видишь, тут такая дырочка, она ловит свет и говорит фотоаппарату, — не этому, а большому, и вообще это не фотоаппарат, а экспонометр, тьфу, чёрт, ты всё равно не поймёшь! — какую кнопочку нажать»), но всё было тщетно. Единственное, в чём сержант был готов нам уступить, так это оставить меня для разбирательства, а остальным разрешить уехать.
К чести моих коллег, они категорически отказались бросать меня на произвол сержанта, а бельгиец, который пока не избавился от ещё недавно вполне оправданной самонадеянности колонизатора, решительно сказал:
— Да пошёл он в задницу, этот кретин, поехали, ребята, будем мы тут с ним возиться!
И мы пошли к нашим машинам. Как вы помните, пройти нам нужно было метров сто. И вдруг, когда мы были уже на полпути к машинам, за нашими спинами послышался топот множества ног и лязганье передёргиваемых затворов. Мы обернулись и увидели, что за нами, потрясая автоматами, бежит весь взвод во главе с проницательным сержантом.
— Стоять! — зарычал он. — Ещё шаг, и я буду стрелять! Руки вверх!
Мы были на самом солнцепёке, но, судя по свирепому выражению сержантского лица, мы поняли, что продолжать наш путь к тенистой акации было бы смертельно опасно. Мы остановились и вздёрнули руки кверху. Солдаты немедленно нас окружили и стали ждать дальнейших распоряжений сержанта, который между тем заинтересовался моей машиной.
— Это что за машина? — спросил он.
Я объяснил ему, что это советская машина. Сержант просиял.
— А-а-а, — торжествующе протянул он, — да я вижу, что на ней ещё и браззавильские номера (вы ведь помните, браззавильцы тогда строили научный социализм, что делало их априори идеологическими врагами киншасцев)! Шпионы!
— Да какие мы шпионы! — завопил я в последней надежде переубедить остолопа. — Если бы мы были шпионами, нас бы конголезские власти никогда сюда не впустили, а у нас визы есть!
И тут сержант произнёс фразу, которую я запомнил на всю жизнь.
— Визы, визы, — отмахнулся он. — Вам их дали, потому что конголезские власти политизированы!
Дальнейшее я буду описывать широкими мазками, чтобы вас не утомлять.
Как только сержант вынес свой приговор, поведение солдат резко изменилось. Они столпились вплотную к нам и, не снимая пальцев со взведённых (!) спусковых крючков, стали тыкать нас во все части тела дулами и прикладами. Сначала это носило характер развлечения. Тем временем избиратели покинули свою очередь и окружили нас с солдатами большой и плотной толпой, возбуждение которой (не так часто увидишь белых людей в абсолютной власти африканцев) стало передаваться солдатам. Тыкать и пинать нас стали по-серьёзному, с наслаждением. Шло время (потом мы узнали, что длилось это минут сорок). Бывалый бельгиец стоял с побледневшим лицом и тихо бормотал мне, что будет чудо, если мы уцелеем в этой заварушке. Потом тассовец, не выдержав нервного напряжения, завопил тонким голосом в мой адрес: «Это ты виноват! Это из-за тебя мы сейчас погибнем! Не надо было ехать на участок!» Хотя никто из моих коллег не понимал русского языка, они сразу догадались по интонациям, что тассовец впал в панику, и стали одёргивать его в непечатных выражениях на чистом французском.
Солнце слепило, мы были мокрые от пота, поднятые вверх руки затекли, болели ушибы, и было просто страшно.
И вдруг Франсуа Кро, тот самый француз, работавший на АП, который был почти двухметрового роста и возвышался над толпой низкорослых конголезцев (слава богу!), истошно завопил: «Бангала!» И повторял этот крик, не переставая, к великому недоумению толпы, солдат и нас самих.
Сначала мы решили, что Франсуа съехал с катушек. Но спустя минуту, когда толпа стала медленно расступаться, и из неё, властным жестом отстранив замешкавшегося солдата, вынырнул ГУБЕРНАТОР КИНШАСЫ Оноре Бангала во френче, с толстой тростью из красного дерева и в леопардовой шапочке, как подобало верному соратнику президента Мобуту, мы поняли, что избавление пришло.
Нас спасло стечение обстоятельств: высокий рост Франсуа и тот факт, что Бангала проезжал мимо участка в открытом джипе. Будь он в тени закрытой машины, Франсуа его просто не узнал бы.
Мы бросились к спасителю и, перебивая друг друга, поведали ему о наших незаслуженных страданиях. К тому времени, когда мы закончили наш рассказ, солдаты во главе с сержантом прятались за углом школы, робко выглядывая оттуда.
И тут губернатор, преисполненный желания загладить инцидент и вознаградить нас за наши муки, совершил, сам того не подозревая, жесточайший поступок.
— Вы хотели посмотреть участок, господа? — светски улыбаясь, произнёс он. — Прошу вас, будьте моими гостями.
И он повёл нас на участок, где долго и подробно рассказывал нам о совершенстве конголезской демократии. И это в то время, когда под нами подкашивались (буквально) ватные ноги, когда нас трясло от пережитых эмоций и когда единственным, но свирепым желанием нашим было напиться до полусмерти.
Что, собственно, мы и сделали все впятером, как только спустя полчаса, лицемерно улыбаясь, помахали губернатору и ринулись в ближайший бар, где опустошили, кажется, все его запасы виски.
Визит председателя ВС Таджикистана Махмадуллы Холова в Конго грозит обернуться дипломатическим скандалом: журналист Туманов танцует с туземцами
История о юном французе, который не хотел в армию и попал в африканскую деревушку, где белым подносили самое ценное, что есть — юных селянок
