Как я пытался победить в себе гея и стал скинхедом

С детства я слушал истории старших о войне и злых фашистах, но про уважение к другим нациям, если честно, мне никто не рассказывал. Меня не учили, что все люди равны. Напротив, по телевизору с малых лет крутили репортажи про теракты боевиков с Кавказа, а потом показывали Задорнова. Сперва он шутил про тупых американцев, а потом начал со сцены рассказывать, что прото-русичи — славяно-арийцы основали все европейские страны. 

Мой отец — военный, всегда придерживался довольно правых взглядов. Нет, он не поклоняется Гитлеру и не обмазывается свастиками, но верит в исключительность русской нации. Он воевал в Чечне, а потом и ещё где-то и почти не появлялся дома, когда я был маленький. Меня воспитывала добрая и интеллигентная мама. 

Наша семья жила в районе, где было полно армян и азеров. Неподалёку было целых четыре вьетнамских общежития. С детства все они стали ассоциироваться у меня с обманом, грязью. Нерусские ребята во дворе вели себя нахально, у нас возникали конфликты. Помню, один азербайджанский мальчик пытался отобрать у меня качели, и я ему вмазал. Бабушка, которая гуляла со мной, тогда меня даже похвалила: умею постоять за себя. 

Если представить, что правые взгляды — это дом, то бытовая ксенофобия — это фундамент. Когда батя возвращался из командировок, мне казалось, что в мире нет человека круче. Для меня любое его слово было откровением. Когда я немного подрос, мы с ним стали часто говорить о политике. Я мог просто зайти на кухню и остаться часами слушать про то, что происходило со страной в прошлом. Он рассказывал мне о том, что украинцы и прибалты — «предатели», и объяснял, как важно быть сильным и любить свой народ и свою родину. Ещё папа нередко хвалил Путина — за то, что он «позволил вернуться в Чечню и закончить начатое». 

Мой отец неглупый человек. Напротив. Он всё-таки полковник и служил в спецназе, воевал в горячих точках и без головы на плечах не выжил бы. Просто он вырос в советской глуши, среди подростков-уголовников, и привык всё решать силой.

До шестого класса я был добрым, но застенчивым и закрытым мальчиком. Занимался спортом — плаванием и боксом. Учился практически на одни пятёрки. Играл на фортепиано. Но потом перешёл в новую школу и не мог ни с кем найти общий язык. Мне было сложно общаться со сверстниками, я не мог подобрать слова, чувствовал себя неуверенно и быстро стал изгоем. У меня появились ненависть и зависть. Мне хотелось, чтобы со мной общались, чтобы на меня обращали внимание, особенно девушки. Но я был никому не нужен. 

В 16 лет я впервые услышал о радикалах. В России тогда совсем недавно прошли протесты на Манежке. Движение было на подъёме. Нацистов, скинхедов, околофутбольных фанатов было очень много. Проводились «Русские марши», регулярно происходили массовые драки, а в новостях сообщали про убийства на почве национальной розни.

Я был подростком, мне казалось, что насилие и бунт — это круто. Такие вещи импонируют, особенно если ты обиженный и агрессивный. Сыграл свою роль и обычный протест. У общества нет врага страшнее, чем нацист. Если забить в поисковике «татуировки зеков», найдётся много наколок со свастиками. И дело не в том, что в тюрьме популярна нацистская идеология. Свастика — атрибут протеста против системы.

После истории с милицией меня исключили из престижной школы в центре Москвы, и я перешёл в школу попроще, где совсем забросил учёбу. Я стригся а-ля гитлерюгенд и рассекал по коридорам в берцах, чёрной рубашке и подтяжках. Меня всё больше захватывала идея расовой войны, я постоянно рассказывал о ней на переменах и как-то даже сделал к уроку биологии доклад о том, почему мулаты хуже чистокровных. Учитель поставил мне пятёрку, а по-хорошему стоило уже тогда сдать в полицию. 

Дома мама была в ужасе от моих увлечений, ругалась со мной, но не могла ничего сделать. Батя, напротив, относился одобрительно, говорил, что я иду по его стопам. Иногда он, правда, ворчал на свастики, повторяя, что мне нужны другие, русские символы: «Третий рейх — слабаки», а «русские сильнее всех». Однажды историчка на родительском собрании попыталась пожаловаться, что у него растёт сын-фашист. Он её выслушал и спокойно ответил: «Не фашист, а нацист. Учительница истории-то должна знать разницу». 

Я начал читать профильную литературу по идеологии, искал статьи и книги про войска СС. Помню как меня впечатлил роман «Дневник Тёрнера» — о том, как нацистская группировка устраивает революцию в Америке. Начинаются массовые казни чернокожих и белых девушек, что с ними спали. В конце главный герой погибает во время штурма Белого дома, а в эпилоге описывается, как американские нацисты запускают ядерные ракеты в оплоты коммунистов — Китай и СССР. 

Среди моих сверстников правые идеи тоже становились всё популярней. Кто-то дрался в околофутболе, кто-то тоже искал куда приткнуться.

Одноклассники стали обращать на меня внимание, у меня появились приятели. Один, как и я, ходил в чёрных рубашках, мы вместе купили себе значки с кельтскими крестами. Я чувствовал себя увереннее, но отношения с девушками по-прежнему не складывались. Всё было глухо, и меня это очень угнетало. В какой-то момент я начал думать, что со мной что-то не так. Однажды в мужской раздевалке в бассейне я поймал себя на том, что не могу оторвать взгляд от голых парней, при этом меня продолжало тянуть и к девушкам. Изучая тему, я понял, что бисексуал, и решил, что всё это неправильно, но ничего не мог с собой поделать.

Гомосексуальность не одобряли нигде. Мой собственный отец говорил о том, что гомосеков надо убивать. Я читал нацистскую литературу, где описывалось, как нацисты свозили геев в концлагеря. С удвоенной силой и злостью я бросался изучать всю эту хрень, чтобы уничтожить в себе неправильность.

К концу школы мы с товарищем стали планировать свою нацистскую организацию. Мы хотели создать ячейку, которая бы специализировалась на пропаганде и акциях прямого действия. Все скины тогда избивали нерусских, чтобы запугать. Логика простая: страх не даёт чувствовать себя как дома. Мы считали, что это правильно. В конце концов все они испугаются и уедут, так рассуждали мы, слоняясь по улицам после школы. Мы были обычной шпаной, парой злобных малолеток, которые мелко пакостили и болтали о будущих великих свершениях. А потом мы встретили настоящих скинхедов. 

Мы встретились с ними на площади, где тусили разные неформалы. Я помню, как они подошли и заметили меня. Вообще и правые, и левые называли себя скинхедами, но левые правых — бонами, а правые левых — шавками и афа. Я в тот день только побрился налысо. Пришёл в бомбере, берцах и кофте с немецким орлом. Они оценили, позвали с собой.

Все лысые, в дутых куртках, мартинсах. Крутые, будто с картинок. Мы сразу же пошли гулять вокруг этой площади — искать нерусских или антифашистов. И нашли. Налетели толпой посреди улицы, избили какого-то таджика и облили его из перцового баллона. Мне тогда показалось, что я просто запредельно силён. Скинхеды позвали меня тусить вместе с ними. Там и девчонки были. Я в тот день был счастлив. Мне наконец казалось, что я нашёл то, что искал.

Наша дружба продлилась недолго. Через пару недель один из них убил какого-то киргиза. Парня посадили, а по группе начали работать органы. Все залегли на дно и не высовывались. Я снова остался сам по себе, но теперь знал, что делать, и начал искать скинхедов в интернете.

Наша группа расширялась, в ней становилось всё больше членов. Иногда мы ходили, как это называлось, «на рыбалку». Искали на улицах нерусских и нападали на них. К нам подтянулись ребята, с которыми я давно познакомился на площади. Тогда же мы встретили скинов из пригорода. Это были жёсткие типы. Они покупали отвёртки и молотки и на полном серьёзе убивали таджиков. 

Они избивали нерусских с какой-то звериной яростью. Прыгали на головах, пыряли отвёртками. Меня они пугали, но в какой-то степени я им завидовал: они были безжалостными в своей борьбе, а я так не мог. Мне было жалко людей, на которых мы нападали. Наверное, срабатывало воспитание. Было тяжело просто кого-то ударить. Меня хватало только на то, чтобы пнуть кого-то ногой, повалить на землю и убежать. Ещё со школы мне казалось, что эта моя жалость и сентиментальность — признаки слабости и трусости. Что все мои беды из-за того, что я не могу быть жестоким. И я всякий раз пытался вытравить это из себя и переживал, что не могу и здесь следовать до конца за своей идеологией.

К этому времени я окончательно сместился с организатора тусы на второстепенную роль. Друг из армии начал наводить в группе армейский порядок. С дисциплиной, приказами и обязательным исполнением. Он не был каким-то отморозком, редко нападал на кого-то сам, но устраивал нам совместные тренировки, обучал приёмам рукопашного боя и проводил занятия по общей физической подготовке. Тот, кто смел ослушаться приказов, получал несколько ударов от своих же — в назидание.

Я никак не мог привыкнуть к таким раскладам и в какой-то момент отказался выполнять его распоряжения. Когда-то это была моя организация, мне казалось, что мы оставались на равных. Тогда за гаражами пара наших товарищей прописала мне под дых. Тогда я решил уйти. А вскоре распалась и разбежалась и вся остальная группа.

В одиночестве я не остался. Моими друзьями стали те жёсткие скины из пригорода, которые так и не успели войти в нашу предыдущую тусу. У нас была своя небольшая группа, они нападали и совершали акции, я продолжал изучать и продвигать идеи и смог познакомиться с парочкой видных нацистов.

Мои убеждения в правильности выбранного пути впервые пошатнулись после знакомства с одним из главных в России нацистов — Романом Железновым. Радикальным русский национал-социалистом, который потом в 2014 году уехал из России и вступил в украинский батальон «Азов».

Перед Зухелем, как его звали в движении, все заискивали, но мне он сразу показался отталкивающим персонажем: нелепая походка вразвалочку, бахвальство, хвастовство своим ножом. Он постоянно рассказывал небылицы о том, как отрезал голову таджику, и регулярно хвастался тем, что без работы и с отсидкой на зоне получает деньги от депутатов. Железнов не скрывал, что его и его друзей (Тесака и прочую компанию) финансируют люди из парламентских партий. Как и весь остальной движ — «БОРН», «ДПНИ», «Славянский союз» и другие организации, признанные экстремистскими и сейчас запрещённые на территории РФ.

Всё это резко контрастировало с тем, что он писал на своей страничке и публично транслировал своим сторонникам. Я никак не мог связать образ яркого оратора с «Русского марша» и этого хвастунишку в модных шмотках Thor Steinar и Stone Island.

В 2013 году движение было на подъёме. Каждый день возникали новые организации. Постоянно проводились правые мероприятия, концерты и «Русские марши». Регулярно выпускал свои ролики Тесак. На провластном форуме «Селигер» собирались члены партии «Другая Россия», тесно связанной с нацистами. Там они позировали с флагами «Донецкой Народной Республики» — уже в 2013 году, ещё за год до официального появления Новороссии.

Говорят, в мире есть две самые страшные вещи, которые могут произойти. Это не владеть тем, что хочешь, и, наоборот, получить. 

Я мечтал о большой красивой любви. О девушке. И она появилась в моей жизни. Она тоже была нацисткой. Мне было 19. Ей 24. Она была вдовой, и у неё был ребёнок. Я её искренне и очень сильно полюбил. Мы страстно занимались любовью, я думал, что у нас с ней будет настоящая семья. 

Оказалось, у неё был гражданский муж. И она спала со мной, чтобы отомстить ему за его измены. А я был молодым горячим дурачком. Помню, как мир вокруг пошатнулся, когда я узнал об этом, и я опять почувствовал, что жизнь, которую пытаюсь построить, — не то, чем кажется. 

Тем не менее я доверился ей. Мы договорились остаться любовниками и много общались. У нас была тайная связь, мне казалось, что я могу рассказать ей что угодно. Тогда я признался ей, что люблю не только девушек, но и мужчин. На удивление, она приняла это спокойно и пообещала сохранить мой секрет в тайне. Возможность не прятаться и быть откровенным вскружила мне голову. Впервые в жизни я мог кому-то довериться и испытывал настоящее счастье. Я так разоткровенничался, что признался в желании переспать с другим мужчиной. Не знаю, как так вышло. Я был будто пьян. Просто представьте: вам всю жизнь говорят, что что-то плохо, а вы всегда мечтаете сами попробовать. 

Она сказала, что была бы рада за меня, и тогда я решился. Нашёл парня не из тусовки, готового со мной переспать, и даже сделал несколько фото в доказательство. Чёрт возьми, фотки были горячие. Кто бы что ни говорил. Она сказала, что никогда не видела ничего более возбуждающего, и мы ещё много общались о моей и её жизни.

Мы встретились на улице, как всегда, большой компанией, пожали друг другу руки. Они предложили пройти во двор. Я пошёл следом, и тут на меня накинулась целая толпа. Меня били руками и ногами, один заломил мне руки, а другой принялся ножом вырезать на моей татуировке на ноге слово «ПИДР». Я упал на песок, дёргаясь и крича от боли. Среди них была та самая девушка. Она показала всем мои фото, и теперь мои «друзья» обещали превратить мою жизнь в ад, разрушить её и сделать невыносимой. Они пообещали, что фотографии увидят все мои знакомые и родственники. И, конечно, сказали, что я хуесос. Пидор. Недочеловек. 

Когда я вернулся домой, мои личные сообщения уже разрывались от угроз и оскорблений. Мои голые фотографии с членом во рту светились во всех нацистских группах города. Мой одногруппник-нацист написал мне в личку и пообещал, что отрежет яйца, как только я появлюсь на учёбе. Кто-то даже узнал мой домашний телефон и начал звонить и на него. 

Я был в шоке и не знал, что мне делать. Помню, как поскорее удалил страницу, выключил компьютер, помазал пантенолом раны и просто накрылся одеялом с головой. Я лежал так несколько дней. Меня трясло, я не мог ничего делать. Моя жизнь была кончена. Я просто ждал, когда отец обо всём узнает и убьёт меня.

Когда я вернулся, я очень хотел отомстить, даже думал пойти учиться на следователя, чтобы всех их пересажать. Но жизнь справилась и без моей помощи. Кто-то оказался в тюрьме, кто то в психушке, кто-то стал удобрением на Донбассе. Ну а остальные уже не живут, а просто существуют. События на Майдане раскололи нацистский движ на два враждующих лагеря. А Донбасс их столкнул лбами, и они перебили друг друга, кто по одну, кто по другую сторону фронта. Других же нацистов пересажали во время чисток 2015–2017 годов. Нацисты перестали быть нужными действующей власти, и от них быстро избавились.

Когда то мне казалось, что нацисты — огромное и сильное движение и их очень много. Но на самом деле они — тусовка маргиналов. Малочисленная и слабая. И травля в маленьких группах, где никогда не сидит больше полутысячи человек, — ерунда и уж точно не конец моей жизни. Правда, после той девушки я перестал кому-либо доверять. Теперь мне с этим сложно, осторожность доходит до паранойи, и я не могу открыться даже действительно близким людям, но, по большому счёту, это всё, что осталось мне в наследство от той жизни. Я даже свёл татуировку, теперь вместо символики — чёрная краска поверх. 

Я вполне себе счастливый человек, с деньгами и планами на будущее. До пандемии даже путешествовал по Европе. Сменил великое множество работ. Грузчиком на хлебозаводе был, и продавцом в МТС, и копирайтером, и сварщиком на стройке. Теперь вот сценарии пишу. А политические взгляды, как пели «Кровосток», — «никакой свободы врагам свободы».