Иногда судьба забрасывает обычного русского гопника в другой мир. Он оказывается в Париже, Нью-Йорке, Токио — и несёт свои привычки и понятия в эту новую для него вселенную.
В очередном выпуске из серии «Русская готика» писатель Михаил Боков пишет о таких людях: русских качках из глубинки, которые стали звёздами международного цирка. Но не перестали быть собой и даже в Париже пьют водку и слушают Лепса.
Кентавры пили в дешёвом отеле на окраине Парижа. Звучала музыка: Лепс, Круг, «Комбинация». Мне казалось, это мираж: я не должен слышать «Комбинацию» в городе Пикассо и Бреля. Кентавры пили водку. Шесть тел надышали жарко, устроили настоящую баню. Пахло кентаврским потом. За окном стучал дождь. Зима, промозглая, пришла в Париж.
Кентаврами их прозвал я. Они были русские артисты бродячего цирка. Атлеты. Разогревшись от водки — они пили водку, специально искали её в Париже, — сняли майки. Сидели мокрые, хмельные, играли мышцами. В цирке назавтра был выходной. Кроме того, один из кентавров справлял день рождения.
Современный цирк — это хорошо организованный табор. Кентавры, полубоги, призраки, люди, умеющие превращаться в лягушек, люди с рыбьей чешуёй вместо кожи, люди, умеющие испускать огонь из чрева, перемещаются по миру на самолётах и кораблях. Их сопровождают дети: множество детей носятся повсюду, когда едет цирк. Эти дети говорят на всех языках мира, а некоторые рождаются с татуировками на лицах.
Ещё с цирком едут женщины, матери детей. Они щеголяют холодной спокойной усталостью. Собираясь в кружок, говорят тихо и мечтают о том дне, когда можно будет осесть. Когда-то они отдали свои души и сердца кентаврам, они нарожали кентаврам детей, но они знают: кентавров не приручить. Кентавры могут иметь человеческий вид шесть дней в неделю. Они могут гарцевать на манеже цирка, делать детям овсянку по утрам, сохранять облик человека — такой, что почти не слышно будет цокота кентаврских копыт. Но потом случится день, как сегодня, — выходной или чьи-нибудь именины — и копыта прорастут вновь. Из кентавра полезет всякое: он будет втягивать воздух раздувшимися ноздрями в поисках насилия, он захочет осквернять женщин и топтать враждебных самцов. Таков русский кентавр. Наутро он вновь станет человеком.
С одним из них я и столкнулся на улицах Парижа.
— Мишка? Ты? — он налетел на меня сзади. Перегаром, конским мускусом, весельем дохнуло от него. — Какими судьбами? А мы пьём, айда с нами.
Он утащил, заволок меня в подземку, заболтал, протягивал бутылку, прикладывался к ней сам — я заметил, что ноги его уже перестают быть человечьими, что они покрываются коричневой кентаврской шерстью. И вот мы уже ехали c ним на окраину, в «Ля Дефенс», в дешёвый отель, где разместил кентавров их цирк.
Я приехал в Париж устраивать свою книгу, роман о чёрных копателях «Дед». Брать её не хотели. Я ходил целыми днями с полной сумкой своих книг, встречался с литературными агентами, издателями, с людьми, которые выдавали себя за тех и других, а Париж поливал меня ледяным дождём, обдувал ветром и всячески показывал, что мне тут не рады. Возможно, из-за этого я дал себя увлечь кентавру — единственной знакомой душе в незнакомом городе. Гриня звали его. Мы знали друг друга тысячу лет. Ещё в Москве Гриня работал на разные цирки, а я работал на разные газеты, и мы иногда выпивали вместе.
— Как дела, старый? — толкал и обнимал меня весёлый пьяный кентавр. — Я ужасно, ужасно рад тебя видеть. Сейчас мы приедем к нашим, и там такое! Там веселье, старый, там водка течёт рекой, тебе все будут рады.
Кентавры жили в составе цирка обособленной группой. За много лет путешествий они так и не выучили языка: изъяснялись плохо с остальными обитателями цирка — все переговоры брал на себя старший кентавр Паша, их тренер. Большинство кентавров родились где-то под Смоленском. Они сбились в группу ещё там, на родине, и этой группой попали в международный цирк. Позже к ним прибились два или три кентавра-москвича.
«Русские палки» — так назывался их номер. Силачи-кентавры держали на плечах шесты, на шестах стоял человек. Они подбрасывали человека в воздух и вновь ловили на шест. Человек делал в воздухе три, пять, шесть кувырков и приземлялся точно на палку. Публика аплодировала.
Кентавры срывали аплодисменты в Токио, Лондоне, Сиднее, Лос-Анджелесе, а сейчас прибыли за своей долей аплодисментов в Париж. Эти овации подтачивали их кентаврские души, поселяли в них червей тщеславия. Я видел это по Грине, который с каждой нашей встречей — а мы встречались ещё в Брюсселе и Санкт-Петербурге — мыслил всё более хаотично. Успех, деньги, сверкающие города одурманили его, кентавра из Смоленщины. Голова его стала мутной от мыслей, которые он не был в состоянии высказать. Глаза блуждали, слова искали выхода. «Я! — набравшись, иногда он начинал бить себя кулаком в грудь. — Я заработал здесь всё! Я содержу всех!».
В России кентавра ждали жена и сын. Сын родился в Лос-Анджелесе во время американских гастролей цирка. По праву рождения он получил американский паспорт. Гриня этим страшно гордился — тем, что устроил судьбу сына так удачно: «Он подрастёт, и вернётся в Штаты, и заберёт папу с собой». Вскоре после родов он отправил своих обратно в Россию. Купил квартиру в ипотеку. Ежемесячно отправлял им зарплату. Если пораскинуть, он действительно платил за всё.
На месте оказалось невесело.
Кентавры, друзья Грини, выпили уже слишком много водки. Кроме того, случился конфуз. На день рождения имениннику подарили дорогие часы — «Тиссо» или что-то вроде того. Но оказалось, что такие часы уже были у кого-то из кентавров в труппе. Поэтому именинник расстроился.
— Я знал, — плаксиво говорил он, когда мы вошли. — Я знал, что вы меня не уважаете, ребзя.
Виновник торжества стоял в трусах посреди комнаты. Огромные ножищи штангиста выпирали из трусов. На столе — огурцы, водка, мясо, типичный кентаврский набор. В углу смотрел мультфильмы маленький ребёнок. Когда все выпивали, чокались с его бутылочкой молока в ручках.
— Мы тя уважаем, — наперебой голосили остальные. — Уважаем мы тя.
— Не уважаете.
— Уважаем!
Гриня шепнул мне на ухо:
— Это Саша. Зайди в ванную и увидишь там всякое. Чтобы быть в форме, Саша колет себе тестостерон. От этого он такой дикий. Смотри: сейчас расплачется, а потом полезет в драку.
Гриня схватил рюмку со стола, и лицо его расплылось в сладчайшей улыбке. Вторую рюмку он вручил мне.
— Александр! — и когда все кентавры, продолжая голосить, не обратили на него внимания, он заорал. — Александр!
Все притихли.
— Я хочу поздравить тебя, дорогой мой друг, с именинами! — улыбка Гринина расплылась уже во всю комнату — такая сладкая и добрая она была. — Я хочу поздравить и тебя, Аня, что у тебя есть такой муж! — только сейчас я увидел девушку, красивую, черноволосую, до этого времени она сидела рядом с ребёнком молча. — Вы, красавцы, ребята! Оставайтесь такими же классными! — и Гриня поднял рюмку.
Все потянулись чокаться, и на секунду даже кентавр-именинник забыл о своём горе с часами — протянул свою рюмку тоже.
Гриня выпил залпом, закинул в рот кусок мяса. Он подмигнул жене именинника:
— Ты сегодня просто потрясная, Анька.
— Ой, Гришенька, ты мне льстишь, — черноволосая Аня тоже выпила и тоже ему улыбнулась.
«Три кота-а! Три хвоста-а!» — мультяшные персонажи в телевизоре пели песенку. Перед телевизором, посреди странного русского застолья в Париже, сидел загипнотизированный малыш.
Гриня перегнулся через ребёнка и что-то сказал на ухо Ане. Та рассмеялась. Гриня погладил её по плечу. Я с удивлением понял, что нахожусь в самом центре кентаврского флирта.
Из другого угла комнаты пела Верка Сердючка. Кентавры плясали, топоча. Жара стояла адская. За окном дождь сменился градом. Белая крупа стукала в окно. Если присмотреться, вдалеке, сквозь одеяла крупы, можно было увидеть силуэт Эйфелевой башни.
Потом кентавр Саша заныл снова:
— Ну, ё-моё, ребзя, как же вы с часами-то так…
— А ты сдай, — посоветовал кто-то.
— Чего? — не понял Саша. Он сел уже на стул, уронил голову на руку.
«Три кота-а. Три хвоста-а-а» — в телевизоре началась новая серия мультфильма. Гриня наклонился к Ане и поцеловал её в губы.
— А мой друг… — вдруг отлепился от девушки он.
— Да? Да? Кто твой друг? — спросили кентавры.
— А мой друг — писатель! — гордо закончил Гриня и притянул меня к себе могучей кентаврской рукой. И тоже поцеловал. В щёку.
На секунду возникло недоумение. А, затем, перебивая Верку Сердючку и «Трёх котов», чей-то голос сказал:
— А если он писатель, то пусть напишет про нас!
— Точно! — поддержали остальные. — Пусть напишет. Мы — о! — и в воздух взлетело несколько рук: напрягли бицепсы, похожие на пивные банки.
— Я в Токио был, у меня там любовь осталась, слышь, — пьяный кентавр навалился на меня сбоку, дунул мясным перегаром в лицо. — Японочка. Вот такая вот, — он показал рукой на уровне своей груди. — Маленькая. Как вспомню, сердце щемит, понял? Напиши об этом.
— Он там передёргал всех баб… — гаркнули сбоку. — Не сердце у него щемит, а ниже.
— Слышь, — пьяный отпустил меня, метнулся в сторону. Звякнули бутылки на столе от толчка двух мужских тел.
— А ты мне не слышкай…
— Слышь…
— Ребята, ребята, — остальные бросились разнимать.
— Эх, вы! — поднял голову со стола именинник Саша. — Суки вы! А если не суки, то кто? Кто вот эти часы выбирал? — он потряс часами и бросил их в угол.
Магнитофон икнул, голос Верки Сердючки оборвался. Упало тело, а может быть, наоборот — поднялось. В телевизоре началась «Свинка Пеппа». Теперь уже Гриня тянул меня за грудки.
— Слышь, Мишаня, а чё ты про меня не напишешь?
Я глянул ему в глаза: пьяные, глупые-преглупые.
— Я фактура, Мишаня. Я тут за всех плачу, — кентаврские волосатые ноги с копытами переступали по полу, Гриня держал равновесие с трудом. — Знаешь, у кого такие же часы, как у Саши? — притянул он меня к себе и задышал, хихикая в ухо. — У меня! Только у Саши лажа с кожаным ремешком. А у меня, — он потряс рукой с часами, — чистая сталь! Во! Тиссо! С гравировкой!
Я подумал, что пора уходить, и отстранился.
— Напишешь про меня рассказ? — не отпускал меня Гриня, держал за шею крепко, чёрт. — Напишешь?
— Отстань от него! — между нами жарким телом втиснулась Аня. — Миша, вы на них не злитесь, слышите? Они работают, трудятся — знаете, какой это тяжёлый труд? Мой Саша приходит домой после двух представлений, ложится на диван и молчит. У другой труппы, не у нашей, в прошлом месяце упал акробат с трапеции, разбился насмерть. А наши… На наших такая ответственность. Что, если не подставить шест?
— Люблю тя-я-я, зайка, слышь, — в Аню впечаталось лицо мужа Саши, чмокнуло её в щёку. — К чёрту часы! Всех к чёрту, кроме нас с тобой!
— Не злитесь на них, — повторила Аня, открывая мне дверь.
— Рассказ напиши! — заорал вслед Гриня.
Я вывалился из русской бани в Париж — промозглый, ледяной, серый. Добрёл до гостиницы и в тот же вечер сел и написал.
