Иногда в скучной провинциальной жизни случаются чудеса. Об одном из таких чудес — бесхозном, забытом на рельсах вагоне с вином, который поил собой целый город, пишет Михаил Боков в новом рассказе из цикла «АУЕ». Автор божится, что всё написанное — чистая правда. Оставим это на его совести.
Я встречался с девочкой, поэтому про вино — бесхозный вагон вина, море из вина — я узнал последним. Друзья мои проводили время в подвале. Они дрались, горланили песни и влюблялись. Кого-то забирали в милицию. Всё это проходило мимо меня: я встречал и провожал девочку домой.
Если мне случалось выпить бутылку пива, девочка чуяла запах. «А ну-ка, дыхни!» — приказывала она. «Всего одно пиво, малыш», — говорил я. «Одно? А пахнет, как целый пивной склад!» Дело шло к свадьбе. И порою я думал, с тоскою глядя, как весело оттягиваются в подвале мои друзья: а не рано я включился в эти взрослые игры? Не рано жизнь поймала меня на крючок, лишила радости и яиц?
Про вино я узнал мартовской ночью. Я шёл домой, рассуждая про себя в тысячный раз: выбрать девочку? Или выбрать подвал? В снегу лежал человек. В теле человека я узнал своего знакомого по прозвищу Сало. От тела в снег расползалась здоровая жёлтая лужа. Пахло забродившим киселём, неумытым детством, ранней весной.
Умеют люди красиво жить, вздохнул я, глядя на тело. Умеют веселиться до упаду. Умеют радоваться простым вещам. Тело на снегу храпело. Его требовалось разбудить. Ранние мордовские оттепели коварны. Они пожрали уже не одного человека. На радостях от мартовского солнца люди немного сходят с ума. Они пьяны самим воздухом. Они берут отгулы на работе, устраивают дикие шабаши, а потом валятся и засыпают прямо в талом снегу. Но ночью зима возвращается — в этом коварство марта. Температура опускается до минус двадцати и ниже. И те гуляки, которых не подняли вовремя из снега, уходят в снежную страну навсегда.
— Сало! — сказал я. — Вставай!
Тело брыкнуло ногой.
Я попытался поднять его, стараясь не наступить в жёлтую лужу. Своё прозвище он получил не зря. В Сале была тысяча килограммов веса. Он булькал.
— Подъём! — я пнул тело.
И тут Сало очнулся. Он резко сел в снегу и сказал:
— Вино! — и стал щупать себя по карманам. А затем, к моему удивлению, из недр его бездонной куртки-пуховика стали появляться на свет бутылки. Сало ставил их в снег бережно, словно младенцев. Я насчитал восемь или девять бутылок вина и ещё одну разбитую: Сало вынул из куртки осколки. Лужа, которая натекла под ним, была винной лужей. Только сейчас я заметил, что запахи весны и неумытого детства перебивает тяжёлый винный дух.
— Сало, — я с ужасом смотрел на его трофеи. — Вы ломанули ларёк? Магазин? Склад? Откуда столько вина?
И Сало расплылся в самой мерзопакостной улыбке на свете.
— Лучше! — сказал он, сидя в винной луже. — Мы нашли целый вагон с винищем. И завтра притащим ещё.
По его словам выходило следующее: кто-то — по невиданной случайности, божьему промыслу или недосмотру — выкатил вагон с вином за пределы товарной базы. Вино было частично замёрзшее: груды льда в ящиках. С бутылок послезали этикетки. Продавать такое было нельзя.
Вагон стоял одиноко как перст посреди снежного поля. Его поставили на запасные пути и забыли. Так злые люди выкидывают надоевшего котёнка из дому — потому что он вырос и стал некрасивым. Потом на вагон набрёл Сало. Чутьё никогда не подводило его. Он потоптался вокруг. Заглянул в щели. И понял, что нашёл клад.
На следующий вечер у подвала собралась бригада. Все были уже бухие, все хотели ещё вина, все держали в руках рюкзаки, пакеты и авоськи.
— Идёшь? — окликнули меня.
Я провожал девочку. Девочка посмотрела так, что стало ясно: если сейчас сорваться, соскочить, уйти в ночь с братвой на поиски приключений, не видать мне больше тёплой девочкиной постели и беззаветной любви.
— Догоню, может… — неуверенно пробормотал я.
— Ага, — сказала девочка. — Догонит. И перегонит, — и дёрнула меня за руку. — Пошли! Мы же хотели ещё кино посмотреть.
Я оглянулся — и увидел, как все они растворяются в мартовской ночи, мои друзья с вещмешками за спиной. Они уходили, словно какой-то фантастический партизанский отряд. Дымили сигареты, стоял гогот. Хрустел снег под их ботинками.
В тот вечер девочка выбрала смотреть «Титаник». На экране Лео сражался за свою любовь, тонул корабль, падали в воду люди. Но мои мысли были далеко — на товарной базе, где сейчас в ночи мои кореша подламывали бесхозный вагон с вином и набивали свои сумки.
Вино называлось «Монастырская изба». По нашим голодранским оценкам, это был напиток высшей пробы: сами боги спустили его людям на землю. В ларьке бутылка «Монастырской избы» стоила в два раза дороже портвейна, напитка работяг. «Монастырскую избу» покупали серьёзные люди в пиджаках. Её ставили на стол, когда надо было обстряпать нечто важное. Так, мой отчим однажды притащил домой «Монастырскую избу», когда хотел заслужить прощения у мамы: она застукала его с другой. И что вы думаете? Мама отпила «Монастырской избы» — и забыла обиды.
Я никогда не пробовал «Монастырскую избу», но уже знал, какая она будет на вкус. Нектар и амброзия, по случайности попавшая в наш тёмный мир из горних далей.
«Титаник» утонул, Лео поклялся в вечной любви, и я вышел на улицу. Далеко в ночи разносились звуки разудалого пьянства. Вероятно, они значили, что подлом вагона прошёл успешно. «Девочка??? Или подвал???» — в стотысячный раз подумал я и, засунув руки в карманы, пошагал к дому. Девочка жила с родителями. Оставаться у неё на ночь было нельзя: мы скрывали свой секс от взрослых.
Масштабы ночного набега превзошли самые смелые фантазии. На другой день я поднялся на шестой этаж, к своему другу Лёньке Косоухову — он ходил на винное дело с остальными. Лёнька выставил передо мной всё богатство: на полу перед нами стояли сто пятьдесят шесть бутылок «Монастырской избы».
— Было ещё пять, — сказал он, довольный, дыша перегаром. — Одну разбили, три выпили, одну отдал отцу.
От зависти мне сделалось плохо. Сто пятьдесят шесть бутылок «Монастырской избы» корчили мне рожи. Моральный выбор «Девочка или Подвал» резко дал крен в сторону подвала. «Девочки у меня ещё будут, — подумал я. — А „Монастырская изба“ — никогда».
Все, кто мог, ушли вечером в новый поход за вином. Кто не мог, остались пить то что есть. Только Лёнька Косоухов утащил к себе сто пятьдесят шесть бутылок. Ещё сотня стояла в подвале прямо на полу. Душа моя была с ними. Но тело ещё не набралось мужества сказать девочке «нет».
В тот вечер в подвал нагрянул участковый. Он схватился за сердце, когда увидел ряды винных бутылок и пьяных голодранцев.
— Откуда?! Как?! — глаза его полезли на лоб. — А ну, выходи строиться!
Участковый подумал, что шпана ограбила магазин или что-то ещё, а потому задержал сразу всех. Весёлые пьяные подростки тащились за ним до участка шеренгой. Каждый нёс в руках по нескольку бутылок. Некоторые на ходу отпивали.
Уже к утру арестованных пришлось отпустить. Участковый выслушал их невнятные объяснения, сделал звонки. Оказалось, что молодая шпана ни при чём: вагон с «Монастырской избой» действительно выставили с товарной базы за ненадобностью.
Участковый конфисковал бутылки, но это было всё равно что плыть в худой лодке навстречу волне. Ночью в подвал вернулись те, кто ходил в очередной рейд. Они принесли новые замороженные бутылки.
Район утонул в вакханалии. Люди брали больничные, ссылались на важные дела, на похороны бабушек или просто переставали являться на работу и учёбу без объяснения причин. День и ночь по улицам шаталась мертвецки пьяная молодёжь. Неделю в подвале царил дух любви, но потом — алкогольные пары шибанули в головы. Случилась одна драка из-за вина, затем другая. В одну ночь, когда закончилось общее вино, люди собрались ломать дверь в квартиру Лёньки Косоухова. Все знали, что сто пятьдесят шесть бутылок ещё стоят у него дома. Лёнька откупился. Он вынес пьяным двадцать бутылок из своих запасов и заказал себе железную дверь.
Моё терпение, которое и так висело на тонкой ниточке, лопнуло в тот же день. Я сказал девочке всё, что я думаю про «Титаник» и про нашу любовь. Девочка плакала. Я был непреклонен. Взяв дома авоську, я пошагал по рельсам в сторону товарной базы. Я хотел получить свой кусочек счастья, свою собственную «Монастырскую избу». Но, как оказалось, конец этой брутальной дешёвой драмы уже наступил.
Около вагона с остатками «Монастырской избы» стояло оцепление из полицейских. Вокруг них сгрудились люди — то жители нашего города, прослышав о бесхозном вине, как и я, бросились искать свою удачу.
— Это нечестно! — рамси́л с представителями закона усатый мужик. — Вино принадлежит народу! Дайте нам взять своё!
Полицейские прикрылись щитами. Толпа бурлила. Я заметил, что в ней есть и дети: заботливые родители дали им пакеты и деревянные ящики — чтобы унести больше вина. С минуты на минуту толпа была готова идти на штурм.
Я понял, что ловить здесь нечего. Уныло я побрёл по рельсам обратно к своему дому.
В тот же вечер Лёнька Косоухов привёл меня в свою квартиру за железной дверью и налил стакан вина. «Пей!» — щедрым жестом разрешил он. Я выпил. «Монастырская изба» оказалась водянистой кислой жидкостью. От неё пахло протухшей рыбой — возможно, так начинал пахнуть замороженный и потом оттаявший виноград. Возможно, винограда и вовсе не использовали при изготовлении «Монастырской избы».
— Полное дерьмо, правда? — поинтересовался Ленька. — У меня осталась ещё сто две бутылки. Могу дать тебе две или три.
Я отказался. В моральном выборе «Девочка или Подвал» девочка вновь заняла первое место. Я подумал: как классно, когда у тебя есть шестнадцатилетняя красотка с белыми волосами. Я вспомнил наши вечера с «Титаником». Как же хорошо было, ей-богу. Лео, я иду к тебе! Я решил, что пора мириться.
Сначала в её подъезде я услышал звуки. Как будто всхлипывал человек: я подумал сначала, что это плачет она. Вышла в подъезд, чтобы не видели родители, и льёт слёзы. «Ничего, малышка, — подумал я. — Я вернулся. Любовь всей твоей жизни, вот он я!»
Потом стало понятно, что ничего-то она и не плачет. Она сидела на ступеньках, спиной ко мне, её обнимали за попу две мужские руки. И ещё две ноги — отвратительные, волосатые, со спущенными до колен штанами — торчали из-под неё по всей длине ступеней.
В тот день я узнал, что любовь может быть жестокой, а сердце таким одиноким. Вновь вдарил мороз. Как и всегда в наших краях, зима обещала быть вечной.
