Покончив с отмыванием денег в госпитале Красного Креста, читательница самиздата не смогла долго жить без приключений и вскоре вернулась в Африку — нелегально перевозить товары через границу. Эфиопская тюрьма, поддельные документы и месиво из коров, стекла и газировки — о криминальной жизни Эфиопии в новой Той самой истории рассказывает бывшая контрабандистка Анна Черкай.

Та самая история — рубрика, трансформирующая наших читателей в авторов. Вы тоже можете рассказать свою историю нашему редактору Косте Валякину.

После моего возвращения в Россию я продолжала постоянно думать об Африке. Мне хотелось назад в Эфиопию: может быть, начать свой кофейный бизнес или помогать туристам. У меня остался хороший знакомый, который был готов мне помочь, — Джонсон. Мы познакомились, когда я ещё работала за кассой в госпитале. Он подошёл ко мне со словами: «Я вижу ваши умные глаза, вы наверняка сможете мне помочь». Руководство не выдавало ему бумагу, по которой можно было получить страховое возмещение за больного, скончавшегося в нашем госпитале. Мы обменялись номерами телефонов. Закостенелые бюрократы не желали брать на себя ответственность и перенаправляли нас по кругу. Я не смогла помочь, но Джонсон оценил моё участие.

Когда я уволилась из госпиталя и отправилась в путешествие с отцом и сестрой, Джонсон подвёз нас на своём микроавтобусе. Так началась дружба, которая во второй раз перевернула мою жизнь и снова привела меня к криминалу.

Я решилась вернуться, написала Джонсону и купила билет. Он встретил меня в аэропорту Аддис-Абебы, посадил в машину и повёз в отель. Вскоре мы приехали в какой-то тёмный район на окраине города, где я оказалась впервые: раньше я предпочитала ходить по проверенным местам в центре для белых. Наша машина остановилась перед ветхим каменным домиком, не горела даже вывеска. В темноте мы нащупали вход, растолкали женщину в эфиопской национальной одежде, получили ключи и завалились в номер с бутылкой вина, чтобы отметить встречу. 

У меня не было обратного билета, и я планировала остаться в Аддис-Абебе надолго, поэтому нужно было снять квартиру. Подходящее жильё нашлось на первом этаже небольшого домика в небогатом районе Джоммо. По ночам к окнам с гор спускались похихикать гиены, днём не замолкали службы и молитвы в соседней церкви и мечети.

Квартира оказалась буквально проклята. Всего за несколько недель под новой крышей я несколько раз чуть не умерла: в первый же день взорвался и разлетелся на тысячи раскалённых осколков советский кипятильник, а затем я дважды попадала в больницу с аллергией и отравлением. Помятуя о белом колонизаторском прошлом, я наняла «мамидку»  — женщину, которая приходила стирать и убираться в доме. Она всё прибрала, бережно постирала тряпки и повесила их на бельевую верёвку во дворе дома. Тогда я видела свои вещи в последний раз. Этой же ночью кто-то снял их с сушки и унёс с собой.

На следующий день выяснилось, что пропала не только одежда. Утром, собираясь на прогулку, я открыла шкаф, где у меня лежали деньги, фотоаппарат и драгоценности, и поняла, что он пуст. 

Я не могла поверить своим глазам и просто мотала головой, вновь и вновь открывая и закрывая шкаф. В 2012 году в Эфиопии пришлось обходиться без банковских карточек: найти работающий терминал было крайне сложно, так что я пользовалась исключительно наличными. Но оставлять их без ключа в не самом безопасном районе и нанимать мамидку — непростительная глупость.

Я ругала себя за наивную дурь и доверчивость, хотелось напиться. На последние наличные я влила в себя несколько бутылок вина и в одних трусах и футболке вышла во двор. Вокруг было полно чёрных, они смотрели на меня как на белое привидение, казалось, что они думают, как меня убить, ограбить или изнасиловать. Я презирала их. Шатаясь, я шла вдоль дома и орала на каждого встречного русским матом.

Вечером мне стало стыдно, я лежала на прожжённом осколками кипятильника матрасе, смотрела на пустые бутылки и думала, что уже не ненавижу своих врагов. В таком состоянии меня и нашёл Джонсон. Чтобы мне стало полегче, он отвёз меня на гору Тото — самое высокое место Аддис-Абебы. Мы смотрели на город, я пила солёный кефир и периодически блевала под ближайший куст. Тогда Джонсон сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться:

— Не видел, чтобы белые возили контрабанду. Не хочешь попробовать?

Обдумывая дальнейший шаг, я смогла только промычать что-то невнятное. От моей любви ко всему необычному сердце пульсировало, на щеках проступили ямочки — Джонсон предложил мне приключение.

Оказалось, что мой друг не так давно вышел из тюрьмы, где около года сидел за нападение на полицейских во время оппозиционных студенческих митингов в Аддис-Абебе. В тюрьме 2-го уровня (всего таких уровней три) он познакомился с контрабандистом, который рассказал ему, как можно заработать деньги на свободе. Сам он, по словам Джонсона, сидел пожизненно. Когда Джонсон вышел, у него уже были необходимые контакты среди контрабандистов и тех, кто с ними в деле. 

— Мы не работаем с наркотиками и бриллиантами — это слишком опасно, — начал Джонсон, — но разного рода ширпотреб: одежда, парфюмерия, косметика, сахар, другая еда, техника — всё это мы возим от границы с Кенией. 

В Эфиопии действовал очень высокий налог на торговлю импортными товарами: с продажи футболки большую часть денег продавец отдавал государству. Это никому не нравилось. На границе с Кенией стоял десяток фур, заполненных разным барахлом.

— Наша задача — довезти всё это в Аддис-Абебу. Здесь нас уже ждут владельцы кафе и магазинов, которые заплатят нам 50 процентов. Мы берем меньше, чем правительство, — продолжал Джонсон. 
— Почему фуры стоят на границе с Кенией? — поинтересовалась я.
— Там самые продажные пограничники, и с ними есть договорённость. Завтра мы поедем туда на моём микроавтобусе. 300 километров от границы пустынны, там одни племена, но остальные 500 контролируются таможенниками. Самое опасное место — это город Аваса, там на дороге шлагбаум и круглые сутки дежурят постовые, они проверяют каждый автомобиль.
— Так, — перебила я Джонсона, — а зачем нужна я?
— Ты белая. Если ты будешь просто сидеть рядом со мной на пассажирском сидении, то нас не остановят.

На всякий случай мы решили сделать липовую бумагу о том, что я занимаюсь благотворительностью:

«Я, Анна такая-то, официальный представитель Всероссийской Благотворительной Организации „Голубь Свободы“, нахожусь на территории Эфиопии с такого-то по такое-то число с целью поставки одежды, продуктов питания, техники и бытовой химии в школы, госпиталя и другие муниципальные учреждения страны». Я придумала название и адрес, вписала вымышленные контакты и расписалась вместо директора (кажется, я написала фамилию Путин), аккуратно вставила картинку с печатью, распечатала «документ» и положила его в папку вместе со своим разрешением на работу. 

Из Аддисы мы выезжали в 6 утра, чтобы к вечеру прибыть в город Мояле на границе с Кенией. Дорога туда заняла у нас 15 часов. Предрассветные краски менялись на сжигающий полуденный жар белого цвета, к вечеру всё становилось жёлтым, оранжевым, красным, и наступала звёздная ночь.

Мы приехали уставшие и голодные, но первым делом надо было встретиться с погрузчиками контрабанды.

Трасса уже давно закончилась, и целый час мы ехали по дороге, усыпанной гравием, вдоль пустынной равнины без домов и деревьев. Фары машины разгоняли гиен в разные стороны, иногда попадались раздутые от газов дохлые туши коров, которых, по всей видимости, сбили на этой дороге. Вдалеке мы увидели огонёк и направились к нему. Не доезжая несколько километров, в лучах фар, вместо привычных животных, мы увидели бегущего человека, который махал нам руками. Мы остановились, он с размаху открыл дверь, запрыгнул в наш микроавтобус и велел выключить фары. Увидев меня, он не удивился: этих людей было трудно чем-то впечатлить. А вот я поражалась всё больше. Мужчину звали Фердоз, он был одним из восьми водителей фур с контрабандой. 

Пока мы добирались до них эти 15 часов, каждый отвозил груз по своим секретным местам, чтобы не привлекать внимание скоплением машин. За небольшие деньги местные соглашались охранять эти склады вещей, пока мы их не заберём.

Фердоз без лишних слов указывал нам рукой путь, и когда мы подъехали к этой единственной горящей лампочке, она сразу же погасла.

— Не выходи из машины, — сказал мне Джонсон и аккуратно закрыл дверь. 

За окном было очень темно, и только два телефонных фонарика светили то в одну, то в другую сторону. Задняя дверь машины распахнулась, внутрь запрыгнул Джонсон, стал выкидывать на улицу заранее открученные пассажирские сидения, и буквально за пять минут автобус до потолка загрузили мешками из полипропилена. Открученные сидения как-то положили сверху, придавив груз, дверь захлопнулась, Джонсон запрыгнул в машину и сказал «поехали».

Всё произошло моментально, в полнейшей темноте и без единого слова, тишину нарушали лишь залетающие в автобус мешки. Двигатель заработал, включились фары, и мы поехали отдыхать в Мояле. 

Мояле сложно назвать городом. Это скорее поселение с рынком, несколькими домами и множеством церквей. Найти отель в нём невозможно — его просто не было, но братство контрабандистов не бросило нас в беде. Фердоз посоветовал нам попросить ночлег у его знакомого. Это была солидная по местным меркам постройка с высоким бетонным забором и гостевым домиком без двери. Мы приехали туда уже очень поздно, но нас ждали и сразу же открыли ворота, чтобы не оставлять машину, забитую товарами, на улице. Мне показали на гостевой домик, я зашла внутрь, сразу же упала на кровать, а точнее, на стопку матрасов без подушек и одеял, и крепко уснула. Джонсон остался беседовать с хозяином дома.

Когда я оторвала голову от матраса и с трудом приоткрыла глаза, Джонсона не было. Я испугалась: меньше всего хотелось остаться одной без денег посреди африканской глуши. Но сквозь звуки просыпающегося посёлка услышала тихий знакомый голос. Я выглянула из-за шторки.

— Ты проснулась? — радостно спросил Джонсон.
— А ты вообще не спал? — изумлённо спросила я.
— Да, что-то не спалось. (Потом он сказал, что не хотел оставлять груз без присмотра.)

Джонсон сидел с хозяином дома, и вокруг были обглоданные ветки без листьев. Это был «кат», или, как его ещё называют, «чат» — дурманящая трава, которую надо жевать.

Она дает эффект бодрости и яркости красок. После неё не хочется спать и тянет поговорить. Увидев меня, хозяин встрепенулся, сварил всем кофе, мы поблагодарили его за гостеприимство и сели в машину. Сегодня нам предстояла дорога до Аддисы через три таможенных контроля.

На приборной панели лежала моя папка с липовым документом. 

— Если нас остановят, — начал инструктаж Джонсон, — я сижу за рулём, а ты разговариваешь с постовым. Скажи, что я водитель, а ты выполняешь гуманитарную миссию. Будь смелее, они боятся белых. 

Было раннее утро, первые два поста прошли без приключений.

Оставался последний пост в городе Авас, самый страшный: там стояли вооружённые люди в форме. Подъезжая к шлагбауму, мы сбросили скорость. Военный пристально посмотрел сначала на Джонсона, а потом на меня, прищурил глаза и махнул рукой. Нам открыли проезд. 

«Это потому, что ты в машине», — объяснил Джонсон. Оказалось, что остальные контрабандисты в основном объезжают посты через пустыню. Это занимает гораздо больше времени и повышает риск встретиться с бандитами. 

Подъезжая к Аддисе, мы расслабились: все посты были позади. Но вдруг микроавтобус стал булькать, хрипеть — и заглох. Мы встали посреди дороги при въезде в город. Джонсон смачно выругался.

— Толкать надо, — сказал он и показал рукой на противоположную сторону дороги. Оттуда к нам уже бежали двое полицейских. 

Я испугалась: машина была забита контрабандой до потолка. Джонсон выскочил из машины и объяснил, что у нас заглох двигатель. Без лишних вопросов люди в форме упёрлись ногами в асфальт, стали толкать наш автобус — и двигатель забренчал. 

Так мы отвезли первую партию контрабанды на местный рынок и получили деньги. Теперь мне больше не нужно было жить в трущобах и слушать, как гиены обгладывают кости слабых бродячих собак под моими окнами.

Я нашла квартиру в центре Аддис-Абебы, Джонсон помог мне туда перебраться, и мы снова поехали за контрабандой. Первая поездка была удачной, это вселило в нас уверенность. В этот раз мы оставили пассажирские сидения в городе, чтобы погрузить ещё больше мешков, но нас всё-таки остановили на последнем посту в Авасе. 

Полицейский подошёл к Джонсону проверить документы, второй проверяющий стоял около меня и попросил открыть двери машины. Я отказалась открывать двери и протянула ему папку с фальшивым документом. Ситуация напряжённая, но я старалась оставаться спокойной и всё время смотрела ему в глаза. Он долго изучал бумагу, потом смотрел на меня, потом снова смотрел в бумагу — казалось, что он не умеет читать по-английски. 

— Стойте здесь, — сказал он Джонсону на амхарском и и отошёл с бумагой к своему коллеге.

Они стояли вдвоём и с очень серьёзными и напряжёнными лицами пытались прочитать, что там написано. Чем дольше тянулась эта неразбериха, тем больше я нервничала. Африканский зной куда-то подевался, я почувствовала холод и вздрогнула. Мы молча ждали. 

Наконец постовой взял мою бумагу у своего товарища и направился к нашей машине.

— Вы можете ехать, — сказал он на амхарском и вернул мне «документ».
— Спасибо! — поблагодарил Джонсон и медленно отъехал от поста. — Всё хорошо, Анечка, — отныне он звал меня именно так.

Выброс адреналина был мощный, не хотелось останавливаться. Тем не менее нам пришлось сделать это на некоторое время из-за других дел.

Джонсон позвонил мне рано утром, когда я ещё спала:

— Ты можешь подъехать к главпочтамту через час? Надо встретиться с моими приятелями Абиго и Люлем. У них есть для нас работа.

Абиго, двухметровый здоровенный кениец с широкой улыбкой, хранил в сарае у дома около тридцати экземпляров разнокалиберного оружия и иногда сдавал его в аренду.

Оно было без патронов, и Абиго гордо заявлял: «Моими пушками не убивают!» Он снабжал заказчиков оружием и помогал выбрать подходящий ствол для ограбления, разборок и просто понтов. Когда-то ружья в Эфиопии были одной из главных валют. Из них не так часто стреляли, самое дорогое — патроны, их экономят и сегодня. 

Люль родился в Аддис-Абебе, окончил университет в Бахр-Даре, но так и не нашёл работы по профессии. Его отец скончался от тяжёлой травмы позвоночника в госпитале Красного Креста, где я работала. В день его посмертной выписки за бумагами для страховки и пришёл Джонсон, тогда мы и встретились в первый раз. 

Покойный отец Люля был как-то связан с эфиопской мафией — бандитами, с которыми надо делиться, если ты решил кого-то ограбить или вести коммерческую деятельность в их районе. Похоже на нашу налоговую систему: за то, что ты соблюдаешь условия бандитов, они не посадят тебя в тюрьму, не оштрафуют и не убьют. Вся Аддис-Абеба поделена на районы, над каждым есть смотрящий. Его работа — следить, не заработал ли кто лишнего: мафия всегда должна получать свой процент. Контролируются не только магазины и рестораны, но и попрошайки, уличные лавочники и чистильщики обуви.

Худощавый, болезненного вида парень по имени Люль приглядывал за районом Амбассадор, в котором находился главный туристический рынок, чёрный рынок цифровой техники, два десятка частных магазинов и главпочтамт, у которого мы должны были встретиться. 

35-летний Люль всегда мечтал снять свой музыкальный клип и спеть вместе с эфиопской певицей Тседенией, но вместо этого собирал дань с попрошаек и торгашей. Контрабанда, которую привозили мы с Джонсоном, расходилась как раз по магазинам и рынку района, за которым присматривал Люль.

Я жила совсем рядом и приехала вовремя. Все трое ждали меня в кафе возле здания почты, веселились за столом и громко смеялись. Увидев меня, широко заулыбались и заказали кофе. Мы уже были знакомы: в первый же вечер Джонсон пригласил их пожевать «чат» в мой номер, пока я спала.

Попивая прекрасный эфиопский кофе, Люль рассказал, что его выставили за дверь одного магазина, заявив, что не желают делиться выручкой с бандитами. Очевидно, кто-то позабыл про законы системы Аддис-Абебы, в которой каждый житель города должен выполнять свою функцию. Чтобы продать то, что привезли, нужно, чтобы крыша осталась довольна. Следовало поставить выскочек на место. Разбить витрины магазину под своей юрисдикцией — это как выстрелить себе в больную ногу. Требовался другой вариант. 

Было решено аккуратно вынести со склада магазина товары и потребовать деньги. Люль подготовился: за магазином уже неделю наблюдал один безногий старик, который почти круглосуточно лежал напротив магазина и знал, когда меняется охрана и кто дежурит по ночам. Никакой сигнализации и камер у магазина не было, её заменял человек с одним незаряжённым автоматом, а у нас было тридцать пистолетов и автоматов без патронов. Чтобы случайно не встретиться с полицией, Люль расставил нищих на всех перекрёстках, при виде людей в форме они должны были сразу же бежать к магазину — предупредить грабителей. 

Моя роль во всём этом безумии была самая ответственная. Наутро после ограбления я должна была встретиться с владельцами магазина и с улыбкой вручить им условия, которые Люль письменно оформил и положил в конверт. Вид молодой белой женщины должен был подействовать на них устрашающе.

Накануне ограбления все трое затаились в доме Джонсона, откуда в назначенный час должны были выезжать на его микроавтобусе. Абиго вручил каждому по автомату, ребята надели балаклавы и очень долго смеялись друг над другом. Казалось, они собираются на вечеринку.

Джонсон припарковал автобус внаглую прямо перед входом в магазин. Абиго вышел первым, одним ударом своей руки-кувалды отправил в нокаут неповоротливого охранника и связал ему руки. Тут же подошли трое нищих: по заданию Люля они должны были держать охранника до конца операции. Люль и Джонсон в это время уже перебрались через забор справа от входа: там находился склад с техникой и оттуда можно было попасть в магазин. Они быстро справились с замками и открыли двери на склад, но техника была чертовски тяжёлой. Уже после пятого принтера они просто открыли двери магазина изнутри и позвали всех нищих, которые караулили полицейских на перекрёстках. Те за небольшое вознаграждение стали таскать коробки в автобус, что-то с грохотом падало — всё это было похоже на экстренное выселение при пожаре. Когда всех можно подкупить, ограбление любого магазина превращается в обыкновенный переезд с толпой грузчиков. Охранник же, давно пришедший в себя, покорно лежал, окружённый людьми. Они прижимали его к земле и не давали смотреть на то, что происходит. Когда всю оргтехнику загрузили в микроавтобус, нищие разбежались в разные стороны, ребята погрузились в машину, а охранник смог встать на ноги. Весь рассказ Джонсона звучал как сцена из голливудского боевика, но я ему верила. Это Африка. 

На следующее утро я надела своё лучшее платье, взяла конверт с условиями и направилась в магазин. Нельзя было мешкать и сомневаться. «Вручаешь конверт с серьёзным лицом, не разговариваешь и уходишь. На улице будет ждать машина», — инструктировал меня Джонсон. 

Белый человек ранним утром в Эфиопии внушал доверие, хозяева магазина не успели сказать ни слова, только удивлённо таращились, пока я вручала им конверт с письмом, в котором на амхарском было написано: «Все ваши товары у нас. Вы получите их, как только заплатите задолженную сумму нашему доверенному лицу. О встрече с ним вы узнаете в скором времени. Полиция в доле. Уважайте закон улиц Аддис-Абебы».

Нас ждала контрабанда. Мы собирались в наше третье путешествие на границу. Мы работали не одни: местные ребята на двух автобусах тоже перевозили товары, рискуя быть убитыми бандитами. Восемь фур — это огромный груз. Продавец, в свою очередь, рисковал остаться без товаров. Ходили слухи, что машины ООН с жёлтыми номерами полиция не останавливает, и часть контрабанды перевозилась в них. Не знаю, насколько это правда, но это могло бы потянуть на международный скандал. 

Едва выехав за город на трассу, мы встали в пробку. Впереди произошла авария, которая заблокировала проезд в обе стороны. Мы провели два часа в этом заторе без малейшего движения, когда от машин спереди разошлась новость о произошедшем: огромный грузовик, перевозивший стеклянные бутылки с кока-колой, столкнулся с огромным грузовиком, перевозившим живых коров. Через несколько часов машинам дали узенький проезд, и мы подъехали к месту происшествия. Перед нами предстала ужасающая картина: умирающие коровы, перемешанные со стеклом и сладким сиропом колы. Перевёрнутые грузовики лежали на обочине, несколько уцелевших коров в шоке стояли, не двигаясь, посередине дороги, ещё пару панически убегали от людей, пытавшихся собрать всех выживших животных вместе. Поток машин двигался очень медленно, мы потеряли четыре часа. Не было смысла ехать на место погрузки, поэтому мы решили доехать до города Авас, провести там остаток дня и ночь и продолжить путь утром. Мы нашли цивилизованную гостиницу, оставили там вещи и поехали в деревню Шашамани — родину растафарианства. Она находилась всего в 50 километрах от гостиницы.

Растафариа́нство — религиозное движение, сторонники которого (растаманы) пропагандируют любовь к ближнему и отказ от "западного" образа жизни

В 1948 году император Эфиопии Хайле Селласие подарил небольшой участок земли выходцам из Ямайки, почитавшим его как бога. Эфиопия в те годы была единственным государством, которое так и не колонизировали европейцы. Согласно преданию растаманов, «чёрный царь» — мессия — должен был спасти чернокожих от рабства и дать отпор белым. Именно такой «реинкарнацией Христа» стал для них эфиопский император. В Эфиопию хлынули паломники и основали поселение последователей культа Рас (принц) Тафари (имя Хайле Селласие до коронации). Среди первых мигрантов, въехавших в страну в 1950-х, был мистер Робинсон.

Этот дедуля оказался очень гостеприимным, накормил нас бобами и накурил. По его словам, он лично знал императора Хайле Селассие и был одним из основателей городка.

Ближе к вечеру мы двинулись обратно в гостиницу. По дороге туда Джонсон почему-то спросил, открывала ли я окно в номере. Когда мы добрались до комнаты, то обнаружили в ней десяток беснующихся обезьян, которые, как в фильме Джуманджи, скакали по столу и кровати, залезали в шкаф и разбрасывали все наши вещи.

— Обычное дело, — спокойно сказал Джонсон и пошёл просить новый номер. 

Я всё больше привыкала к «другой» Африке и иногда со смехом вспоминала свои кассирские будни. 

С утра мы поехали за контрабандой. Все знали, как опасно это занятие, и обходились без условностей: мы могли приехать в любое время, нас никто не торопил. 

В этот раз, начиная с коров в кока-коле, всё шло не по плану. Когда мы приехали в указанное место, обнаружили, что склад с контрабандой пропал. Мы затаились, Джонсон стал звонить Люлю. 

Склад могли разоблачить, но тогда он вряд ли бы куда-то исчез. На месте не было даже самого́ сарая, всё как будто-то разобрали и увезли в неизвестном направлении. 

На следующий день мы узнали, что два автобуса с контрабандой расстреляли в соседней провинции. Те самые храбрецы, пытавшиеся объехать таможенный пост, встретились с бандитами. 

Чтобы обезопасить себя от чужих и от жадности своих, контрабандисты время от времени меняли локацию. Люль передал нам новые координаты, и мы несколько часов искали это место в кромешной темноте: в 2012-м в Эфиопии ещё не было GPS. Мы ориентировались исключительно по наитию, карте и знакам. Настроение было настороженное, но презент от мистера Робинсона, заботливо упакованный в лист бумаги, помогал снять стресс.

Загрузив под завязку наш микроавтобус, мы отправились в путь. 

Было дождливое раннее утро. Джонсон волновался. Первый пост, по традиции, прошёл без приключений. Мы вновь увидели полицейских в шалаше: им не хотелось выходить в моросящий дождь. Второй КПП мы тоже проскочили, но на третьем стоял дежурный, с которым мы уже встречались ранее. Увидев нас, он поднял руку, отрицательно замотал головой, засвистел и указал нам место на обочине. Тут же из их постового шалаша вышел человек в форме, его я видела впервые.

— Пиздец, — сказала я.

Полицейский приблизился к машине и грубо сказал на чистом английском: «Выходите!»

— Открывайте дверь салона, — скомандовал он, когда мы выбрались наружу.

Я испугалась и стала на него кричать: 

— Какое вы имеете право нас останавливать?! Мы выполняем гуманитарную миссию! Вы своими бесконечными проверками вынуждаете нас тормозить на каждом посту, чтобы удостовериться в том, не везём ли мы контрабанду! Я не буду открывать вам двери, — сказала я.
— Тогда вам обоим придётся пройти со мной, — сказал тот и достал наручники, подзывая помощника.
— У нас есть деньги, — вступился Джонсон.

Все замолкли. Вокруг нас стояли уже трое полицейских, поток машин на дороге никем не контролировался. Постовые начали о чём-то перешёптываться, их строгость и грозность куда-то улетучилась, и тут они выдали своё решение:

— 2000 бырр. Каждому! — строго сказал англоговорящий полицейский.

Одна поездка за контрабандой приносила нам от 600 долларов. 2000 бырр для местных были большими деньгами — это были целых 35 баксов.

Джонсон схватился за голову и начал торговаться. Он отвёл их подальше и стал что-то быстро тараторить на амхарском. Я молчала с очень яростным лицом. Время от времени они все поворачивали голову в мою сторону. Потом Джонсон достал из кармана все наличные, отдал им 5 тысяч бырр и, отмахиваясь, пошёл к машине.

— Поехали! — скомандовал он.
— Что ты им сказал? — спросила я.
— Сказал, что мы не контрабандисты и их действия по отношению к иностранным гражданам оскорбительны, что все хотят от нас денег и ты устала от этого, а еще заявила, что если нас в очередной раз остановят, то платить буду я и это все мои последние деньги.
— Блестяще! Но это было страшно. 

Нам опять повезло.

Это был незабываемый период. Мы с Джонсоном проводили много времени вместе, доверяли друг другу, много смеялись и были влюблены. Дорога за контрабандой и обратно, кроме впечатлений от таможенных шалашей, приносила массу других ярких ощущений. Мы исследовали юг Эфиопии вдоль и поперёк. Это было интересное путешествие, в котором мы ещё и деньги зарабатывали. Нам было хорошо вдвоём. Никогда не забуду, как мы ночевали в племени Хамер под открытым небом рядом с быками. 

Уже после того как мы покончили с контрабандой, мы создали интересный туристический маршрут, практически повторявший наш, и сопровождали туристов, открывая им новые места на юге страны. 

Мы заранее условились, что это будет наша последняя поездка. Было чувство, что наша машина уже примелькалась. Нужно обладать большой наглостью, чтобы вновь и вновь проезжать через таможенные посты с загруженным салоном микроавтобуса. Особенно мимо третьего КПП, где нас явно заприметили. Но раз всех интересовали деньги, мы были готовы немного поделиться. Однако всё пошло наперекосяк.

Нас вновь остановили. Я даже не стала выходить из салона, равнодушно сказала Джонсону, чтобы он дал им сколько они хотят, но постовые отказались от денег.

— Надо проехать с ними в отделение полиции, — как всегда очень спокойно сказал Джонсон.
— Как в полицию?
— Девушка, выходите из машины, — скомандовал полицейский, надевая наручники на Джонсона.

Чуть не теряя сознание, я вышла из машины — и меня тут же развернули лицом к стенке автобуса, раздался щелчок, и я почувствовала на своих запястьях грубый металл наручников. 

— Джонсон, что происходит? — спросила я шёпотом.
— Пока не знаю.

Нас посадили в полицейскую машину, один из постовых сел за руль нашего микроавтобуса, и мы тронулись. В отделении полиции нас разделили по разным камерам. Я оказалась за решёткой с пятью чернокожими мужчинами, которые равнодушно и устало сидели на полу, опустив головы. Был именно тот момент, когда всё в голове перевернулось, я впала в ступор, не могла говорить и думать. Джонсона увели куда-то дальше по коридору.

Казалось бы, что́ может быть невыносимее. Однако пришлось ждать в полном неведении. Как только от бессилия я закрыла глаза, почудилось, что мне сейчас же или перережут горло или хуже того — изнасилуют. Но белая женщина была для них чем-то из ряда вон выходящим, а когда они узнали, что я возила контрабанду, то все стали что-то громко обсуждать, одобрительно кивая головами, хлопали меня по плечу и смеялись. Наше общение затруднялось языковым барьером: они не знали английский, а я плохо понимала амхарский. Помню, что больше всего меня интересовал вопрос, как долго мне придётся тут сидеть. Я донесла суть до этих ребят, и они вразброс показали мне три, пять и пятнадцать пальцев. Я запомнила вонь, которая окружала меня, будто я попала в восьмой круг ада, где страж Герион, колдуны и взяточники погружены в зловонные испражнения. Пришло время раскаяться, заглянуть в глубь себя и разоблачить собственных бесов. Этим я и занималась трое суток. 

Вскоре в коридоре я увидела знакомое улыбающееся лицо Джонсона. К камере подошёл полицейский, открыл решётку и выпустил меня.

— Всё? — это было первое, что я спросила Джонсона.
— Ты ещё хочешь? — спросил он в ответ.

По его лицу я видела, что нас отпускают.

У нас отобрали машину, весь груз, все наличные деньги и выставили на улицу, вернув только мой поддельный документ о благотворительности. Всё это было неважно. Мы были счастливы и свободны. Первое, что я сделала на свободе, — блеванула желчью. А потом поблагодарила жизнь за все приключения, которые так блестяще заканчиваются.

На трассе мы поймали попутную машину, которая довезла нас до дома. С этого момента мы стали жить вместе и, казалось, навсегда покончили с криминальным миром. Впереди ждали увлекательные путешествия по Эфиопии с русскими туристами, мои бесконечные попытки договориться с арабскими и турецкими хозяевами кофейных плантаций об экспорте кофе в Россию, тоска по родине, рождение дочери, тюремное заключение Джонсона, похороны мистера Робинсона, исчезновение Люля и моя фиктивная африканская свадьба, ставшая причиной моей эмиграции в Америку. Но это уже другая история.