Читательница самиздата поехала в Африку в госпиталь Красного Креста спасать больных детей и возвращать своей жизни смысл, но выяснила, что российская больница в Аддис-Абебе имеет мало общего с благотворительностью. Комендантский час, запрет на общение с местными и много тысяч бырр из больничной кассы — чем живёт Красный Крест, рассказывает Анна Черкай, бывший кассир гуманитарной миссии России в Эфиопии.

Та самая история — рубрика, трансформирующая наших читателей в авторов. Вы тоже можете рассказать свою историю нашему редактору Косте Валякину.

Однажды, работая в модном рекламном агентстве в провинциальном городе Кирове, я осознала, что моя жизнь потеряла смысл. Всё моё время уходило на размышления об эффективной продаже чужих языковых курсов, мороженого, тряпок и услуг такси: в мрачно-серой трудовой книжке с золотым гербом России значилась туманная должность «копирайтер». Голова была постоянно занята мыслями обо всём этом хламе, и, чтобы попуститься и крепко спать, я начала пить. Примитивно-похмельные мысли о жизни привели к желанию что-то изменить. Хотелось подвига, доказать, что жизнь проходит не зря. Я не догадалась просто взять грабли и очистить двор — захотелось чего-то более романтичного.

Мне было 24 года, и я никогда не была за границей, как и мой друг нейрохирург, с которым мы жили вместе последние четыре года. Наши отношения разваливались, и, чтобы спастись от рутины, я предложила ему уехать хоть куда-нибудь.

Наш город совсем не многонационален, и студенты Медицинской академии, приехавшие из Африки, всегда привлекали внимание, особенно с их водевильной манерой одеваться морозной зимой. Широкие улыбки, привычка смотреть прямо в глаза и готовность учиться в Кирове придавали их образу смелость и решительность. Про свою жизнь на родине они рассказывали много страшных вещей: голод, болезни и нищета. Эти истории вызывали во мне жалость, я чувствовала, что все они нуждаются в нашей помощи, и подбивала молодого человека отправиться спасать больных африканских детей.

Помощь нищим, хворым и убогим в наших примитивных представлениях об Африке ассоциировалась с Красным Крестом — международной благотворительной организацией, помогающей больным и раненым по всему миру. Работники Красного Креста — это отважные борцы с несправедливостью и бедой. Их миссия — спасать, подумали мы и начали искать информацию о Российском отделении Красного Креста (РКК). Выяснилось, что у РКК за границей остался только один госпиталь, существующий ещё с 1947 года, — в Эфиопии. Жопа мира — то, что мы искали.

Госпиталь как раз нуждался в нейрохирурге так сильно, что готов был оплатить билет не только специалисту, но и его «семье». Мне же пообещали работу в русской школе при посольстве. Возможность работать с дипломатами и их детьми меня не радовала, но это было лучше, чем ничего. Тем более я была уверена, что со временем найду себе занятие и в госпитале. Не важно, какая должность, — меня бы устроил сам процесс работы: держать на руках больных и ласково смотреть в их глаза, как на плакатах ЮНИСЕФ.

День, когда я ушла из рекламы, был чем-то освободительным: моя голова больше не подбирала правильные слова, не думала о судьбах целевой аудитории и заказчиков. Я думала лишь о том, что завтра еду в удивительный мир африканских приключений, где всё прозрачно, потому что во имя добра.

Проводить нас пришёл большой табор друзей и родственников, мы были настоящими героями в глазах близких. В три утра наш самолёт приземлился в аэропорту Боле в Аддис-Абебе. 

Нас встречала очень энергичная для столь раннего времени женщина с короткими фиолетовыми волосами, больше похожая на переодетого юношу пятнадцати лет. Посадив нас в служебный автобус, сразу же объяснила, куда мы попали.

— Меня зовут Ирина, я уже 11 лет работаю в госпитале, — резво рассказывала она, усаживая нас в служебный автобус. — Сейчас мы поедем на территорию госпиталя, где вы будете работать. Вот ваши ключи, вам выделена однокомнатная квартира в жилом комплексе для работников. В квартире есть туалет, ванна, кровать, подушки, одеяло, питьевая вода и фрукты на столе, газовая плита. Завтра после обеда — встреча с директором, он расскажет все детали по работе. 

— Кем работаете? — коротко спросил мой друг, который больше хотел спать, нежели разговаривать.
— Медсестрой, — ответила Ирина.

Мне понравилось, что в аэропорту нас встречает медсестра, — это было нешаблонно.

— Все сотрудники нашего госпиталя как одна семья, — сказала она и, помолчав, добавила: — Даже местное население.

Все продолжили ехать молча. Аддис-Абеба — город контрастов, где лавки с принадлежностями для магических обрядов соседствуют с Кафедральным собором. Мишленовские рестораны, отели и ночные клубы сияют на фоне унылых рядов трущоб и попрошаек на улицах. Бедняки заглядывали в окна, когда машина останавливалась, и барабанили по ним, навязчиво требуя денег.

Под высоким бетонным забором госпиталя с колючей проволокой столпились те самые нищие, убогие и больные. Они лежали в канаве, как побитые собаки: все грязные, мокрые от дождя, голодные и злые, они следили за тобой, выглядывая из-под своих укрытий, и кажется, никогда не спали. Тогда я впервые испугалась.

Редкая музыка из сердца Африки, собранная для Глаголев FM лингвистом-энтузиастом Андреем Емельяновым

Эфиопы выживают как могут. Чтобы быть в курсе современного положения дел, не обязательно знать историю великого Аксумского Царства и помнить, что в Эфиопии хранится Ковчег Завета. Достаточно прогуляться пешком от госпиталя РКК до ближайшего рынка. Столица переполнена, люди живут в скворечниках из мусора, без водоснабжения и канализации. Еду готовят на огне, который разжигают пальмовыми листьями. Вдоль дорог лежат искалеченные, изуродованные, прокажённые, женщины с детьми показывают вспухшие от болезней животы и просящим троеперстием указывают на рот. Скелетообразные мальчики на деревянных поддонах разносят сигареты и жвачку. Большое количество полицейских и военных с автоматами. На улицу лучше выходить без украшений и дорогих вещей. На дорогах много сине-белых машин ВАЗ-2101 «копейка», ослы, коровы, люди — всё двигается хаотично, под ногами мусор, перемешанный с грязью, безногие, безрукие, сумасшедшие.

Однажды меня приехал навестить мой отец. Я предупредила его не давать нищим деньги на улице. Он пошёл на территорию храма и решил расщедриться там. Когда все монеты уже кончились, а просящие не иссякали, в ход пошли бумажные купюры, и тут люди побросали костыли, детей, обездвиженные смогли двигаться, а слепые прозрели и следовали за ним, пока он бежал до стен госпиталя.

Казалось, только смерть может освободить это огромное число бедняг на улицах от постоянных страданий. Но среди этого можно было увидеть, как красив, улыбчив и контактен этот народ.

В конце XIX века Российская империя, соперничая за влияние с европейскими странами, установила дипломатические связи с Эфиопией — единственной независимой африканской державой. Военные советники из России пришли на помощь местному населению в борьбе против итальянских колонизаторов, взамен Россия планировала набрать отряды чернокожих солдат, чтобы оказывать «громадное нравственное впечатление на противника» во время своих европейских войн. Тогда же как символ дружбы в страну добралась миссия Российского Красного Креста.

В 1898 году усилиями Российской империи в Аддис-Абебе был открыт первый в стране госпиталь. Жители Эфиопии не имели представления о медицине и тысячами страдали от ранений, сифилиса, гонореи и проказы. Через восемь лет Россия вступила в Антанту, борьба с влиянием новых союзников в Африке потеряла смысл, и, научив эфиопов мыть руки, госпиталь закрылся. Только в 1947 году Советский Союз снова открыл больницу в освобождённой от итальянских фашистов Аддис-Абебе. Ей присвоили имя местного военачальника и борца с интервенцией Деджазмача Балча. С тех пор в стране успели свергнуть монарха и установить коммунистическую военную диктатуру и совершить несколько государственных переворотов. Эфиопы убивали друг друга в гражданской войне, устраивали красный террор и умирали от массового голода. Советский госпиталь продолжал лечить больных и спасать раненых, коммунистическая Африка оставалась в проектах Советского Союза до самого его развала.

На следующий день у кабинета директора нас радостно встретила секретарь. Молодая девушка Юлия попросила подождать десять минут, а потом провела в просторный кабинет со словами: «Александр Александрович, это нейрохирург и его жена».

Мы зашли в кабинет, типичный для больших начальников. Внушительный стол буквой «Т» с флагами и подарочной чернильницей, портрет Медведева, огромные окна, очень светло и прохладно.

— Вы ещё не пробовали кофе? — сразу же поинтересовался Саныч (давайте называть его так).
— Пробовали, — ответил друг.
— Синеду! — вдруг прокричал Саныч, устремив взор на дверь, в которую тут же вошла чернокожая женщина, — сост бунна, — директор на местном языке, амхарском, заказал три кофе и повернулся к нам. — Это Синеду, она лучше всех варит кофе, наша помощница, — не без гордости добавил он. — Ну, как вы добрались, разместились? — приветливо спросил Саныч.
— Всё хорошо, ещё не совсем понимаем, где мы, — ответил друг.
— Так, ну, вы муж и жена, да? — на всякий случай поинтересовался директор.
— Нет, — признались мы честно.
— Но вы жили вместе?

Мы кивнули.

— Ну, значит, гражданские муж и жена! — обрадовался директор. — Вы какую работу здесь ищете? — обратился он ко мне.

— Я работала в рекламе, в институте и в связях с общественностью, знаю английский язык, а по электронной почте вы писали, что есть вакансия в школе при посольстве.
— Но вы же приехали работать у нас в госпитале, а не при посольстве?
— Конечно, здесь было бы гораздо интереснее, — радостно ответила я.
— Через неделю у нас освобождается место кассира. Я думаю, этого времени будет достаточно, чтобы вы вникли в работу. Можете прямо сегодня познакомиться с Юлей и Оленой. Юля скоро уедет — и вы сядете на её место.
— Что значит кассиром?
— Там всё очень просто, английский знаете, цифрам научим, — ответил Саныч.
— Мне надо будет работать с деньгами? — уточнила я.
— Да, зарплата небольшая, но у вашего мужа будет побольше.
— Я не представляю, что я буду делать, но мне не очень нравится, — призналась я.
— Других вакансий у нас нет, — заключил Саныч и развёл руками.

Я взяла сутки на размышление, чтобы понять, что вообще происходит. Госпиталю был нужен врач-нейрохирург, и оплатить дорогу мне они согласились, потому что это была распространённая практика — порой к ним приезжали целыми семьями: врач, жена и дети. Детей пристраивали учиться при посольстве в русскую школу, жёны зачастую не работали. Поэтому у меня был выбор: или сидеть дома, или пойти в кассиры. Я почувствовала первое разочарование: фантазии не совпадали с реальностью. Саныч тем временем продолжил:

— Осталось вам сказать три важных правила, которые вы обязаны соблюдать, когда работаете у нас: первое — это комендантский час, мы не разрешаем выходить за территорию госпиталя после девяти вечера. Второе — вы не должны говорить никому, сколько вы здесь зарабатываете, зарплата выдаётся лично в руки в кабинете бухгалтерии. Третье — старайтесь не общаться с местным населением, работающим в госпитале, обсуждайте с ними только профессиональные вопросы.

Раздался стук в дверь. Поклонившись, зашла пожилая негритянка Синеду в белом халате, с белоснежной улыбкой и большой родинкой на щеке. Она занесла большой поднос с тремя кружками, глиняным кофейником и поп-корном. Разговор тут же стал более неформальным. Директор рассказал нам про туры, которые устраивают для работников госпиталя, про организованные поездки в магазины и объяснил элементарные правила безопасности.

Мой друг пошёл здороваться с докторами и смотреть операционную, а я — знакомиться с Юлей, Оленой и кассовым аппаратом.

У главного входа в госпиталь толпились хорошо одетые люди, кто-то сидел на газоне или на ступеньках; проходя мимо, кто-то кланялся или просто пристально смотрел в глаза. В отличие от бедняков за забором, эти люди могли позволить себе лечиться. Охранник открыл мне парадные двери, и я зашла в хмурый и холодный коридор. Справа горел указатель «Касса», за стеклом, как в большом окне, на возвышении, левым боком к посетителям, сидели две женщины, перед каждой стоял старый кассовый аппарат. Рядом с окном была дверь, закрытая на ключ изнутри.

Я подошла и поздоровалась. Кассиры Юля и Олена оказались уже в курсе нашего приезда, были приветливы, и мы сразу нашли общий язык.

— А у нас тут Маша в бухгалтерии из Кирова, она уже четыре года здесь с мужем, — сказала Юля.
— Я за семь дней всему тебя научу. Вот возьми эти карточки, — она протянула мне картонку из-под конфет «Ассорти», завёрнутую в полиэтилен, на которой были написаны названия чисел на амхарском языке русской транскрипцией, — зазубри все цифры. Ещё нужно запомнить номера кабинетов и какие там принимают врачи, все имена написаны. Ты первая, кого увидит любой зашедший в госпиталь, и тебе надо знать, куда его направить. Со временем выучишь основные фразы для общения на амхарском, вот они тут написаны, — уже третья картонка, — местные жители плохо знают английский язык, поэтому проще говорить на местном наречии. Вот ещё слова для лаборатории, а тут названия всех анализов и процедур, которые мы делаем. Отдельный список для врачей, — пошла пятая карточка, — ну и цены, их надо тоже запомнить, — шестая карточка, — а это образцы их денег и монет, — справа от кассы лежала седьмая картонка из-под конфет «Ассорти» в полиэтилене.

Юля развернулась к кассе: — Перед тобой кассовый аппарат, ленту вставлять нужно здесь, выручку сдаём каждый день, в кассе всегда должно лежать 50 тысяч бырр (тогда 1 бырр равнялся полутора рублям). За неделю привыкнешь к аппарату и всему научишься.

— Салям! — к окну подошёл пожилой негр в кепке-аэродроме и протянул свои документы.
— Да, всегда сразу проверяем документ. — Тенестелем (здравствуйте). — ответила Юля, бегло просматривая паспорт мужчины. Тот следом протянул ей ещё какие-то бумаги. — Вот смотри, некоторые приносят направление из государственного госпиталя «Чёрный Лев». Тут есть перевод на английский, указано, какой необходим доктор.

— Хулет мето быр (200 бырр), — сказала цену Юля, и мужчина протянул ей две зелёные бумажки. Со страшным железным грохотом открылся кассовый аппарат и, нервно жуя ленту, выдавил из себя чек. Юля двумя большими пальцами резко и небрежно затолкнула выдвигающийся купюроприёмник и огромным степлером скрепила две бумаги, — эту бумагу сама заполняешь, вписываешь сюда имя пациента, к какому он направлен доктору, сверху прикрепляется чек с суммой и вверху чека пишешь номер кабинета и обводишь, — саляса сымынт кутор, зытэнь (33 кабинет, туда), — Юля выдала мужчине бумаги и снова повернулась ко мне. Все действия она совершала молниеносно. Увидев моё испуганное лицо, она тут же сориентировалась, сбавила темп и сказала:

— На самом деле всё очень просто, тебе надо запомнить слова на амхарском, это вызубришь. Если не знаешь точно, к какому врачу направлять, то отправляешь к терапевту. Сложно будет первые две недели, а потом уже поймёшь схему работы и привыкнешь.
— Так я не поняла, это, что ли, платный госпиталь? — спросила я.
— Платный госпиталь и платная поликлиника. Это вот здание поликлиники, мы направляем людей к врачам, в лабораторию, на рентген — всё как у нас. А есть госпиталь, там уже не через нас идут деньги. Ну там и ценник… — она подняла брови, показав, какой большой ценник за операции.
— А при чём тут Красный Крест? — спросила я.
— Да фиг знает. Не, ну, госпиталь помогает какой-то вакциной от полиомиелита, но и на неё существует квота, — бегло ответила Юля, эта тема её не особенно волновала. — Так ты выйдешь завтра?
— Не знаю, я ещё не подписала контракт.
— Да всё нормально тут, не волнуйся.
— Да я и не волнуюсь, — ответила я, держа в руке все картонки с подсказками, — просто интересно, как я это всё запомню за семь дней.

Если верить истории на сайте самого РКК, в 2003 году госпиталь перешёл на «самофинансирование». В начале 90-х, почти одновременно с развалом СССР, по всему миру один за другим, без поддержки извне, обрушились просоветские правительства. Рухнула и диктатура Дерга в Эфиопии, а госпиталь остался сам по себе в стране, раздираемой гражданской войной. Тем не менее больница продолжила работу, а Российский Красный Крест, несмотря на долги, продлил миссию ещё на 25 лет. Большинство бесплатных программ было свёрнуто, а в интервью журналистам сотрудники госпиталя с гордостью отмечали, что предоставляют бесплатную помощь патриотам Эфиопии — членам сопротивления во время итальянской оккупации времён Второй мировой войны и членам патриархата Эфиопской православной церкви.

Вполне вероятно, что у меня просто не слились воедино понятия Красный Крест и коммерческая деятельность, ведь по определению деятельность организации должна быть безвозмездной. Может быть, поэтому на большой надписи «Balcha Hospital Russian Red Cross» часть «Russian Red Cross» была завешена эфиопским флагом.

С утра я пришла к директору, чтобы всё-таки подписать контракт на работу кассиром. Я чувствовала огорчение, но возвращаться домой не собиралась. Справлюсь я с работой или нет — все эти мысли не имели значения, я старалась переключиться на новую волну.

— Я очень рад, что вы останетесь, Анна, — поздравил меня директор. — Мне нужны ваша трудовая книжка и паспорт.

Я отдала ему нужные документы и получила странный вопрос:

— Ну, как запишем в трудовой? У вас гуманитарная специальность на Родине? — занося ручку над чистым листом в трудовой книжке, спросил Саныч.
— Да, гуманитарная.
— Вас устроит «заведующая клубом»? — Саныч всё больше меня удивлял.
— Вполне устроит, — я испытывала недоумение такого размаха, что и вопросов не возникало. 

Он взял мой подписанный договор и вернул мне трудовую книжку, где было написано «Больница Российского Красного Креста им. Дж. Балча в г. Аддис-Абеба, Эфиопия». На другой странице, под надписью «Принята на должность заведующей клубом», блестела свежая печать.

Я отправлялась в новое путешествие. Забрав все документы, ровно в восемь утра я пришла на своё рабочее место. Это был замкнутый кабинет с окном в коридор, через которое на амхарском языке Юля и Олена как роботы говорили пациентам цифры, выбивая им чеки и что-то записывая.

Приёмщик купюр выпрыгивает при открытии, ударяя по нижним рёбрам, а закрывается со звуком передёрнутого затвора. Слева — большое окно в коридор с микроокошком, через которое все просовывают бумаги и деньги. Справа шторка, за которую Синеду приносит на сковороде угли, чтобы сварить кофе.

За окном в коридоре стоят два эфиопских помощника — Соломон и Фелеке. Соломон похож на маску Фантомаса, только чёрный и низенький, с очень добрыми глазами. Фелеке, наоборот, очень рослый и худой как соломинка, у него сильное слюнотечение из-за отсутствующих зубов и уже 15 лет диагноз СПИД. Их задача — помогать кассирам понимать амхарский язык, а эфиопам — понимать амхарский язык кассиров.

Однажды к окну подошёл пожилой мужчина. Он что-то долго рассказывал Фелеке, тот его слушал, кивал. Вскоре мужчина договорил, они попрощались, и он ушёл. Фелеке поворачивается ко мне и молчит. Я спрашиваю:

— Ну, что он говорил?
— Я ничего не понял.

Также они носили разные бумажки по нужным кабинетам. Обычно это выглядело так:

— Соломон, отнеси это срочно терапевту в шестой кабинет.
— Хорошо, — отвечал Соломон и убегал на 40 минут.
— Соломон, ты отнёс бумаги терапевту в шестой кабинет?
— Нет, в хирургии пили кофе, и я остался там. Нет проблем, сейчас отнесу.

На этом наше общение заканчивалось.

Кроме этих двух эфиопов, в госпитале работали и эфиопские санитары. Все они, видя нового человека за кассой, начинали вглядываться, улыбаться, хихикать, закрыв от смущения лицо, или просто подмигивать, приподнимать быстро обе брови и шевелить лбом. Эфиопы были среди электриков, механиков, водителей — и им всем было интересно со мной пообщаться, хоть это и было запрещено: правило распространялось и на них.

Поток пациентов был очень большой, иногда с самого утра уже выстраивалась очередь, которая выходила на улицу. К полудню двор госпиталя был заполнен чернокожими, в очередь в кассу поликлиники стояли все — и с инфарктом, и с ОРЗ. У кассира не было времени, чтобы просто сходить в туалет, иногда на помощь приходил кто-нибудь из бухгалтерии. При такой интенсивности пришлось буквально всё схватывать на лету, слова «амисагенале» (спасибо) и «йекерта» (извините) быстро стали знакомыми, а числа сами слетали с уст. Когда не получалось что-то объяснять, то приходилось выходить к пациенту и буквально на пальцах показывать, куда и зачем ему надо идти.

Я прошла недельную интенсивную подготовку, мы сдружились и с Юлей, и с Оленой, но не с кассовым аппаратом. В первый же день работы без наставника в конце смены я не досчиталась полутора тысяч бырр, в пересчёте на рубли по курсу 1 к 1,5 — чуть более двух тысяч. Вариантов, как это могло случиться, было множество, но самый верный — невнимательная работа с кассой: нажала не ту кнопку или дала больше сдачи. Переключение внимания на валюту тоже заняло какое-то время, поначалу я очень часто считала неправильно и ошибалась со сдачей. Когда эфиопы недосчитывались, то всегда очень грозно кидали деньги обратно тебе в окно и со сдвинутыми от негодования бровями требовали вернуть недостающие деньги. А когда я сдавала больше, они очень редко возвращались: за полгода я помню только двоих, которые честно принесли мне лишнее.

Бухгалтер Любовь Михайловна, второй человек в госпитале, потом очень много кудахтала, когда итоговый счёт не совпал с фактическими деньгами в кассе. Это была суровая женщина со сложной судьбой, из поколения 50-х, которая переехала в Эфиопию сразу после развала Советского Союза. Она следила за собой, надевала бусы и платья, вешала на себя много золота и крутила бешеные укладки.

Мне хватило первого дня, чтобы наслушаться её на год вперёд. Она всегда вычитала из зарплаты любой недостаток, и я быстро поняла, что проще самой положить туда недостающую сумму.

Мне очень помогала Олена, которая сидела у меня за спиной — подбадривала и подсказывала. Она переводила тогда учебники по астрологии с сербского на русский и в перерывах рассказывала мне о созвездиях и планетах, но это потом, а первые дни стали настоящей пыткой и путаницей, я ждала чуда и желала всем эфиопам здоровья, только чтобы они не подходили к моей кассе.

Однажды пришёл мужчина, который страшно кашлял и держался за горло. Он протянул мне свой паспорт, я занесла его имя в карточку и выдала направление.

— Мокрота, анализ, лаборатория, 33-й кабинет, — сказала я ему, протягивая баночку.

Не отходя от меня, со всей болью и страданиями, он начал выкашливать из себя мокроту, вытирая слёзы и постукивая по деревянному бортику кассы после каждого спазма.

Однажды, вперёд всех в очереди, ко мне пробралась пожилая женщина, которая плакала и что-то кричала. Люди расступились, и она подошла ко мне. Её муж с инфарктом лежал в машине скорой у ворот госпиталя и срочно нуждался в оказании медицинской помощи. На крики прибежала главный бухгалтер, эфиопка в слезах стала умолять принять её мужа вне очереди, я растерянно посмотрела на Любовь Михайловну, она резко ответила:

— Без очереди пропустим, если они сначала оплатят услуги скорой помощи. 

Я сглотнула загустевшую слюну и сказала своим сухим амхарским языком: 

— Сначала 250 бырр, потом врач. 

У женщины скривился рот, и она отчаянно заплакала. Бухгалтер всем своим видом давала понять, что поблажек не будет:

— Они все так говорят! Им помогут, а потом у них денег нет!

Я закрыла лицо руками, оно горело, я была в растерянности, народ за окном кассы бесновался, кто-то осуждал меня, кто-то махал бумажками, кто-то успокаивал женщину, кто-то стучал в окно кассы и просил сделать что-нибудь. Это продолжалось минут семь, всё это время я смотрела в глаза плачущей женщине и отрицательно кивала головой со всей скорбью в глазах, давая понять, какой я незначительный элемент в этой лживой системе Российского Красного Креста. Всё закончилось, когда врачи скорой помощи пришли и сказали, что мужчина в машине умер. Женщину увели, и я её больше не видела. Половина людей в очереди вышли вместе с ней на улицу и больше не возвращались.

Бухгалтер молча ушла к себе в кабинет.

Выходной был один — воскресенье, ежедневно с 8 до 17 я находилась в стенах госпиталя, потом бежала на улицу погулять. В девять вечера надо было уже возвращаться обратно, иначе штраф и бульканье директора. Словом, как-то это не вписывалось в границы моих ожиданий. Кассовый аппарат стал сниться мне в кошмарных снах, но с каждым днём я чувствовала себя с ним всё увереннее.

День выдачи зарплаты был национальным праздником. Эфиопы по очереди заходили в бухгалтерию и, складывая зарплату в нагрудный карман рабочего халата, начинали радостно варить друг другу кофе, вся больница заполнялась терпким запахом этих зерён и ладана, воздух наполнялся духом предпраздничной суеты. Наши врачи заходили в бухгалтерию каждый с пакетом, потому что в нагрудном кармане столько не унести, и с серьёзными лицами шли в свои комнаты прятать это в тайные места.

Прятали, в основном, от так называемой мамидки — домашней работницы. За каждым белым сотрудником была закреплена горничная, которая приходила раз в неделю, прибиралась и стирала вручную всё бельё. Каждый сотрудник платил ей за это 200 бырр. Бывали случаи, когда мамидка портила вещь при стирке, тогда наши соотечественники устраивали настоящий скандал, лишая её и этих грошей.

Возможно, белые сотрудники были такие злые, потому что их жизнь ограничивалась высоким забором с колючей проволокой. Может быть, им мешало чувство собственного превосходства — такое случается, когда, приехав из нищеты в мир ещё более убогий и разбитый, ты вдруг можешь позволить себе жить как белый человек. За тебя убираются и стирают, тебе кланяются, у тебя в десятки раз больше денег, и ты можешь позволить себе покупать разные яркие безделушки: коралловые колье, шерстяные ковры или статуэтки из слоновой кости.

Два раза в неделю госпиталь набирал полный автобус белых сотрудников, и они все ехали по одинаковому маршруту — от одного магазина в другой. Это был настоящий цирк. Операционные и белые халаты оставались за стенами больницы, автобус привозил прямо ко входу, в него можно было сложить все десять пакетов с покупками, чтобы не таскаться с ними по торговым рядам. А ещё вылазки по магазинам — отличное время нарядиться во всё лучшее сразу: работники не стеснялись, каждый раз демонстрируя новые одежды. Также это была прекрасная возможность обсудить последние сплетни и потренироваться понимать эфиопов. Но последнее оказывалось слишком недостижимым, и часто слышалось русское:

— Вот эту кофту дай мне, тупой ты эфиоп, а не это! Это на, забери, не надо мне, это дай!

Не желая понимать древний народ и соблюдая заветы директора не общаться с ними, русские образовали в госпитале настоящий оазис шовинизма.

Мы продолжали отбивать в кассе поликлиники суммы одна за другой. Услуг было много: врачи, рентген, УЗИ, лаборатория — не было только МРТ.

Однажды, пробивая очередной чек пациенту на посещение врача, мой палец угодил мимо — и вместо «Готово» я нажала на кнопку «Копия». Меня это страшно огорчило, так как любая манипуляция на кассе отражалась в итоговом счёте в конце дня, и если было что-то не согласованное заранее, приходилось выяснять всё лично на повышенных тонах с Любовью Михайловной. Из кассового аппарата медленно выползла копия чека за предыдущую услугу. Он ничем не отличается от оригинала — с одной лишь разницей: вверху в шапке крупными буквами написано «COPY». Я сморщилась, выдохнула и отложила чек до конца смены, чтобы посмотреть, отражается ли он в итоговом счёте.

Весь день я не могла дождаться конца смены, всё время представляя орущую Любовь Михайловну. Сегодня она в жемчужном колье и с глубоким вырезом — значит, настроение у неё боевое. Когда она настроена по-доброму, по-матерински, то надевает лёгкую футболку и длинную юбку.

И вот я снимаю кассу. Она долго соображает и нервно выдавливает итоговый чек, в котором нет ни одного упоминания в том, что мною была сделана копия. 

На следующий день на работу в боевом настроении шла уже я — кажется, придумав, как компенсировать себе все вычеты.

В шапке чека мы всегда вписывали номер кабинета. Теперь на этом месте красовалось крупными буквами слово «COPY». Я замазываю его белым канцелярским штрихом, сверху пишу «№ 6» и отдаю чек Фелеке, чтобы тот проводил пациента к врачу, а полученные деньги кассой уже не учитываю. Моя задача была сразу же получить ответ от доктора. Если бы он что-то заподозрил, то Фелеке как представитель от племени кассиров сразу бы принёс его мне, в противном случае доктор отправил бы чек на проверку в бухгалтерию.

Я вспоминаю все свои навыки амхарского, интенсив изучения которого я проходила уже третий месяц, и говорю ему нечто вроде:

— Иди к врачу с пациентом. Штрих — ошибка. Говори врачу. Нет проблем. Приходи потом. 

Хлопаю его по плечу, и они уходят. 

Фелеке быстро возвращается:

— Всё хорошо. Чек — нет проблем. 

Я была уверена в том, что сама Вселенная подарила мне возможность вернуть все вычеты из своей зарплаты за нарушение режима и прочие провинности.

Несколько копий чеков в лабораторию поправили мои издержки за несоблюдение комендантского часа. Я стала добрее к директору. 

Несколько десятков копий чеков к врачам решили все мои огорчения по поводу недочётов в кассе. Я стала более понимающей к бухгалтеру Любови Михайловне.

В момент, когда я почувствовала, что госпиталь больше мне ничего не должен, я успокоилась и какое-то время перестала сливать деньги из кассы, но вскоре жадность победила, и однажды одним касанием пальца я выдала чек на 1000 бырр — и операция прошла успешно.

Я забрала деньги из кассы, стала собираться домой и задумалась: «Пришёл больной человек в госпиталь под мнимой эгидой Российского Красного Креста, а с него не только деньги взяли, но ещё и кассир себе деньги забрал. А мне зачем эти 1000 бырр? За территорию надолго не выйдешь, еда есть, вода есть, одежда есть. Да и чувства очень спорные: радости точно не чувствую, тревога одна и сомнения».

На выходе из больницы я встретила Соломона и задала ему запретный вопрос:

— Соломон, сколько твоя зарплата?
— Мадам, я получаю 1000 бырр в месяц, — серьёзно сказал он.

Достаю эти 1000 бырр и отдаю ему в руку.

— Это тебе, — быстро сказала я и тут же ушла, не дожидаясь ответа.

Ночью я не могла уснуть. Мне казалось, что он расскажет всем и директор всё узнает. С утра я скорее побежала на кассу и увидела Соломона. Он мыл пол и при виде меня заулыбался ещё радостнее, чем обычно.

— Соломон! Не говори про деньги. Это твоё. Наш секрет.

Он расцвел, стал меня обнимать и повторять «амисагенале» (спасибо).

От его радости у меня успокоилась совесть за взятые из кассы деньги, но захотелось так же радовать и других эфиопских работников. 

У госпиталя дела шли отлично, кассы были заполнены, народ болел и болел. Позволить себе лечение с российскими специалистами могли немногие эфиопы: это был один из самых дорогих госпиталей Аддис-Абебы.

Касса стала для меня чем-то волшебным. Каждое утро я приходила на работу и спрашивала себя и эту железную развалюху: 

— Ну что, кого будем сегодня радовать?

Схема была простая. Я смотрела, кто из эфиопских работников выйдет в коридор, и тот, кого я ещё не награждала, объявлялся выигравшим. Я не стремилась к определённой сумме — все получали разные денежные призы. 

В иные дни было тревожное предчувствие, как будто бы дух Любови Михайловны стоит за спиной. Тогда я вела игру по правилам и не печатала копий. Человек, выбранный с утра, ничего не получал.

Но некоторым везло, чувство тревоги уходило, и я могла спокойно пробивать копии и складывать деньги в призовой фонд.

Однажды меня схватил за руку один санитар из хирургии и возмущённо спросил:

— Мне 400 бырр, а Фаруху 800? Почему?
— C’est la vie, — грустно ответила я.

Вся эта благотворительность привела к зависти среди сотрудников. Некоторые были благодарны, но их благодарность приравнивалась к сумме их выигрыша. 

Я вновь прекратила печатать копии. Казалось, все эфиопские сотрудники затаились в мучительном ожидании, но ничего не происходило. Я упорно проходила мимо — и никто не получал денег.

В один из дней к моему окну подошёл Соломон:

— Бухгалтерия просит тебя зайти.

Моё сердце забилось чаще, я была жутко напугана. Мне потребовалось время, чтобы кровь отхлынула от лица и лёгкое головокружение сменилось спокойствием.

Любовь Михайловна заполняла какие-то бумаги и как всегда была очень занята.

— Вы меня звали? — спросила я.
— Аня, да, садитесь, — указала она на стул. Мне же хотелось бежать. — У вас всё хорошо? 
— Да, прекрасно, — ответила я, ещё не зная, какой у неё ко мне вопрос.
— Дело в том, что к нам пришёл один наш эфиопский сотрудник и сказал, что вы занимаете у них деньги и не возвращаете. Это правда?

От неожиданности у меня спёрло дыхание, и я начала кашлять. Это было очень кстати, потому что я отчаянно думала, что сказать. Но ответ пришёл сам, да и какой смысл опровергать обвинения, когда то, что ты делал, — гораздо хуже?

— Да, это так, — призналась я. — Пусть все, кому я ещё должна, напишут суммы — и я верну их на этой неделе.
— Анна, — очень осторожно и испуганно обратилась ко мне бухгалтер, — а что у вас случилось? — её глаза были круглыми от удивления.
— Я просто люблю глушить джин и запивать его мёдом, — ответила я не в тему и попросилась выйти. — Можно я обратно на кассу пойду?

Через пару дней бухгалтерия принесла мне записку от Менгисту, санитара из хирургии. Он просил вернуть ему 400 бырр. Больше записок не было.

Со временем эта игра в махинации с чеками вновь перестала мне нравиться, и я остановилась, ощутив накал страстей, учащённое сердцебиение и комедийность происходящего. При виде директора или бухгалтера меня подташнивало, и сердце замирало. Всё казалось подозрительным, потому что я знала, что меня есть за что подозревать.

Эфиопские работники всё так же ходили мимо, и ничего не происходило. Моя спонтанная благотворительность не давала им покоя, они тянулись ко мне, а белые сотрудники находили такое повышенное внимание слишком подозрительным, тем более узнав новость о том, что я занимаю у эфиопов. Дошло до того, что меня вызвал к себе директор госпиталя.

— Не стоит быть такой доверчивой, — задумчиво произнёс Александр Александрович. — Конечно, вы молодая красивая девушка, здесь много молодых эфиопов, они обращают на вас внимание, но не стоит общаться с ними — я предупреждал вас, как только вы приехали. 

Я пыталась понять, что он хочет сказать. Мне хотелось просто признаться в своей подпольной кассовой деятельности, только чтобы меня избавили от этого разговора.

— Я вроде не общаюсь, — вскользь заметила я.
— Перестаньте! — с надрывом закричал директор, — уже все в госпитале знают, что у вас роман с Зенебу — нашим электриком! У него жена приходила и жаловалась на вас! И деньги вы для него занимали у Менгисту, мы уже все знаем, перестаньте делать вид, будто ничего не происходит! Как вам не стыдно!

Всё превратилось в комедию. Я поняла, что пропустила несколько сезонов в сериале о собственной жизни и уже не знаю, что происходит. 

В первую очередь, я пыталась вспомнить, кто такой Зенебу. То, что это электрик, мне ни о чём не говорило, для меня это были просто лица в халатах. Спас ситуацию именно халат: у электриков он был синий, а не белый.

Я вспомнила: когда-то он взял хороший призовой фонд, ему повезло. Зенебу сложил ладони и чуть не заплакал: ему действительно были нужны эти деньги. Он не успел сказать спасибо, и я ушла, чтобы не привлекать внимания. На следующий день он принёс мне корзину с фруктами и оставил у ног, уходя с поклонами. Я взяла подарок, побежала с ним на кассу и встретила Любовь Михайловну:

— Это кто тебе подарил? — сразу же спрашивает она.
— Никто, — отвечаю я. — Это я хочу вам подарить, — и с испуганным лицом протягиваю ей корзину. Кажется, она поняла мою неискренность, но приняла подарок с восторгом.

До конца рабочего дня я пыталась найти этого щедрого негра, даже не зная его имени. Я встретила его на улице, он стоял, опершись о дерево, в компании наших эфиопских водителей. Он заметил меня и радостно начал звать по имени. Я подхожу, здороваюсь со всеми, беру его под руку и увожу немного в сторону, вспоминая амхарский язык, чтобы донести до него одну мысль:

— Не надо подарки, деньги — наш секрет, понял?

Он тут же хватается за голову, начинает извиняться, стучит себя по голове.

— Всё, всё, — успокоила его я. — Увидимся.

Я ушла, а эфиопы, которые стояли с ним, что-то шептали мне вслед.

Зенебу стал чаще ходить мимо кассы, мог встать напротив меня — и просто восторженно улыбался. Он был по-детски и наивно влюблён в белую женщину, которая подарила ему конверт с деньгами. 

В один из дней, когда я играла в свои финансово-благотворительные игры, выбор пал на эфиопского работника кабинета рентгенологии. У меня было правило: как только я забрала из кассы призовой фонд, он не должен быть у меня в руках больше получаса. И вот я с деньгами хожу по госпиталю и ищу ни о чём не подозревающего негра, который по роковой случайности ушёл с работы чуть раньше обычного. Не найдя его в здании, я выхожу на улицу. В четыре часа госпиталь закрывался, я уходила в полпятого, а в пять в госпитале уже не было ни одного эфиопского сотрудника, кроме ночных санитаров. Отчаявшись найти работника рентгена, я встретила на улице своего влюблённого друга. Он смотрел на меня очарованным взглядом и улыбался.

— Повезло тебе, — говорю я и отдаю ему деньги.

Зенебу относился к этим деньгам как к выражению любви. Видимо, так же отнеслась к этому и его жена, которая испугалась, что богатая белая женщина заберёт у неё мужа.

Мысли о том, что мои финансовые махинации вылились в дешёвую мыльную оперу, меня очень смешили. Когда я узнала от директора про свой роман с Зенебу, грудь разрывалась от смеха, но я молчала, так как приходилось признаваться во всех маразмах и абсурдах, иного выхода я не видела.

Я спряталась у себя в комнате и стала соображать. Белая женщина, которая ещё и любит выпить джин с мёдом, влюбилась в чёрного электрика, который ей дарит корзины с фруктами. Она не в силах сопротивляться и отвечает ему взаимностью. Менгисту уже не злится на неё, получает свои 400 бырр, но пока преодолевает чувство ревностной жадности, успевает рассказать всем, что та кассир занимает у него деньги, а может, и у других, потому что Зенебу деньги получил два раза. Зенебу, каждый раз приходя домой с деньгами в конверте, будоражит фантазии жены, и та решает, что белая женщина пытается выкупить его из семьи, — приходит прямиком к директору и высказывает своё недовольство.

Сразу после разговора с Санычем и без того слабое желание оставаться ещё на полгода до окончания контракта мигом улетучилось. Через пару дней директор с пониманием подписал моё заявление об уходе — и все в госпитале вздохнули с облегчением. Мой друг, нейрохирург по призванию, следовал всем правилам и исправно трудился, помогая своим пациентам как мог. Ему также многое не нравилось, но в его руках и знаниях нуждались больные. Я же точно была не на своём месте, и наши дороги разошлись. Ещё во время работы кассиром мы часто спорили, я любила нарушать режим, а ему хотелось большей серьёзности.

Госпиталь РКК казался мне приютом роботов, которые выполняли механические действия и не хотели делать больше, чем написано в должностных инструкциях. Как рассказывал один из врачей в госпитале, «я приехал сюда, как только закончил университет, чтобы попрактиковаться на чёрных». Прошло уже восемь лет, а он до сих пор продолжал свою практику. Основным его средством к существованию стала близкая дружба с директором и продажа ортопедического оборудования для пациентов.

Многие из эфиопов впервые едут с самых дальних районов страны, чтобы получить медицинскую помощь в старинном госпитале Российского Красного Креста. Но без денег их выставляют за ворота.

Так как я решила прервать свой контракт раньше времени, то билет мне домой не оплачивали. Деньги, которые мне удалось скопить, были потрачены на последнее путешествие по Африке, в которое я пригласила отца и свою сестру. Они же купили мне билет домой, и мы вместе улетели обратно в Россию. В этом, как я думала, последнем путешествии по окрестностям Аддис-Абебы я познакомилась с будущим отцом своего ребёнка. Тогда я ещё не знала, что он контрабандист, и, улетая, обещала вернуться. Я сдержала обещание и вернулась к нему через месяц, прожив в Эфиопии ещё год. Но это уже другая история.