По просьбе самиздата светский обозреватель газеты «Коммерсантъ» Евгения Милова вспоминает героиновый шик в России. Каким он был в её родном Калининграде и что о нём помнит свидетель эпохи из среды «золотой молодёжи» девяностых в Москве. О школьницах со зрачками в точку, жизни богемы и молодых предпринимателей, золотых часах в обмен на дозу и всеобщем равенстве жителей развалин перед дилером.
Привет, меня зовут Женя, мне 37 лет. Думаю, я наркоман. Хотя погодите, я же никогда не употребляла наркотики… Полагаю, моё выступление на встрече Анонимных наркоманов не задалось бы с первых слов. Возможно, меня бы даже прогнали. А зря.
Бронзовые «быки», герои каждого анекдота про наркоманов в региональной версии, — абсолютно понятная локация для любого, кто, хуже или лучше, помнит бум наркопотребления 80–90-х в Калининграде.
Статуя «Борющиеся зубры», установленная в 1912 году у здания Верховного суда Восточной Пруссии, символизировала битву прокурора и адвоката. В эпоху советского дефицита в скверике «у быков» продавали чернягу (ацетилированный опий). После развала СССР ассортимент, как и на полках магазинов, расширился. Мы жили неподалёку, даже в детстве у меня не было вопросов, почему тут так много странных людей, кажущихся не слишком здоровыми.
Менее распиаренная в фольклоре, но хорошо известная клиентам точка продажи ханки располагалась в моём подъезде. В квартире двумя этажами ниже жил, варил, продавал и колол легендарный наркоман Аркадий. Они с друзьями начали колоться в 78-м.
«Мы слушали The Doors, переводили тексты. Нам было тесновато дышать в этом застое, и мы искали выход. Первые пару лет собирали мак просто в центре города — за памятником Ленину были клумбы, но нас и было совсем мало, человек двадцать поначалу. Потом нам хватало области, и только после того как идеальный Советский Союз в 87-м признал факт существования наркоманов, мы стали на лето выезжать в тёплые края, делать запасы на зиму», — Аркадий делился со мной воспоминаниями в конце 90-х, на тот момент в живых не осталось никого из тех, с кем он начинал в 70-х, и даже никого из тех, кто покупал его крафт в 80-х.
Быстрые преображения его клиентов, завораживающе модных и крутых в начале пути, стали моей личной антинаркотической пропагандой. Наглядной, действенной, опередившей неповоротливую государственную. Лекции о вреде наркотиков в моей школе стали проводить лишь после того, как Калининградская область вышла на первое место по употреблению героина и количеству ВИЧ-инфицированных. Стоит отдать должное лекторам: кроме описания страшных сцен из жизни употребителей героина, которые каждый из нас видел чаще, чем хотел, они говорили, как минимизировать риски, возможные при употреблении и контактах с употребляющими.
Рассказывали о времени и местах работы пунктов, где можно было получить одноразовые шприцы и презервативы бесплатно, разъясняли, что опасно, а что безопасно при контактах с ВИЧ-положительными. Всё, что происходило вокруг, больше всего походило на фильм «Мы, дети станции Зоо». Не только потому, что советский город Калининград сохранил в себе черты немецкого города, но и потому, что героиновая наркомания в то время стремительно молодела.
Не все эти лекции прогуляла моя одноклассница Таня, но ни одна из них не остановила её у дверей подвала, где она тусовалась с ребятами постарше и где впервые попробовала героин. Не думаю, что именно героин был нужен Тане. Скорее, она просто устала быть одним из предметов в имущественном споре разводившихся родителей и нуждалась в тепле. Героин называют не только медленным или хмурым, но и тёплым.
В момент моего разговора с Аркадием Таня уже совсем бросила школу. Но ее часто можно было встретить на Центральном рынке - еще одной крупной точке купли-продажи героина и других наркотиков в Калининграде. Выглядела она не очень хорошо, но только когда я встретила ее в компании Ильи, сына моей крестной, про зависимость которого было известно, до меня дошла причина. Аркадий, напротив, выглядел отлично! Он вообще был противоестественно хорош собой, а в тот момент в очередной раз вышел из тюрьмы и, как всегда, был преисполнен готовности не возвращаться к наркотикам никогда.
Наш разговор опубликовала школьная газета – я перевелась из обычной школы в престижный лицей. В этом учебном заведении со зрачками в точку на уроках появлялись лишь единицы, например, ярко-голубоглазая дочка одного из ведущих наркологов области. Здесь, конечно, тоже прогуливали уроки, но более гламурно. Например, раз в месяц я стабильно не могла попасть на первый урок географии в субботу – накануне ночью мы с одноклассницами ходили в «самый западный клуб страны», на «Вагонку», который принимал у себя вечеринки под брендом московского клуба и журнала «Птюч». Что я там забыла, до сих пор не понимаю: мне не нравилась электронная музыка, я не употребляла наркотики, даже читать я больше любила журнал «ОМ». Но это было очень модно.
На поколение моих сверстников, приходивших к героину через клубные наркотики, Аркадий глядел свысока: «Я почему столько прожил? Потому что всегда варил натуральный продукт! А не химию эту вашу». Аркадий продемонстировал фантастическую живучесть и умер лишь в конце нулевых. В качестве рехаба он использовал свои регулярные, но не слишком продолжительные отсидки: «Достать наркотики в тюрьме намного проще, но это принципиальная позиция. Я переламывался, и сидел спокойно».
«Либо помирать с голоду, либо плясать до смерти»
Примерно в тот момент, когда я задавала вопросы Аркадию для школьной газеты, в Москве принял решение теперь уже всерьёз завязать с героином Михаил Сагалаев: он уехал в Европу, в реабилитационный центр. Представитель золотой молодёжи высшей пробы, выпускник ВГИКа и сын крупного телебосса Эдуарда Сагалаева — тогда. Учредитель клиники борьбы с зависимостями Rehab Family — теперь.
«Мы все познакомились во ВГИКе: я, Влад Опельянц, Роман Прыгунов, Филипп Янковский и ещё там несколько человек. Папа получил новую государственную квартиру на Арбате, а нашу квартиру, в которой я всю жизнь прожил, государство почему-то не забрало сразу, чем я и воспользовался и остался там жить. Мне было двадцать лет. Затем и ребята переехали ко мне: Рома, Филипп, Опель и я — и начались тусовки», — рассказывает Михаил.
Это уже не так просто представить, но в начале 90-х в Москве золотыми были только купола и цепи на шеях бандитов. Ничего из того, что впоследствии составило инфраструктуру светской жизни: бутики, модные показы, фитнес-клубы World Class или салоны Aldo Coppola, радиостанция «Серебряный дождь» с её мероприятиями, — ничего этого ещё не было. Запрос на карнавал при этом был существенным. Огромная страна только что развалилась, и в образовавшихся клуба́х пыли нужно было либо помирать с голоду, либо плясать до смерти.
Проходили отдельные вечеринки, вроде «Гагарин-Party», открывались довольно попсовые клубы, вроде Jump в Лужниках, где магию танцевальных наркотиков, а затем и героинового шика открывали для себя тонкие мальчики и девочки в ярких футболках и бандиты в спортивных костюмах. Появлялись первые глянцевые журналы, а вместе с ними — и запрос на светских героев. Нуворишам ещё только предстояло внешнее облагораживание до необходимых кондиций. Зато «отдыхавшие на природе дети гениев» были молоды, активны и впервые затянулись Marlboro ещё в школе, а не пару месяцев назад. Многие даже успели побывать за границей.
Впрочем, если послушать Михаила Сагалаева, становится понятно, что уверенность сыновей лучших советских семей была совсем не глубокой: «Мы такие потерянные люди были на самом деле. Шли сразу в бизнес, но ничего про бизнес не знали, поэтому просто делали ошибку за ошибкой. Очень много делали бесплатно, хотели проявить себя, работали за какие-то бонусы, очень важно было, чтобы нас услышали, увидели, похвалили. Естественно, все компании, которые мы создавали, рассыпались, потом заново создавались. Ну в целом мы вчетвером дружили очень крепко, и не только работали, но и тусовались вместе».
Светская молодёжь сама с азартом принялась не только ходить в чьи-то клубы, но и делать собственные. Арт-клуб Антона Табакова и вернувшегося из Парижа художника Андрея Деллоса «Пилот» открылся в 1994-м. Андрей Кобзон ещё не придумал «Джусто», а продолжал безуспешно раскручивать ресторан Maxim`s по франшизе Пьера Кардена. Фёдор Бондарчук и Степан Михалков пока лишь планировали открыть клуб «Булгаков» при картинной галерее Art Pictures.
«Некоторое время я провёл в Америке. И помню, как меня ребята встретили в аэропорту — и мы поехали в „Белый таракан“. Я тогда очень удивился этой атмосфере, потому что единственный раз в жизни видел примерно такого же уровня клуб, это было в Восточном Берлине, тоже в подвальном помещении, где нет ни касс, ни света, поэтому везде стоят свечки. Мы начали собираться там, естественно, гуляли по полной программе — было много алкоголя, и тогда же начали появляться вокруг этого и других клубов первые наркотики».
Строго говоря, „Белый таракан“, который многим запомнился как прообраз „Маяка“, просуществовал всего девять месяцев в 1993 году. Его совладелец Артур Куриленко спустя годы рассказывал в интервью журналу „Большой город“: „Концепция у клуба была тарантиновская, в стиле “Бешеных псов”, только Тарантино тогда ещё не было. Публика — политико-криминально-богемно-олигархическая. Многие, кто сейчас снимает кино или пилит наше бабло, там тусовались. „Белый таракан“ был первым в Москве клубом с закрытой, карточной системой. У нас была своя группа — Mother’s Little Helpers, исполнявшая каверы The Doors и The Rolling Stones. Мы платили им по десять долларов на рыло за выступление, пока они все не поумирали. Кстати, отсутствие музыкальной программы стало ещё одной причиной быстрого закрытия».
Под Новый год в арт-клубе, куда пускали только своих, произошло столкновение оперативников и бандитов, после чего владельцы приняли решение прекратить работу. Однако после появления слова «наркотики» хронологическая чёткость рассказа моего собеседника несколько размывается.
«Когда бегаешь с утра до ночи по клубам, ещё умудряешься на работу забежать, и там полное разнообразие препаратов: с одним покурил, с другим понюхал, с третим проглотил — и тебя под конец дня просто колбасит. Надо было успокоиться. Но алкоголь нас уже не успокаивал, потому что от него мы входили в состояние раздрая, вообще невменяемое, и единственное, чем можно было успокоиться, — это героин. По сути, героин — пэйнкиллер, сильный наркотик, который работает с болью. И это боль во всех смыслах этого слова: не только физическая, но и душевная. В душе было много всего непонятного. Было непонятно, что завтра, что с учёбой, с родителями были сложные отношения. Мы какие-то были потерянные. И конечно, наркотик был каким-то тёплым местом, в котором мы растворялись.
Конечно, в тот момент это было такое „вау“: ничего себе — наконец-то я нашёл себя и свою нишу, я успокоился. Конечно же, я не мог там адекватно оценивать ситуацию со стороны. Медленно, но верно, с какой-то точки наивысшего блаженства и максимального комфорта, это всё превращалось в ад. Что мы получали от героина? Спокойствие, уверенность: всё то, чего на самом деле не хватало в жизни, он это давал. Поэтому подсаживались очень быстро. И на систему переходили очень быстро».
С этого момента разница в социальном статусе исчезала. «Жили-то мы всё-таки более-менее прилично. Никто не был похож на разбитого наркомана из Америки 50-х. У нас были автомобили, деньги, возможности, девушки», — строго уточняет мой собеседник. И всё-таки признаёт, что жизнь героинового наркомана в центре Москвы мало чем отличалась от жизни героя провинциальной окраинной наркопрозы. Если с синтетическими наркотиками проблем не было, то героин каждый раз приходилось доставать.
За все годы употребления мой собеседник имел дело примерно с пятнадцатью дилерами, не больше. При этом принять отказ сидящий на героиновой системе наркоман не в силах: «Сидишь у подъезда часами, ждёшь, когда вынесут. Однажды отдал золотые часы за чек». Бывали случаи, когда мой собеседник наугад выспрашивал у рыночных торговцев фруктами, нет ли у них ещё и опиатов. В другой раз — ездил за МКАД к цыганам.
Под Калининградом тоже стоял цыганский табор, и даже мне доводилось там бывать. Мы с подружкой (теперь она мировой судья в области, штрафует сторонников Алексея Навального) собирались в клуб, её знакомые предложили нас подбросить, но, как оказалось, их план включал такой большой крюк. Никто никогда не знал, чем может закончиться такая поездка. К счастью, мы не попались патрулям, постоянно дежурившим на подъезде к табору. Продав товар, цыгане поскорее прогоняли покупателя. Лишь некоторым позволяли употребить тут же, на месте. Когда оказалось, что укол, сделанный моим одноклассником, золотой, его тело отвезли поближе к городу и бросили в канаву. В истории Михаила цыгане всего лишь передали наводку на него милиции.
В финале беседы я неожиданно слышу в словах собеседника точно такое же осуждение нового поколения наркопотребителей, которое так удивило меня двадцатью годами ранее, в беседе с соседом Аркадием: «От наших врачей в клинике Rehab Family, у которых есть обратная связь и статистика, я знаю, что соли, которые употребляют сейчас молодые наркоманы, гораздо опаснее, чем героин. Героину нужно несколько лет для того, чтобы нарушения в работе мозга становились невосполнимыми. Нынешние наркотики сразу поражают мозг.
Известная история, когда в Америке парочка потерялась в ста метрах от дома. Несколько суток они не могли найти дорогу домой под воздействием синтетических наркотиков. И так как они были в глуши какой-то, то они так и умерли оба — не то от голода, не то от обезвоживания. Хотя дом был в ста метрах. Посмотрите в ютюбе, как современную молодёжь колбасит, что они употребляют. Это действительно какой-то кошмар, там такие мутации, метаморфозы просто страшные, но вот героин не даёт всего этого».
Привет, меня зовут Женя, мне 37 лет. И я правда не уверена, что для того, чтобы приобрести зависимость от героина, его обязательно нужно пробовать. Он может просто сопровождать тебя всю жизнь.
