Самиздат продолжает публиковать ваши рассказы. На этот раз «Ту самую историю» рассказывает Дмитрий Брисенко, который курировал рубрику «72 слова» в журнале Esquire. Изнурительный поиск авторов, неумолимое начальство и тексты, пропитанные слезами редактора, — изнанка редакционной работы, о которой не рассказывают на журфаках.
Под забором
Вдоль уродливых заборов, сколоченных из полусгнивших древесных отходов, которые огораживают самозахваченные хозяйства, катит свои воды речка Пехорка. Однажды я сидел под одним таким забором, монотонно закидывая бамбуковую палку с леской в мутную воду. Вдруг мимо проплыла невозможная здесь, совершенная, фантастическая байдарка. Я зажмурился, а когда открыл глаза, лодка с гребцом скрылась за заборами. С другого берега реки, в шести метрах напротив, в упор рассматривала меня свинья. Мне показалось, что она презрительно улыбнулась.
В этом рассказе ровно 72 слова, он был опубликован десять лет назад в рубрике «72 слова» в журнале Esquire.
По этому поводу у меня есть небольшая история. В качестве эпиграфа, который освободит меня от ответственности за дальнейшее, я помещу здесь строки Александра Жолковского из предисловия к книге «Мемуарные виньетки»: «Авторство — вещь вообще нескромная. Особенно нахальное занятие — мемуаристика».
Итак, история. Редактор «Эсквайра» Ф. Д., заведовавший рубрикой со дня её основания, в поисках новой литературы (как тогда мне представлялось) стал обзванивать своих окололитературных знакомых. В какой-то момент дозвонился и до меня. Я быстро написал несколько текстов, которые, к моей досаде, были отвергнуты главредом Ф. Б. как «слишком мрачные». Неудачная попытка засела занозой в сердце. Я и представить не мог, что скоро у меня появится новый шанс.
Через год я оказался в «Эсквайре». В журнале я работал «удалённым редактором»: приходил на редколлегии, предлагал темы, что-то писал. За мной закрепилось несколько рубрик, которые я должен был наполнять, в том числе многострадальные «72 слова». Поясню, почему многострадальные.
Главред «Эсквайра» Ф. Б. был знаменит своим необычайным перфекционизмом. Так однажды, позвонив по заданию редакции писателю Василию Аксёнову, я услышал в трубке буквально следующее: «Я не буду больше работать с „“Эсквайром“, у вас там цензура. Я присылал три текста, и вы ни один не опубликовали». Я даже не успел рассказать, что виной тому не цензура, а суровый литературный вкус главного редактора: писатель бросил трубку.
Стоит ли говорить, что к тому моменту рубрика представляла собой выжженную дотла и засеянную солью пустошь. Всех писателей первого ряда опубликовали (не всех, конечно, — процента два с половиной из тех, кто прислали тексты, в их число, очевидно, не вошёл и Василий Павлович), второго ряда — тоже, да и третий был изрядно выкошен. Мне оставалось только перевернуть несколько неопознанных тел, чтобы убедиться, что они не дышат, и отправиться в поисках добычи в глубокий тыл. Упомянутый «поиск новой литературы», осуществляемый год назад Ф. Б., а теперь и мной, на деле оказался попыткой из последних сил поддерживать рубрику на плаву.
Я звонил и писал, звонил и писал, знакомым и незнакомым людям, сумевшим пережить миллениум, имена некоторых я помнил ещё по ЖЖ и литературным альманахам. Мне присылали тексты, многие из которых были, к слову, очень хороши. Результат оказывался почти всегда один — корзина. (Но всё-таки раз в месяц выходил новый номер с новым рассказом, пропитанным невидимыми миру слезами, а значит, мне надо было опять приниматься за поиск и обзвон.) Между тем в процессе написания писем и совершения телефонных звонков меня не покидала мысль: чувак, ну а сам-то! Давай, другого шанса не будет! Под псевдонимом там, ещё как-нибудь. Тушкой, чучелом… Ну вот, кстати, да. Под псевдонимом. Интересная мысль...
Так, с некоторых пор в моих письмах в редакцию стали фигурировать имена второстепенных, но при этом весьма самобытных авторов — Леонида Абатурова, Бориса Марецкого и Анатолия Причального. На мой взгляд, их тексты были написаны блестяще. Это были одарённые литераторы, в силу разных трагических обстоятельств не известные широкому читателю: кто-то жил в избушке, кто-то писал в стол, кто-то отбывал тюремный срок и т. д. Литературная тусовка не то чтобы игнорировала их — она попросту не знала об их существовании... После того как тексты Абатурова и Марецкого были один за другим отвергнуты, я с угасающей надеждой прикрепил к письму рассказ Анатолия Причального (сколько жизненного опыта было в этом имени!). Нажал на кнопку «отправить» — письмо полетело в редакцию. И — о, чудо! — в один из последних перед сдачей номера дней мне написала ответсек М. Л.: рассказ про речку Пехорку был принят к публикации.
После короткой и яркой вспышки радости передо мной встал вопрос: надо ли раскрывать псевдоним и как сделать это наименее травматично? Ведь главред Ф. Б., известный не только перфекционизмом, но и буйным характером («Правду ли говорят, что Ф. Б. обыкновенно ходит по редакции с шашкой?» — на полном серьёзе спросил у меня как-то Д. Б., метивший в редакторы «Эсквайра», но в итоге благоразумно выбравший себе другое пристанище), мог запросто отменить публикацию, узнав о подлоге. Может, стоило пойти по пути, например, Гари — Ажара*? Но у меня не было ни малейших представлений о масштабе литературного дарования моего коллеги; да, перед нами бесспорно яркий старт, но что будет дальше? Стоит ли тратить усилия и бросать, так сказать, зёрна таланта в неподготовленную землю? Не лучше ли столь же ярко проявить на литературной ниве свои собственные таланты?
После тяжёлых раздумий я принял решение. При всей симпатии к творчеству Анатолия я не мог позволить ему стяжать чужую — мою! — славу. И я написал главреду Ф. Б. большое письмо — фактически самодонос, в котором изобличил сочинителя Причального как самозванца и литературного проходимца. Ответ не заставил долго ждать. Он состоял из единственного слова: «Ок».
В журнале я проработал восемь месяцев, и, кажется, мой рассказ стал последним рассказом из семидесяти двух слов. Был запущен редизайн «Эсквайра», и под этим соусом рубрику благополучно прикрыли. Читателям было грустно, зато редакторы вздохнули свободно: пусть вырастает новое поколения писателей, а мы умываем руки. Война всё спишет.
P. S. Одним из адресатов моих писем был Лев Владимирович Лосев (по непонятной причине пропущенный всевидящим оком «Эсквайра»). Его стихотворный экспромт на тему «Братьев Карамазовых» не приняли, о чём я ему с грустью сообщил. Лосев вскоре умер. Перед тем как написать этот текст, я погуглил и нашёл этот стих — его упомянул в своих воспоминаниях о поэте всё тот же Жолковский («Звезда», 2009, № 7). В качестве эпилога приведу фрагмент:
«...Последней такой нечаянной радостью было появившееся осенью прошлого года нечто под названием „Своими словами (пересказ)“, набранное в строчку:
Ф. П., владелец вислых щёчек, поставил сына, блин, на счётчик! Вся эта хрень произошла там из-за бабы, не бабла. A. C. был полный отморозок, немало ругани и розог он сызмалетства получил. Сработал план дегенерата: он разом и подставил брата, и батю на фиг замочил. Всё, повторяю, из-за суки. Тут у другого брата глюки пошли, а младший брат штаны махнул на хиповый подрясник и в монастырь ушёл под праздник. Ну, вы даете, братаны!
Я по электронной почте выразил ему свой восторг и постарался перечислить всё, что заметил, но, как оказалось, упустил чуть ли не главное, о чём узнал из его ответа (от 28 сентября 2008 года): „Ia napisal etot tekst iz 72 slov po pros’be odnogo gliantsevogo zhurnala, no oni ne napechatali. Otdal v Znamia“. („72 слова“ — с недавних пор модный жанр, но в стихах он до Лосева как будто не практиковался.)».
*Французский писатель Ромен Гари опубликовал под именем Эмиля Ажара роман «Вся жизнь впереди». Благодаря этой мистификации он дважды получил Гонкуровскую премию – за себя и за Ажара
