Из невинного знакомства вырастает настоящий кошмар: двое оказываются заперты наедине с психопатом в чужой квартире, из которой им предстоит как-то выбраться, сохранив здоровье и даже жизни. Звучит похоже на квест, если бы это не произошло на самом деле в жизни редактора самиздата.
Солнце встаёт на востоке, Волга впадает в Каспийское море, мир состоит из случайностей, ничего случайного нет. Я сижу на кухне в чужой квартире на проспекте Мира. Уронив подбородок на грудь, спит на стуле хозяин, где-то в недрах комнат бродит его демонический брат. Рядом со мной сидит за столом девушка, бледная как смерть. Ей страшно, нам обоим страшно, а страх — дурной советчик. Я смотрю на яркие разноцветные кружки́, из которых составлены рукоятки двух ножей, лежащих на столе. Эти ножи с блестящими красивыми рукоятками, вероятно, наш последний шанс уйти отсюда живыми.
Одна случайность цепляется за другую, и возникает цепь событий, которую ни разрубить, ни сбросить. Пару дней назад я побывал на крыше дома, в котором сижу сейчас взаперти со спящим хозяином, его братом и девушкой. Часом ранее мы познакомились с ней в метро. Вышли вместе на «Проспекте Мира» и по дороге в Екатерининский парк заглянули в этот двор. Сели на скамейку, и я стал рассказывать, как нынешним летом со мной случился бзик: ночами в одиночку забираюсь на крыши домов по пожарным лестницам. За месяц побывал на крыше дома Нирнзее в Гнездниковском и ещё на трёх сталинках, включая эту, с декоративными зубцами, как у шахматной ладьи.
Рассказываю, что когда залез на подсобку и пошёл к лестнице, то громыхало так, будто кувалдой били. Думал, жильцы уже обрывают трубки. Постоял пять минут, подышал. Вроде, ментов нет, из окон никто не смотрит, поплевал на ладони и полез. Наверху последний пролёт забит досками наглухо, пришлось повозиться, но в итоге перелез. Там небольшая площадка и ещё одна лестница короткая, уже на финальную крышу, где вот эти зубцы. Залез туда, а она небольшая, они всегда меньше, чем кажутся с земли.
Сидит, слушает. Смотрим на облака, они красиво плывут над шахматными зубцами.
Рассказываю, что первым был дом на площади Рижского вокзала. Там на самой крыше башенка, в ней кто-то жил, я иногда видел с Сущёвки свет в окнах. Той ночью окна не горели. Залез на крышу, потом на башню. Обошёл её по кругу по железным мосткам и решил уже спускаться, но тут заметил, что одно окно приоткрыто. Подошел поближе, начал всматриваться в комнату — интересно же. Из темноты стали проступать контуры, силуэты: стол, кровать, шкаф. Вдруг подумал, что, пока топал по крыше ботинками, хозяин башни всё это время стоял у портьеры и меня разглядывал. И как только подумал, тут же на подоконник сиганул огромный чёрный кот! Эта внезапность напугала так, что мигом добежал до пожарной лестницы и через минуту стоял на земле — экстремально быстрый спуск. Чёртов кот!
Кивает, улыбается. Плывут облака, я начинаю рассказывать про дом Нирнзее, про вахтёршу, мимо которой можно пройти, если сделать морду кирпичом, как если бы ты шёл к себе домой, но тут нас окликает пьяный мужик с соседней скамейки. Там была компания собутыльников, обычные дворовые колдыри, к этому моменту они разошлись, и мужик нас заметил.
«Ребята, — говорит, — простите меня, но сегодня я бухал. Это у меня раз в год такое, когда день памяти». Рассказывает, что служил в Афгане и, как дембельнулся, так каждый год в этот день пьёт за друзей, которые там остались. Говорит, что очень расстроим его, если сейчас уйдём — мы симпатичные ребята. «Да вы заходите ненадолго в гости, посидим, угощу вас кофе, у меня хороший, привозной. Я из этого дома, тут родился, всю жизнь живу. Хотите честно? Я ни с кем не знакомлюсь вот так на улице и тем более не зову в гости. Просто такой день».
Ему на вид лет сорок, он похож на уставшего от жизни и воспоминаний человека. Про себя думаю: ну, можно зайти ненадолго, тем более в дом, на крыше которого побывал на днях. В этих совпадениях — от крыши дома к его внутренностям, от одного случайного знакомства к другому — проступает какая-то закономерность, и от неё уже просто так не отмахнуться.
Ладно, дядь, пошли, если ненадолго.
В лифте тесно, густо несёт перегаром, мужик и правда накидался, хоть и говорит связно и почти без усилий. Едем в молчании, в какой-то момент он вынимает из рукава олимпийки нож, довольно ловко, я не успеваю заметить движения. «Это, — показывает, — нож». Такие ножи с наборной рукояткой из ярких разноцветных кружков делали зэки на зонах, я видел их очень давно, в своём уральском детстве. Мужик удручён. «Ну как так! Молодые, хорошие — и не знаете элементарных вещей, правил безопасности. Я всегда пойду с ножом, даже если за хлебом. Но я-то мирный, а Москва большая, много ёбнутых. Хорошо, что я не из этих придурков. Нет, так нельзя, вы поразмыслите серьёзно».
Наверное, надо было уйти. Но мы почему-то не ушли. От мужика исходило простодушное обаяние, точно старший товарищ по оружию наставлял новобранцев, чтобы те по дурости не погибли в первом бою и оставались живыми до конца, до полной победы.
Выходим из лифта и оказываемся у одной из железных дверей. Два поворота ключа, яркий свет в прихожей, два поворота ключа уже с другой стороны. По коридору идём на кухню мимо комнат с закрытыми дверьми. Кухня большая, тут вообще всё выглядит большим: коридор, двери, потолки, мебель, да и хозяин квартиры довольно крупный. Садимся за стол. Хозяин уже у плиты, варит кофе.
И тут я слышу, как где-то скрипит дверь. Слышу шаги: кто-то вышел из комнаты и шлёпает тапками по паркету. И вот на пороге кухни стоит, занимая собою весь проём, коренастый, плотно сбитый мужик. Пристально, без стеснения разглядывает нас. «Это мой брат, — говорит хозяин. — Приехал из Уссурийского края, из мест лишения свободы. Живёт у меня пока что».
Так, теперь понятно, откуда нож с наборной рукояткой. Брат говорит: «Кто это? Нахуя ты их сюда привёл?» Глаза у него злые, и, похоже, он тоже в дрова. Хозяин говорит: «Это мои друзья, я их позвал к себе в гости, отвали». Брат говорит: «Какие друзья? Нахуя ты их привёл?» «Слушай, — говорит хозяин — иди к себе, не мешай людям отдыхать, иди к себе, ладно?» В его голосе появляется металл, и брат вдруг соглашается: «Ладно-ладно, просто хотел прояснить, кто они. Ну, если гости, то и ладно».
Уходит. Хозяин разливает по чашкам кофе. Рассказывает, что его брат провёл несколько лет в исправительной колонии, и из-за перемены обстановки его мажет, давно на воле не был. «Но вы не обращайте внимания, — говорит, — так-то он у меня нормальный, послушный».
Через несколько минут всё повторяется. Брат приходит на кухню и заводит по новой. «Слушай, чё за люди? Зачем они тут? Вот скажи, — оборачивается ко мне, — ты как сюда попал?» — «Меня твой брат позвал в гости». — «Мой брат? А ты давно знаешь моего брата?» — «Мы познакомились во дворе и просто пришли вместе». — «Просто пришли? А вас сюда кто-то звал?» — «Слушай, ну мы допьём кофе и пойдём». — «Интересно! Вот прямо так и уйдёте, да?» «Эй, — вмешивается хозяин, — хули ты на людей бросаешься? Хули заладил? Иди, давай, к себе». — «Всё-всё, ухожу. Просто интересно, что за люди. Всё, иду-иду».
Уходит. Через несколько минут возвращается. «Нет, я не понимаю! Эй, чё ты тут сидишь?» «Ну что ты опять, — говорит хозяин, — дай мне с ребятами поговорить! Иди к себе, иди уже!» — «Ладно, ладно!» Уходит.
Атмосфера накаляется. Хозяин понемногу выбывает из реальности, его реплики всё бессвязней. «Ну, вы это, короче… кофе там... на плите». Он засыпает прямо на глазах, и я ничего не могу с этим поделать.
Брат заходит на кухню. Заговариваю с ним, пытаюсь втолковать, что мы оказались здесь совершенно случайно. Он в домашних трениках, без майки, на груди у него распластал крылья разноцветный дракон. «Красивая, — говорю, — татуировка». «А знаешь, что она значит?» — «Нет». — «Пошли, я объясню». — «Да нет, зачем». — «Пошли, пошли. Пойдём ко мне, я там тебе объясню. Ну, чё сидишь, идём!» — «Да мне и тут нормально». — «А, ты дерзкий, да? Пошли! Хочу одну вещь тебе показать». — «Никуда не пойду. Мы к твоему брату пришли». — «К моему брату! А ты давно знаешь моего брата? Ты откуда вообще взялся? Давай, короче, пошли. Одну вещь тебе сейчас покажу. Идём, блядь!»
Тут, к счастью, включается хозяин. Это его финальный выход: сказав очередное «иди к себе» и проводив брата из кухни спотыкающимся, гаснущим взглядом, он вырубается.
Хозяин сидит, уронив подбородок на грудь, где-то в недрах комнат бродит его демонический брат. На столе лежит пара ножей — те самые, с рукоятками. Смотрю на них и гоню от себя мысль, что это наш последний шанс.
Смотрю на девушку. Лицо у неё кукольное, неживое. Всё это время она молчит. Поначалу пыталась что-то сказать, но ей тут же дали понять, что у дверного коврика здесь больше прав, чем у неё. До неё очередь тоже, конечно, дойдёт, но чуть позже.
Брата пока не видно. Слышен шум воды в туалете. Сколько времени у меня есть — минута, две? Подхожу к хозяину, трясу за плечи. «Просыпайся!» Трясу. «Просыпайся!» Ещё трясу. «Чёрт, да проснись же!» Наконец он открывает глаза. Пытается понять, чего от него хотят. «Вы уже уходите?» — «Да, нам пора». — «Домой?» — «Домой, домой». — «А может...» — «Нет, мы прямо сейчас уходим». «Хорошо», — он кивает и пытается встать.
Появляется брат. Хозяин немного пришёл в себя, и брат после препирательств изгоняется из кухни. Втроём идём в прихожую. При виде двери испытываю сложные чувства. Но хозяин что-то долго возится с замком, всё не может открыть. «А, — говорит, — понятно. Он запер дверь на второй замок. Эй! Дай ключ!»
Брат выходит в коридор. «Что? Какой ключ?» — «Ключ от двери!» — «У меня нет». — «Давай ключ, живо!» — «Слушай, давай я позвоню Че Геваре! Я звоню Че, он приезжает — и мы всё выясняем». — «Да оставь их в покое, это нормальные ребята, я их сюда позвал!» — «Погоди, ты не понимаешь! Сейчас я звоню Че, и он...» — «Дай же ёбаный ключ! Подождите немного, ребята».
Хозяин идёт к брату и уводит его в комнату.
Стоим в прихожей. Ждём. Из комнаты долетают отдельные фразы. Думаю о том, что брат всё же сможет убедить хозяина, что мы и в самом деле не те, за кого себя выдаём. Что мы не хорошие, милые ребята, а мусора под прикрытием. Проникли сюда обманом. Расколоть нас по силам только Че Геваре, экзорцисту в байкерской косухе. На крайняк у брата есть что-то в его комнате. Что-то, что нужно показать одному из акабов. Это как-то подействует — возможно, летально. А после и с другим можно побазарить, по-другому. Короче, дверь открывать нельзя.
Смотрю на бедную девушку: очевидно, она думает о том же.
Наконец в коридор выходит хозяин. Подходит к двери, вставляет ключ в замок. Два щелчка, дверь открыта. Мы не ждём лифта, идём вниз пешком. «Ребята, — говорит нам в спины хозяин, — простите меня, ради бога. Мой брат сейчас не совсем в порядке, но это пройдёт. Вы уж простите его. Такой день».
Выходим из подъезда. Молча идём к метро, не глядя друг на друга. Стеклянные двери, эскалатор, поезд. Девушка заходит в вагон. Кажется, успеваю сказать ей «пока». Двери с грохотом закрываются.
Стою на платформе один. Красные огни уходящего поезда, чёрный туннель, прохладный ветерок. Девушка уже не узнает, что на крыше дома Нирнзее есть классный двухэтажный павильон, в котором в 1920-е годы был кинотеатр. Над павильоном вышка, похожая на опору ЛЭП. Если забраться на самый верх, то можно увидеть людей, гуляющих в свете фонарей по обеим сторонам Тверской — такая там высота. Она не узнает, что если вдруг решиться и полезть днём на крышу девятиэтажки в районе Маяковки, да ещё и в компании девушки, которая устанет по дороге и будет тихо рыдать, то на обратном пути из окна высунется очень недовольная дама и пригрозит вылить на вас кипяток из чайника. Она не узнает, что я потому и решил лазить на крыши только ночью и без компаний, ну а после случая с хозяином и его братом и вовсе перестал. Тут нет какой-то прямой связи, нет звеньев какой-то цепи, просто так бывает, когда что-то внутри перегорит — и всё.
