Маргарита Грачёва — одна из самых известных жертв домашнего насилия в России: не желающий разводиться муж отрубил ей обе руки. Сейчас она — лицо борьбы с домашним произволом, человек, к которому за поддержкой и помощью обращаются тысячи женщин со всей страны. Репортёр самиздата Ирина Щербакова отправилась в Санкт-Петербург к Грачёвой, в Серпухов — к её маме, поговорила с Андреем Малаховым, Ксенией Собчак, Виталием Милоновым и Оксаной Пушкиной, чтобы узнать, как человек, переживший травму, справляется с ней и смог стать рупором перемен.
Ещё при первой встрече телеведущий Андрей Малахов предупредил её: она больше никогда не сможет вернуться к своей прежней жизни. «Вам предстоит стать послом борьбы за женские права и против насилия, вы должны понимать это», — сказал он ей в киностудии имени Горького, где снимается его программа «Прямой эфир». И он был прав: как бы Маргарита Грачёва ни мечтала, в жизнь, которой она жила до 11 декабря 2017 года, когда утром муж вывез её в лес и отрубил обе руки, обратной дороги нет. Она сотни раз терпеливо повторяла детали истории, которая в медийном поле обрела десятки разных форм. Была сжата и упрощена до новостных сюжетов. Стала аргументом в спорах о том, нужен ли в России закон о профилактике семейно-бытового насилия. Превратилась в два документальных фильма для шоу «Док-Ток», которое Ксения Собчак ведёт на Первом канале, и в книгу «Счастлива без рук», написанную самой Маргаритой в соавторстве с матерью, Инной Шейкиной.
Грачёва педантично пересказывала, что и как с ней произошло, на киностудии Горького во время съёмок «Прямого эфира», спрятав за спину руку с протезом; на ток-шоу «Новой газеты» «Скажи Гордеевой», в бесконечных интервью. Утром 11 декабря 2017 года муж Дмитрий вывез Маргариту в лес, поставил на колени, перекрутил ей кисти рук заранее заготовленным жгутом, чтобы она не умерла от кровопотери, взял топор, отрубил руки, посадил в машину, повёз в Серпуховскую больницу, повторяя снова и снова «Какой адреналин!», и бросил в приёмном покое.
Брюнетка с негромким голосом, круглыми щеками и живыми глазами, Маргарита чеканно и безэмоционально все эти годы проходится по собственной истории. Как полицейским удалось найти три куска левой кисти в лесу и как ей повезло с погодой: из-за нулевой температуры не случилось ни обморожения, ни некроза, и куски всё же удалось соединить вместе и пришить. Её левая ладонь, маленькая, испещрённая шрамами, немного одутловатая и с тёмно-розовой кожей, заметно темнее, чем на запястье, не сгибается до конца и утратила чувствительность. Вместо правой кисти, которую сохранить не удалось, у неё чёрно-белый протез с надписью bebionic, доходящий до середины запястья. Протез нельзя мочить, и даже простейшие задачи стали сложными. Свою самостоятельность ей пришлось осторожно отвоёвывать, шаг за шагом, в мелочах. Застегнуть пуговицы Маргарита не может, но водить машину научилась заново. Помыть посуду руками, в раковине, — нет, а вот поменять коту наполнитель в туалете — да. На то, чтобы порезать салат, у неё может уйти минут сорок. Но убирать в квартире нужно регулярно — как иначе с двумя детьми.
Для Грачёвой всё это уже стало строкой биографии, фактом жизни, вроде свадьбы, окончания института, рождения двух сыновей-погодков или работы в рекламном отделе газеты «Серпуховские вести». Грачёва — не из тех людей, которые показывают тяжёлые эмоции: в сторис, на обложке книги, на фотографиях в инстаграме, в эфирах она улыбается. Даже её мать вспоминает, что в детстве Маргарита не говорила, что что-то не так, а молчала, никогда не жаловалась. Но стоит ей перейти с деталей своей жизни на тему домашнего насилия — тему, преследующую её вот уже третий год, — она сразу же мрачнеет.
Директ инстаграма регулярно приносит ей жалобы от женщин со всей России, которых бьют и калечат их мужья, и она лихорадочно прокручивает в голове, может ли помочь именно этому человеку. Она уже привыкла к этому. «Ну, наверное, что-то уже на автомате, как у врачей: ты не можешь всех пропускать через себя — сойдёшь с ума», — говорит Маргарита. Прочитать очередное сообщение. На автомате дать контакты юристов, кризисных центров, мест, где можно получить психологическую помощь. Не вовлекаться. Как-то в своих сториз Грачёва рассказывала о женщине, которой муж выдавил глаза: один «висел на ниточке», другой вытек. Мужу дали всего пять с половиной лет, и не лишили его родительских прав. Грачёва сразу направила женщину к Мари Давтян, которая вела её дело в суде, и спросила у подписчиков, можно ли получить инвалидность, потеряв один глаз, — оказывается, нет, если второй сохранил функциональность.
Подписчики желают ей удачи, хвалят за смелость, стойкость и за то, что она не теряет веры в лучшее, но её и нередко обвиняют в том, что она создаёт хайп вокруг собственного несчастья. Вместе с поддержкой она получила немало оскорблений и осуждающих комментариев после того, как снялась для соцсетей в нижнем белье. На фото Маргарита в длинном платье-жилете, с профессиональным макияжем, под студийным светом сидит на стуле. Волосы зачёсаны назад. На голове ободок с кошачьими ушками. «Самое ценное качество в женщине — это скромность и смирение», — пишет одна из читательниц Маргариты.
Фотосессия, впрочем, похожа не столько на попытку хайпануть, сколько на стремление молодой женщины заново почувствовать себя красивой и сексуальной. Женщины, потерявшей руку, перенёсшей десяток операций и курс реабилитации, каждый день надевающей на культю сперва тесный силиконовый лайнер-подкладку, а затем полуторакилограммовый протез, рискующий сломаться от резкого движения. Вынужденной слушать комментарии незнакомцев на улице, в магазине и на интервью.
Маргарита Грачёва превратилась в одного из главных спикеров по теме домашнего насилия. Ей приходится повторять одно и то же по многу раз, высказываться о защите женщин от насилия, участвовать в дискуссиях с политиками, общественными деятелями и чиновниками. О типичном таком разговоре — с депутатом Виталием Милоновым — Грачёва вспоминает с видимым раздражением: «Он прямо по людям идёт. Говорил всё как обычно. Что законом о профилактике домашнего насилия мы влезем в семьи, будем разрушать их. А жена должна всё терпеть и не выносить на люди. Ну это, наверное, откуда-то издревле идёт: бьёт — значит любит, терпи, один раз ударил — ничего страшного».
Случай Грачёвой вспоминают, когда нужно доказать: нет, бьют, калечат и убивают не обязательно в семьях алкоголиков, нет, не все милые, которые бранятся, «только тешатся», и нет, «доводить мужика» тоже не обязательно. Как она смогла справиться с травмой, превратить свою историю в медийное событие и стать лицом борьбы с домашним насилием?
Мама
Улица Джона Рида в Серпухове, навязчивые мысли Дмитрия Грачёва об изменах жены и создание книги «Счастлива без рук»
Инна Шейкина приехала в Серпухов в восемьдесят шестом году, по распределению, из Омска — работать испытателем электрических машин на местном заводе. Вышла замуж. Родила дочь Маргариту, затем младшего сына, которого старшая дочь прозвала «Серая Шейка». Она никогда не сталкивалась с домашним насилием, а её развод прошёл мирно.
Завод в девяностые закрыли, работы в городе было ещё меньше, чем сейчас. В конце девяностых Шейкина, случайно услышав по местному радио, как диктор говорил дозвонившейся девушке «Приходите к нам, у вас такой голос глубокий, красивый», решила: значит, на радио нужны женские голоса, почему бы и ей не попробовать. Ей сказали: «Ну, голос у вас, конечно, не такой низкий» — но предложили работать корреспондентом. С радио она переключилась на газеты. С газет — на местный телеканал «ОТВ-Серпухов», редакция которого находится на улице Джона Рида.
Улиц, названных в честь американского журналиста, автора хроник Октябрьской революции, умершего в Москве от сыпного тифа в тридцать два года, по всей стране три. В Астрахани, в Серпухове, где провела молодость Инна Шейкина и выросла её дочь Маргарита Грачёва, и в Санкт-Петербурге, куда Маргарита перебралась жить прошлой осенью.
На улице Джона Рида — серпуховской — Инна Шейкина находилась, когда её дочь пропала. Искать Маргариту начали почти сразу: все знали о её сложном разводе, однажды её муж Дмитрий даже приходил к ней на работу и устроил скандал с вытряхиванием содержимого сумки. За несколько дней до того как муж второй раз вывез Маргариту в лес, Грачёва предупредила коллег: «Если на час опаздываю — что-то произошло» — и попросила записать номер семейной машины, которой теперь пользовался в основном Дмитрий.
Первые годы брака у Грачёвой всё было, по её же собственным воспоминаниям, «как у людей». Вышла замуж студенткой. На свадебных фотографиях стоит в белом платье с открытыми плечами и драпировкой, волосы уложены аккуратными локонами, на руках французский маникюр с аккуратными белыми кончиками ногтей. Жили с мужем сначала в квартире его бабушки, потом переехали в однушку, доставшуюся от покойной бабушки уже Маргарите. Если и ссорились, то Маргарита сама шла мириться: соглашалась на компромиссы, проговаривала проблемы, успокаивала мужа. Была уверена: замуж нужно выходить раз и навсегда, иначе какой вообще смысл это делать. Муж порой грозился, что за измену Маргариту убьёт, но казалось, что он это говорит в шутку. Да и изменять сама Грачёва не собиралась: считала, что это недопустимо.
Спустя почти пять лет семейной жизни Грачёв стал охладевать к жене — и уже к лету семнадцатого она обнаружила, что живёт с мужем как с соседом: не разговаривая, не обедая за одним столом, с отдельным бюджетом (детский сад сыновьям Диме и Даниле и подарок маме на юбилей Маргарита оплачивала сама). Грачёва теперь будто бы существовала для мужа чисто номинально, и её жизнь не вызывала у Дмитрия никакого интереса — он сознательно ушёл в скорлупу. На вопросы жены он отвечал сквозь зубы, а когда находился дома, часами сидел за компьютером. Возвращался с работы поздно, чтобы поменьше времени проводить с супругой.
Впрочем, когда Маргарита Грачёва собралась разводиться, муж решил: просто так от него уйти нельзя, от таких, как он, не уходят, разлюбив.
У Дмитрия Грачёва появились навязчивые идеи об изменах жены. Он стал следить за каждым шагом Маргариты, в один момент заставил её пройти тест на полиграфе, на что потратил семь тысяч рублей. Маргарита согласилась на полиграф: она-то знала, что не изменяет, и хотела сохранить «нормальные отношения» ради детей. В один момент, разозлившись, муж избил её — эти фотографии с синяками на бедре Маргарита позже показывала на вечерних ток-шоу, чтобы убедить зрителей: она говорит правду. За месяц до трагедии Дмитрий вывез Маргариту в лес и угрожал ей, а после этого участковый принял заявление, но вскоре закрыл дело.
Одиннадцатого декабря 2017 года Маргарита не пришла на работу. Несколько часов спустя Инна Шейкина уже сидела в кабинете главного врача Серпуховской больницы имени Семашко — спрашивала, можно ли будет восстановить хоть одну из рук или сделать протез, просила пустить её к дочери. Через пару дней она уже в студии с Андреем Малаховым. Шейкина, на семейных фотографиях обычно одетая в нарядные светлые пальто, чуть накрашенная, с уложенным каре, — у Малахова была в джинсах и зелёном свитере, без грамма макияжа. Волосы стянуты в хвост. Лицо человека, который последние несколько дней спал урывками. Голос, дрожащий от возмущения.
В один момент Шейкина почти перешла на крик, но сдержала себя, явно с усилием. Это произошло, когда мать Дмитрия Грачёва, тоже приглашённая на шоу, начала утверждать, что у Дмитрия с Маргаритой был счастливый брак и угроз Маргарите тоже не было, — монотонным голосом, будто пыталась убедить саму себя.
На встрече в небольшом ресторане на первом этаже серпуховского торгового центра Шейкина говорит тихо и мягко, чуть устало. Здоровается с официанткой — оказывается, неплохо знает её семью, рассказывает про Серпухов: городу почти семьсот лет, на гербе павлин, по улицам с недавних пор тоже расставлены одиннадцать чугунных павлинят в разных костюмах. Есть павлинёнок-пожарный, павлинёнок-спортсмен, конферансье, ожидается павлинёнок-врач. Работа в Серпухове есть, но платят в разы меньше, чем в Москве. Некоторые мужчины уезжают в столицу — к примеру, устраиваются охранниками. Шейкина не один год освещает местные новости — и в больнице, куда Дмитрий Грачёв привёз её дочь из леса, ей до этого приходилось снимать.
Шейкиной непросто далось решение заговорить о том, что произошло с Маргаритой. Она задавала себе вопрос: может ли она вообще говорить о личной жизни своей дочери. Сомневалась, но всё-таки решилась. В первую очередь она объясняет это тем, что хотела добиться того наказания для Дмитрия Грачёва, которое соответствовало бы его преступлению.
Отчасти тут сыграл роль и журналистский опыт Инны: она говорит, что не совсем понимает людей, которые хотят, чтобы об их ситуации рассказали, но сами говорить отказываются. Она вспоминает, что сама сталкивалась с этим в работе. К ней не раз обращались с просьбой снять сюжет, чтобы привлечь внимание к происходящему в Серпухове, но добавляли: «Вы расскажите сами как-нибудь, мы сниматься не будем». Шейкина объясняет это тем, что люди боятся. Сама она считает: «Если ты хочешь, чтобы о твоей проблеме рассказали, хочешь привлечь к этому телевидение, то имей смелость говорить».
Когда чья-то история становится новостью, она уже больше не принадлежит человеку, с которым случилась. Её начинают рассказывать другие, и в каждой версии она обрастает всё новыми и новыми деталями, пока не меняется до неузнаваемости, мутирует, превращается в нечто абсолютно чужое и инородное. История становится проекцией, рассказом про людей, существующих лишь в новостном сюжете и носящих имена реальных личностей по некоторому недоразумению. Единственный способ вернуть себе контроль над историей — заговорить самому.
Шейкина объясняет это в осторожных формулировках. «У нас немножко такое отношение к СМИ — где-то мы это заслуживаем, конечно, но тем не менее. Когда что-то, не дай бог, случилось с твоими близкими — взяли в заложники, попали в аварию, считается дурным тоном общаться с журналистами. Человек должен впасть в горе, страдать, а не давать интервью. Но я, например, сама как журналист знаю: если не говоришь, кто-то расскажет по-своему».
Ошибки допускали даже, по словам Шейкиной, «небульварные» издания: кто-то путал, какую руку Маргарите отрубили, кто-то писал, что пришили обе. Ещё на Маргариту и её мать предсказуемо свалились сотни чужих интерпретаций истории, домыслов, предположений «если бы»: как стоило бы ответить мужу, чтобы предотвратить насилие, изменяла ему Маргарита на самом деле или нет. Так, к примеру, психолог на «Док-Токе» обвинял Маргариту в том, что она не сопротивлялась: «Надо было биться, кусаться!»
«Ещё были шикарные женщины-психологи, — вспоминает Шейкина. — Они позвонили, представились: Союз матерей России. Спросили: может, нужна какая-то помощь Рите? Я подумала: может, действительно Рите с психологом позаниматься? А они оказались тоже с Первого канала, и всё свелось к одному: «Рита, вы такая замечательная, вы так много знаете стихов, вам надо прийти в студию».
Тема домашнего насилия теперь тоже стала неразрывно связана с жизнью Инны. Книгу — двухсотстраничную «Счастлива без рук» — Маргариту убедила написать именно мать. Сперва Маргарита отказалась — Инна начала писать сама. А примерно год спустя, когда уже было написано несколько глав, Маргарита приехала в гости к матери. Инна показала ей текст. Маргарита стала читать, замолчала. Инна ждала, какая будет реакция. «И она как-то приняла это. Вот, что называется, зашло. Стала говорить, что должна быть обязательно вот такая-то глава. Дальше начали работать вместе над книгой».
И Шейкина, и дочь общаются с жертвами домашнего насилия. Шейкина старается их поддерживать, помогала одной из женщин собрать деньги на операцию. Говорит, что время от времени всё ещё расстраивается из-за комментариев хейтеров, осуждающих жертв: «о чём они думали», «почему сразу не ушли», «вот теперь-то она поймёт», «я бы почувствовала», «я бы поняла», «я бы сразу ушла». Знает подробности широко обсуждавшихся в медиа историй о домашнем насилии. Объясняет, что всегда готова говорить об этом в интервью. «Кто-то говорит: ну когда уже вы успокоитесь?.. Я понимаю, если бы был принят закон о профилактике домашнего насилия, если бы охранные ордера ввели, открыли центры помощи жертвам насилия. Тогда, наверное, не стоило бы ходить и продолжать говорить одно и то же. Биться головой о стену. Но по сути-то ничего не изменилось. Как было, так и есть. Так же продолжают калечить и убивать. И государство ничего не собирается, по-моему, менять. Если чиновники высшего уровня отвечают Европейскому суду, что проблема домашнего насилия преувеличена конкретными юристами и женщинами, значит, им удобно думать, что проблема не настолько серьёзна».
Шейкина осторожно разливает чай по двум чашкам — себе и собеседнику — и продолжает: «Другими мы стали, однозначно. Не знаю — лучше, хуже. Просто другими. Когда человек что-то такое переживает… Я уже не смогу пройти мимо, если увижу домашнее насилие. Слава богу, что у нас закончилось так: Маргарита жива, и ей даже руку одну пришили. Но кажется теперь, что мы должны помочь тем людям, которые от этого тоже пострадали или могут пострадать. С другой стороны, сильного оптимизма по поводу того, что нас услышат силовые структуры, государственные или даже религиозные, у меня нет. Противостояние, стена какая-то — почему, зачем?»
Затем Инна резюмирует: «Все защищают только себя, психику свою, кто-то считает, что защищает скрепы: поднять руку, мол, — это наш чуть ли не код культурный. А жертвы и по сей день остаются незащищёнными».
Суд
Максимальная огласка, четырнадцать с половиной лет и лишение родительских прав
Защищать интересы Грачёвой в суде вызвалась адвокат Мари Давтян. Тридцатитрёхлетняя Давтян — брюнетка с мягкими чертами лица, её офис находится в тихом московском переулке недалеко от Сахаровского центра. Защита прав женщин — то, чему Давтян полностью подчинила свою адвокатскую карьеру. Она соавтор законопроекта о профилактике семейно-бытового насилия. Участвует в рабочих группах Госдумы и Совета Федерации по разработке этого закона. Возглавляет Центр защиты пострадавших от домашнего насилия при Консорциуме женских неправительственных объединений.
Максимальная огласка — та стратегия, которую Грачёва и Давтян выбрали, чтобы муж Маргариты получил более суровый приговор, а сама Маргарита — компенсацию. Многие юристы говорили Маргарите: не ждите, что мужу дадут больше трёх-пяти лет. Грачёву дали четырнадцать с половиной. «Именно благодаря общественному резонансу, вниманию средств массовой информации удалось возбудить уголовное дело и назначить Грачёву наказание, соответствующее его преступлению, — считает Мари Давтян. — Я не уверена, что в обычных случаях такое было бы возможно».
Сотрудники Следственного комитета поначалу закрывали глаза на многие детали, например на то, что Маргариту, запугав, два раза вывозили в лес. «Изначально уголовное дело возбуждалось только в связи с причинением тяжкого вреда здоровью и угрозой убийством, — объясняет Мари Давтян. — При этом следствие абсолютно игнорировало тот факт, что Грачёв дважды похищал жену, вывозил её в лес. А похищение — тоже преступление, и, соответственно, за него назначается отдельное наказание и отдельные сроки».
Вывезти жену в лес и угрожать ей — не самый редкий в современной России ход. Мари Давтян и её коллеги-правозащитники не раз сталкивались с этим в работе. И продолжают сталкиваться до сих пор. Возбуждать уголовное дело по факту похищения следственные органы чаще всего отказываются. «Нам приходится убеждать сотрудников Следственного комитета в том, что муж не имеет права похищать жену: она не его собственность, он не может без её согласия её куда бы то ни было увозить», — говорит Давтян.
На суде прокуратура до конца настаивала на том, чтобы не лишать Дмитрия Грачёва родительских прав: несмотря на то, что он отрубил жене руки, он хороший отец, который добросовестно выполнял свои обязанности. Лишить Грачёва родительских прав всё же получилось — тоже благодаря огласке. «Действительно, — объясняет Давтян, — долгий период времени была такая практика: мужчины, совершавшие преступления против своих жён, не лишались родительских прав в отношении общих детей. А суды и органы опеки выступали против: он же совершил преступление против жены, а не против детей, дети-то не должны в этой ситуации страдать. Практика эта очень порочная. И, кстати, благодаря делу Грачёвой она стала меняться. Нам удаётся лишать многих отцов родительских прав, говоря о том, что совершение преступления против матери детей не может не повлиять на жизнь этих детей».
Давтян уверена: когда мужчина совершает насилие по отношению к жене, он понимает, что после этого жизнь детей изменится в худшую сторону. А значит, делает это сознательно, и о том, что он «хороший отец», тут не может быть и речи.
Насилие
Как русские семьи друг друга калечат + Милонов, Собчак, Пушкина, Малахов
Не то чтобы случай Маргариты Грачёвой — единственный. Женщины, а ещё дети, старики и некоторые мужчины подвергаются в России насилию со стороны родственников регулярно. Члены российских семей друг друга истязают, бьют, калечат, давят, ломают, расчленяют. Почти треть жителей России — 31 процент — сталкивались с домашним насилием, как свидетельствуют данные опроса Левада-Центра. Радио Свобода со ссылкой на Росстат сообщило, что в 2016 году, за год до того как Грачёву сделал инвалидом муж, от домашнего насилия пострадали 16 миллионов женщин. Эти истории регулярно попадают в новости, и в последние несколько лет резонансных дел о домашнем насилии, из-за которых люди собирались на пикеты и ломали копья в комментариях в соцсетях, стало больше. Сёстры Хачатурян, убившие отца, чтобы защититься. Яна Савчук, до смерти забитая в центре Орла. Анна Овчинникова, которую муж задушил, а потом вывез в лес в чемодане.
Попытки принять законопроект о профилактике семейно-бытового насилия пока не увенчались успехом. Депутат Госдумы Оксана Пушкина, одна из соавторов законопроекта, неоднократно получала угрозы. Православные и другие консервативные активисты возмущались, что сама идея такого законопроекта — с уголовной ответственностью и охранными ордерами, защищающими жертв от тех, кто уже поднял на них руку, — развалит российскую семью.
Депутат Госдумы Виталий Милонов в разговоре с самиздатом рассуждает: «Поскольку семья является самым лучшим вариантом человеческого развития — не всегда возможным, но безусловно наиболее ценным, — подчёркивать семью как место повышенного бытового насилия нельзя. Я бы, наверное, на самом деле предложил законопроект о профилактике семейно-бытового насилия среди сексуальных меньшинств. Потому что количество преступлений, совершённых на почве бытовой ненависти, у больных гомосексуализмом гораздо выше, чем у нормальных людей. Они постоянно друг друга режут, убивают, душат и так далее. В семьях же, как в любом человеческом общежитии, случаются различные эпизоды, но я считаю, что в принципе говорить о насилии необходимо, отталкиваясь от понятия „насилие“, без слов „семейно-бытовое“. А что, если это две лесбиянки, не надо обращать внимания? А если два незнакомых человека? Насилие должно быть наказано. Любая форма насилия».
К охранным ордерам Милонов относится «спорно»: «Охранные ордера — это больше из разряда права прецедентного. В американском законодательстве, где, собственно говоря, и подглядели наши неумёхи этот законопроект, они нужны, потому что право прецедентное. В российском же законодательстве это избыточная мера. Охранный ордер утверждает, что человек, которого кто-то обвинил в домашнем насилии — не доказанном причём, — подвергается наказанию. Сама идея может обсуждаться, но в том виде, в котором некоторые женщины попытались скопировать этот текст с американского закона, это никуда не годится». Он добавляет: ему кажется ошибочной сама идея, что любой человек, совершивший правонарушение и понёсший за это наказание, может захотеть отомстить. «Мы тогда все будем ходить в охранных ордерах. Кондукторы будут в охранных ордерах от безбилетников. Тогда всё будет, как на кладбище, в решёточках».
Милонов считает, что российскому населению законопроект по профилактике семейно-бытового насилия не нужен, а выделять женщин как особо уязвимую в отношении семейно-бытового насилия категорию не стоит. «Некоторые дамочки — апологетки, как они себя феминитивами называют неграмотными, нерусскими, — понятно, зачем они это делают. Они разведёнки, ведут судебные тяжбы со своими мужьями, и по большому счёту, это будет выгодно семейным адвокатам, которые этими процессами занимаются».
В 2019 году православное движение «Сорок сороков» устраивало акции протеста по всей России. Глава движения Андрей Кормухин, плотный бородатый мужчина с хитрой улыбкой, называл законопроект «антисемейным» и «антигосударственным» и заявлял: «Закон о бытовом насилии создан, чтобы разрушить традиционное общество». На ток-шоу «Скажи Гордеевой» — том самом, где Маргарита Грачёва, сжавшись, прятала руки за спину, — руководитель рабочей группы по защите семьи и общественного совета при уполномоченном по правам ребёнка Ольга Леткова спорила с Оксаной Пушкиной. Законопроект, утверждала Леткова, юридически избыточен, а женщин государство и так защищает достаточно. Посреди разговора Леткова вдруг вспомнила случай из своего опыта: покойный муж, разозлившись на неё во время семейной ссоры, схватил её за горло, «просто схватил». Показала, как именно он её схватил за горло. И добавила, что «была ему так благодарна» — потому что он поставил её на место.
Оксана Пушкина в интервью самиздату замечает, что события, происходившие в России в последнее время, не способствуют борьбе с домашним насилием. «После принятия поправок в Конституцию наше государство будет двигаться в русле консервативной политики — это тренд на ближайшие годы. А в консервативном патерналистском государстве проблема домашнего насилия не стоит, этого явления как бы нет. А значит, бессмысленно спорить о пределах необходимой самообороны, создании системы профилактики семейно-бытового насилия. Кто сильнее, тот и прав. Точка».
Впрочем, Пушкина уверена: люди в России постепенно начинают осознавать важность проблемы, и на самом деле противники законодательной защиты женщин от насилия уже в меньшинстве. Сопротивление, которое встречал законопроект, — «не повод сдаваться». «Никто не говорил, что будет легко, — объясняет она. — Нужно идти дальше, работать и накапливать силы, которые рано или поздно направят государство в нужное обществу русло. Кампания против нашего закона ничего не говорит об отношении к женщинам. Есть государственная политика, а есть страна с высоким уровнем неприятия насилия, мы видим это по социальным исследованиям. Рано или поздно с мнением народа придётся считаться».
Пушкина утверждает, что в российском обществе уже сложилось понимание: проблему домашнего насилия нужно решать. «Две крупнейшие и очень разные социологические службы — ВЦИОМ и Левада-Центр — провели большие исследования, и выяснилось, что большинство россиян поддерживают наш закон. По подсчётам ВЦИОМа, таких 70 %, по данным Левады — 79 %. Консенсус уже сложился, но, конечно, есть и меньшинство, которое выступает против. Среди них есть те, кто делает это за деньги, есть и просто „потерявшиеся“. Наши противники ведут себя нагло, по-хамски, но тем не менее они не представляют мнение большинства. В сложные моменты нужно об этом помнить».
По мнению Пушкиной, именно случай Грачёвой заставил многих обратить внимание на серьёзность проблемы домашнего насилия в России. «Когда я узнала об истории Маргариты Грачёвой, то на какое-то время буквально потеряла дар речи. И даже сейчас, два с половиной года спустя, произошедшее плохо укладывается в моей голове. Это был шок для всех адекватно мыслящих людей. Тогда стало понятно, что проблема домашнего насилия в России обретает чудовищные формы, и людям, принимающим решения, нужно что-то делать».
Ксения Собчак, снявшая про Грачёву два документальных фильма, в разговоре с самиздатом высказала похожую мысль: этот случай получил такую огласку именно из-за беспрецедентной жестокости. «Ну слушайте, историй про то, как кому-то кто-то сломал нос, выбил зуб, женщина попала в больницу с сотрясением, — миллионы. И давайте скажем честно: они не особенно впечатляют публику, которая и сама в разных ситуациях сталкивалась с выбитым зубом или сотрясением. Реакция — „ну да, с кем не бывает“. Это почему-то на людей не производит сильного впечатления. Здесь — ну как, человек отвёз в лес, отрубил кисти рук, сначала не хотел отрубать, потом передумал, перевязал специально так, чтобы она не теряла сознание, чтобы довезти её до больницы…»
«Это удивительная вещь, — говорит самиздату Андрей Малахов. — Я давно работаю в СМИ и вижу: таких ситуаций случается много, но в какую-то секунду бессознательная общественная боль выливается в одного человека. Как в истории с Дианой Шурыгиной: всё сложилось, чтобы она стала нарицательным персонажем. Так и с Маргаритой, но в хорошем смысле. Потому что она симпатичная, потому что она слишком правильная, зритель и общество видит в ней себя. Это как двадцать пятый кадр: то, что мы не видим, но считать можем. Хорошо выглядящая девушка, современная, улыбающаяся на больничной койке. Рядом муж, кадры счастливой семейной хроники из инстаграма. Весь фасад, который обычно хотят показать: „Всё прекрасно, всё хорошо“. А что творится за сториз, когда ты не в соцсетях, никто не видит. Каждый понимал: „Да, на её месте могла быть я“. Складываются факторы. Её квартира однокомнатная. Её машина в кредит. Её офис в Серпухове — в такой офис все ходят. Что ни деталь, то сериал на канале „Россия“ в субботу вечером».
Важно ещё и то, что́ Грачёва выбрала делать со своей жизнью, пройдя через насилие. Оксана Пушкина сформулировала это так: «После всего, что с ней случилось, Маргарита нашла в себе силы жить дальше, любить и быть счастливой. Не нужно быть сильным, чтобы отрезать женщине руки, — силы нужны, чтобы преодолеть такую травму».
Сегодня
Как начать новую жизнь после травмы и когда станет лучше
В выходной июльский день в Санкт-Петербурге открыты только летние веранды — режим самоизоляции только-только снимается, и возле «Токио-Сити» на спальном проспекте Просвещения за столик идёт такая война, будто районному суши-бару только дали первую звезду Мишлен. Дождь тем временем хлещет прямо на петербуржцев. Мест под навесами отчаянно не хватает на всех: тут ждут семейные пары, матери с детьми, дородная кучерявая женщина в сарафане, которая привела с собой то ли бойфренда, то ли тоже мужа. Маргарита Грачёва на встречу приехала одна.
Не выходя из машины, Маргарита звонит: «Не могу руку мочить». Там, где другой человек выбрался бы без зонта, сжался, проскочил под дождём к ступенькам ресторана, Грачёва такой возможности не имеет: её протез стоит несколько миллионов рублей, а выйти из строя может по любой причине.
Её машина — маленькая, ярко-оранжевая — нашлась дальше по дороге. Грачёва выглядела ровно так же, как и на всех фотографиях, ни более нарядной, ни менее. Аккуратно выщипанные и подрисованные брови. Чёрная майка с лисичкой — в такой майке несложно представить сотни других девушек, живущих в Петербурге, Москве, Серпухове или любом другом городе России. Искусственно рваные светлые джинсы. Не искусственно потрёпанный красный рюкзачок со смешными ушками, тоже похожими на лисьи. Всё — нормальное. На левой руке остатки зелёного шеллака.
Маргарита Грачёва сейчас снимает небольшую квартиру в Санкт-Петербурге с двумя сыновьями, Димой и Данилой, и котом Тиграном. Кота-бенгала ей подарили в прошлом году, как раз когда она переезжала в Питер от матери.
Переехать Маргарита решила, чтобы избавиться от лишних сплетен и вернуть себе чувство: она сама решает, как жить. С одной стороны, в Серпухове её уже знали слишком многие. С другой — хотелось самостоятельности: год до этого она провела с мамой, что оказалось «тяжело». Грачёва в принципе всегда была самостоятельной, рано съехала от родителей и начала взрослую жизнь: в четырнадцать пошла в центр занятости, чтобы найти себе первую работу, в семнадцать жила в университетском общежитии, потом вышла замуж и почти сразу родила детей. Таким двадцатилетним возвращаться к родителям непривычно. Тем более возвращаться к родителям, чувствуя себя инвалидом.
Сегодня Маргарита не может найти себе постоянную работу, занимается фрилансом и использует старые накопления. Во многом из-за протеза: он тяжёлый, его нельзя носить подолгу, это вредно для позвоночника и для самого устройства. «Сейчас я думаю, что работа, скорее, должна быть удалённая: протез сломается, если каждый день его нагружать, надевать и куда-то ехать. У меня так сначала было: каждые два месяца он просто слетал». Бионические протезы сами по себе — вещь хрупкая, их срок годности в лучшем случае — три года. Однако за последние два года протезы у Маргариты — и тот, на который скинулись люди со всего мира, от Москвы до Калифорнии, и тот, который дало государство, — ломались шесть раз. Каждый раз приходилось передавать на ремонт в Германию и ждать: на ремонт уходило от пары месяцев до полугода, и не всегда он был бесплатный. Во время пандемии Маргарита не протирает протез санитайзером — его нельзя мочить: «Если зальётся куда-нибудь, то беда. Дома брызгалкой периодически обрабатываю для себя. С протезом вообще сложно. Я сама не могу, мне его помогают обрабатывать дети, если мы куда-то идём».
Дети нередко мелькают у неё в инстаграме: вот идут на каток, вот вместе готовят рулет из лаваша с майонезом, сыром и крабовыми палочками или бисквитный со сгущёнкой. Дима и Данила достаточно быстро повзрослели. «Они вообще самостоятельные, — говорит Маргарита. — Наверное, это ещё и потому, что они погодки. У них полтора года разницы. Сейчас они стали самостоятельными вдвойне. Особенно старший, Дима. Но нельзя обо всём судить по сторис в инстаграме. Понятно, что я их не заставляю делать работу по дому. Нет такой ситуации — они убираются, а я лежу, я инвалид. Каждый день мои дети не готовят. Но какие-то вещи они умеют делать, и это огромный плюс».
За каждого из сыновей ей в месяц платят по тысяче двести рублей пособия. Ещё как инвалиду первой группы — двадцать тысяч: эта пенсия самая большая из возможных. «Ещё у меня есть алименты, которые платит бывший муж, — замечает Маргарита походя, и на этой фразе в её голосе появляются нотки сарказма. — Правда, сейчас их нет, из-за вируса, наверное. Алименты — это двести рублей. Это и смешно и не смешно. По сто на каждого ребёнка. Они приходили мне всего два месяца. Наверное, работы в тюрьме нет».
О том, что случилось с их матерью и отцом, Дима и Данила долгое время не знали вообще ничего: психолог говорил, что в таком возрасте им нельзя рассказывать. Для них существовало простое объяснение: мама попала в автокатастрофу. Со временем отдельные факты всплывали. «Дети знают какую-то часть правды, — говорит Маргарита. — Масштабность ситуации не понимают ещё. Они знают, что папа в тюрьме, хотя они это так не называют. Они и книгу видели, и старший сын Дима говорил, что ему в саду рассказывали».
А затем она вспоминает историю женщины, которой муж выдавил глаза: один «висел на ниточке», другой вытек. И произносит: «Я два дня отходила. Думала, как это ужасно… Хотя сейчас уже сложно удивить мою психику какой-то историей, это для меня было прямо сложно. Наверное, потому, что я с этим сама столкнулась, я переживаю. Понимаю, как этим людям нужна помощь. И у нас нет бесплатной юридической помощи. Это для меня тоже удивительно. Причём преступнику предоставляется бесплатный адвокат, а жертве — нет».
Маргарита Грачёва откидывается на водительское сиденье. Смотрит перед собой вперёд, на проспект. «Мне обидно, что ничего не меняется, — говорит она. — Вот что сложно. Что мы это обсуждаем, но никуда не двигаемся».
Как-то раз из тюрьмы Дмитрий Грачёв прислал Маргарите записку с просьбой «дождаться». Время от времени она начинает думать об этом — что будет, когда Грачёв выйдет из тюрьмы? Некоторые советуют Маргарите эмигрировать, но она упорно отказывается: она же ничего не сделала, никому руки не отрубила — почему ей нужно уезжать? При этом, говоря о возможном выходе, Грачёва остро чувствует свою незащищённость: законопроект о профилактике семейно-бытового насилия не принят, охранных ордеров всё ещё нет, и насильникам ничто не мешает, выйдя из тюрьмы, отправиться мстить.
Резко помрачнев, Грачёва говорит, что, наверное, на проблему домашнего насилия по-настоящему обратят внимание, только если муж выйдет и убьёт её.
