Читательница самиздата решила подзаработать на учёбу в самом «хлебном» месте Нижнего Новгорода и открыла для себя дивный мир современного пролетариата. Бутылка, конвейер, снова бутылка. А ещё начальник-маразматик, краденая водка и роботы, которые всех переживут, — рассказываем, как за сутки совершить целый оборот вокруг водкоразливочной линии и чем живёт среднероссийский винно-водочный комбинат.
Та самая история — рубрика, трансформирующая наших читателей в авторов. Вы тоже можете рассказать свою историю нашему редактору Косте Валякину.
Когда учителя твердили: «Готовьтесь лучше, иначе пойдёте работать на завод», — я, как и все, закатывала глаза. Мы знали, что нас ждут деньги и успех, мы ждали, что будем юристами, экономистами и журналистами. Я писала статьи, побеждала на конкурсах и верила в своё будущее. А потом сдала ЕГЭ не на максимальные баллы, не смогла поступить куда хотела и обнаружила себя со студенческим билетом на заочном отделении пугающе бессмысленной специальности второсортного питерского вуза.
Учёба на «заочке» — это несколько сессий в год, во время которых ты приходишь в университет, слушаешь лекции и сдаешь зачёты. Общежитие приезжим вуз не предоставлял, а жить мне было негде. Поэтому после первой же сессии в сентябре пришлось возвращаться в Нижний Новгород, чтобы заработать на следующую поездку через два месяца.
Пока я была занята учёбой, на винно-водочный завод, на котором работала моя мама, поступил крупный новогодний заказ. Начальство срочно искало дополнительные руки. Условия были подходящими: два месяца по официальному договору, достойная зарплата, пролетарские приключения. Меня подогревало любопытство и исследовательский интерес: казалось, что сейчас я сделаю смелый шаг на грани авантюры, к тому же завод считался «золотой жилой», потому что там зарабатывали приличные для нашего города 27 500 рублей. Я согласилась.
Вероятно, поработать на заводе мне было предначертано судьбой. Моя малая родина — столица заводов; если подумать, то они окружали меня с самого детства. Однажды на летних каникулах я тысячами крутила бахилы в больнице при крупном предприятии. Мои родители в разные годы жизни работали на разных заводах, от пивных до автомобильных. В пришкольных лагерях главными составляющими культурно-развлекательной программы были экскурсии на заводы. Если мы ехали на кондитерский, то там разрешалось брать сладости прямо с конвейера. Тогда я ещё не понимала, почему тётеньки, которых всю смену окружает трясущийся зефир, сидят с такими грустными лицами. На заводе Coca-Cola нам раздавали маленькие бутылочки с газировкой, а на заводе ёлочных игрушек мы раскрашивали красками шарики. Да даже в названии района, где я живу, есть слово «завод», а чтобы добраться до него из центра города, нужно долго ехать вдоль бетонных плит, которые ограждают другой завод. С винно-водочным комбинатом, на который я устроилась, были связаны все мои дворовые знакомые, у каждого там хотя бы раз работал кто-то из родителей, а у кого не работали, тот видит его огромные железные ворота из окна каждый день.
Откуда течёт водка
В половине восьмого утра, прихватив спецовку, которая несколько месяцев назад была школьной формой для физкультуры, я двинулась в сторону завода. Предприятие находилось на отшибе, дальше — привычное наполнение городской окраины: речка-срачка и лесополоса, в которую по праздникам приезжают жарить шашлыки.
На КПП я получила личный номер и пропуск, а затем прошла в отдел кадров оформить заявление на работу. Оказалось, что форма не предназначена для родившихся после 1999-го. Пришлось зачёркивать и аккуратно выводить ручкой цифры на желтовато-сером бланке, чтобы официально вступить в должность упаковщицы-комплектовщицы.
Мне дали место в женской раздевалке на третьем этаже и даже выделили шкафчик — так не к месту сбылась мечта «а-ля американская школа». Дальше по плану была экскурсия по заводу: огромный холодный амбар-склад комбината, два цеха, конвейеры, бутылки, этикетки и, конечно, многоэтажные паллеты (поддоны) с водкой. Почти как в сюжетах программы «Галилео» про производство, только не так опрятно.
Вокруг конвейеров толпились тётеньки от тридцати пяти до юного пенсионерства. Они вкладывали бутылки в железные клешни станка, вставляли пробки-крышки, наклеивали акцизные марки и наконец запихивали бутылки в коробки. Мужчины тут были только в лице грузчиков, обременённых эпизодическим тасканием коробок, и наладчиков станков, которых уважали чуть больше — за то что они иногда подходили покрутить что-то неведомое в машине.
Каждая бутылка водки должна была пройти десять шагов. Сначала железные клешни станка забирали пустую тару, промывали её из сосков-трубок, заливали внутрь водку и выставляли на конвейер. Затем бутылку вручную запечатывали крышкой, которую позже прижимал пресс. После этого несколько сотрудниц надевали на бутылку термоколпачки — защитный полиэтилен, затрудняющий доступ к пробке. Вскоре бутылку досматривают, ровно ли наклеена этикетка и нет ли сколов. Затем наступал очень важный момент: на бутылку клеили акцизную марку с персональным номером, чтобы отслеживать судьбу каждой бутылки. После бутылки разворачивали нужной стороной, чтобы большой принтер мог в определённом месте проставить дату и время производства. Сидеть «на повороте» стало моей первой задачей на новой работе: парой механический движений поворачивать бутылки и выставлять их по шесть штук.
Сначала это выглядело абсурдно просто. Оказалось, не предел: далее по конвейеру сидела тётенька и просто таращилась на то, правильно ли бутылки проходят через cканер, который по QR-коду на марке забивал бутылку в единый реестр. К акцизам на заводе относились очень серьёзно, каждая бутылка была на счёт. Как-то раз на этом этапе я проспала и пропустила одну бутылку. Из-за этого пришлось остановить конвейер и открыть около восьмидесяти коробок. После сканера бутылки следовали на фасовку — их складывали в коробку снова по шесть штук и заклеивали скотчем, а затем лепили наклейку с номером коробки. Продукт готов, можно начинать сначала.
Всё, что оставалось делать, когда заняты только руки, — это думать. В голове рождались идеи для рефератов. К сороковой минуте прокручивания бутылок в определённую сторону я начала залипать. Ещё двадцать минут работы через силу — и пришла пора пересаживаться. Каждые шестьдесят минут операции меняются и люди пересаживаются, чтобы за день совершить целый оборот вокруг водкоразливочной линии.
Придя домой, я упала на кровать и пролежала несколько часов — казалось, что стены двигаются ровно со скоростью конвейера.
Как избавиться от лишних рабочих
Работа быстро перестала казаться простой. Эта обманчивая лёгкость кручения бутылок скоро превращается в удушающую тяжесть ежедневных одинаковых действий, в которых от тебя как от человека требуются только две руки. Но в то же время пришло элементарное смирение. Для себя я уже давно высчитала, что рабочих дней всего 45, и мысленно ежедневно зачёркивала очередной прожитый день.
Как-то раз наш завод делал дорогую супер-вип-водку, у которой была супер-вип-крышка из дерева. Чтобы сделать такую красоту, машина капала на обычную железную крышку немного раскалённого клея, а мы надевали деревянную крышку поверх. Мне всё ещё было сложно поспевать за конвейером, и несколько раз я не попадала, получая в руку горячий клей и несколько волдырей. Конечно же, когда это случилось, женщины-напарницы решили, что всё произошло по моей вине, ведь я «неподобающе сидела нога на ногу».
Всё производство было рассчитано на чётное число людей, на каждом объекте работали парами. Я оказалась «лишним», нечётным сотрудником, и мастер, руководивший всем процессом, иногда перемещал меня с места на место, чтобы заткнуть дыры и подменить отсутствующих.
Так через пару недель меня наконец перевели в другой цех. Цех сувенирной продукции, в котором я уже успела поработать, и цех готовой продукции отличались значительно. Если первый был построен на бесконечном и бессмысленном человеческом труде — ради надписи «ручная работа», то во втором большинство процессов выполняла машина, а потому трудилось намного меньше людей, да и само производство было значительно эффективнее. Второй цех постоянно опережал «сувенирный» по числу произведённых бутылок, особенно в канун праздников, когда рабочие из первого сбавляли темп, чтобы не выполнить план раньше времени и получить всю посуточную оплату.
Вскоре выяснилось, что всё это время где-то в цеху с ручной работой лежала уже давно купленная машина для автоматизации производства, которую боялась каждая из «старожилок». Женщины переживали, что рабочие места исчезнут и начальство лишит их работы, однако «робот», которого все так боялись, месяцами стоял без дела: руководство так и не нашло инженера, который бы его запустил.
На новом месте всё оказалось гораздо веселее, операций было всего две: заклеить коробку или вставить картонный разделитель. Такая простота рабочих обязанностей дарила много свободного времени, а мои тётеньки-коллеги легко заполняли его разговорами.
Моей напарницей была Баба Таня, которая ежедневно рассказывала странные и безумные истории, главной героиней которых обычно была её знакомая бабуля с шизофренией. Каждый рассказ Бабы Тани начинался с того, что, когда останавливался конвейер, она садилась на стул, выдыхала и заводила: «Я вчера к этой своей несчастной приходила, еды ей привезла, а она мне — „Где Мишка? Мишка где?“ А Мишка-то, муж ейный, помер давно, она забыла просто. — Бабе Тане для её рассказов не очень нужны были ни реакция слушателей, ни собеседник. — Потом всё выпрашивала у меня сто рублей, ну, на беленькую. Говорю: не дам, не дам — и всё. Вечером захожу в „Магнит“, а мне кассирша говорит, что бабку мою, оказывается, какой раз уж ловят, когда она пытается водку своровать. Вот что с ней поделать?»
Каждый раз Баба Таня поднимала разные, но одинаково неожиданные темы: как хоронить бабушку, можно ли отказаться от вскрытия, что за молитва существует, чтобы родственники перешли из ада в рай. Как-то раз Баба Таня развязала часовую дискуссию о том, стоит ли яблони удобрять навозом. Её речи слушали даже молчаливые грузчики, обычно грустно сидящие с двух сторон конвейера, как грифоны. Почему, кстати, Таню звали «бабой», было не очень понятно: до статуса бабушки ей было ещё далеко, внуков у неё, по всей видимости, не было, однако ощущалось в ней что-то неуловимо старушечье.
Остальные работники были странными в рамках разумного. Это, например, тётенька, которая, как по звонку, раз в час, в одно и то же время, проверяла электронный дневник своей дочери, иногда спрашивая меня, как решить вот эту задачу четвёртого класса по математике. И девушка, зачем-то рассказавшая всем, что недавно в цеху я упала, чуть не сломав передние зубы, и что меня отругал начальник за то, что я с ним не здороваюсь. Ничего этого не было, её поступок так и остаётся для меня тайной.
На неделю завод перевели на две смены, Баба Таня отправилась развлекать тех, кто работал до восьми вечера, а моими напарницами стали две подруги. Одна из них была молчалива и, как потом оказалось, тайно сливала водку. Когда это вскрылось, её сразу уволили, несмотря на стаж в двадцать лет. Весь коллектив несколько дней возмущался: раз все воруют, то зачем так на одном человеке срываться?
Вторая подруга постоянно задавала вопросы, будто прямо во время работы разгадывала кроссворд, притом детский. В восемь утра, как только запускали конвейер, она сразу начинала изводить окружающих: «А как называется вот эта песня Пугачихи: „Короли, всё могут короли“? Ленок, ты чего сегодня на обед взяла? А что делать, если у меня постоянно, когда гречку ем, она у меня застревает в горле? Посчитайте вот мне, сколько ещё до пенсии работать осталось?»
Также она часто делилась фактами своей биографии: «Я вчера так удачно на сороковой автобус села, уже в шесть дома была. Спать легла только в восемь уже, поела, пасьянсы пораскладывала, аж надоело. А чем ещё заняться? Пошла спать. А я, знаете, до тридцати двух лет не работала вообще нигде. Помню, мы по вечерам ехали на Лядова, там было такое казино, как сейчас помню, и вот мы там заседали».
Что заставило человека сменить шик казино на синюю рабочую спецовку — загадка.
Как собрать решётку из коробки и зачем посылать на «перчик»
Коллеги относились ко мне неплохо, хоть и с определённой долей жалости. Стоило мне с кем-то столкнуться в коридоре, то после приветствий сразу же звучало: «Ну не переживай, скоро уволят тебя». Но мне всё равно было неловко. Не отставала и мама, которая напоминала, что работать надо хорошо и её не позорить. Ещё в первые дни я встретила маму подруги детства, тоже работавшую на заводе. У её дочери всё сложилось лучше: она поступила куда-то на юриста, училась в колледже на очном, пока я обжигалась клеем и слушала байки. Здороваясь с женщиной, я постоянно испытывала неудобство.
За месяц на производстве я заметила, что на заводе есть свои особенные биоритмы. Например, в понедельник работницы ходят по кругу и показывают новый маникюр, который успели сделать на выходных, приличным считается похвалить его и спросить телефончик мастера. Во вторник выходил новый каталог «Пятёрочки» — и все пускались изучать брошюрку в поисках выгодных предложений. В среду все поздравляли друг друга с «маленькой пятницей». В четверг люди собирались и вместе шли в магазин. В пятницу все с самого утра ходили чуть навеселе, предвкушая выходные, а в конце дня прощались фразой «хороших выходных, девочки».
В этом однообразии было самое-самое страшное. С утра тяжело проснуться, в раздевалке каждый день одинаково пахнет разогретой едой, проходит первая половина рабочего дня, обед, вторая половина, рабочий день кончается, и в промежутке пути между заводом и домом неизменно кажется, что у меня вдруг много сил, но нет: как только я пересекала порог дома, вся энергия исчезала и усталость наваливалась с полной силой.
Из цеха готовой продукции меня совсем скоро перевели. Баба Таня пожаловалась, что я неразговорчива, а из-за этого ей одиноко и нужен в пару кто-то другой. Так я попала на «затарку»: в течение восьми часов разбирала коробки с пустыми бутылками и ставила их на конвейер. Но и здесь меня не продержали больше недели и послали на «перчик»: нужно было стоять и кидать в каждую бутылку замоченный в спирте красный жгучий перец. Затем я несколько дней просто сидела и делала решётки, вставляя картонки друг в друга. Но раз и навсегда моей любимой операцией стало делать коробки: только здесь было возможно работать не в темпе станка и в одиночку.
За полтора месяца работы решение пойти на завод потеряло все намёки на приключение, авантюру, интересный опыт, которым можно будет произвести впечатление. Теперь из вечера в вечер мне нравилось только лёжа смотреть кино из фильмографии Хоакина Феникса. Сил на друзей и общение не оставалось, да и они завели себе новых товарищей в университете. Я чувствовала себя изгоем.
Наступил декабрь, на улице было стабильно серо и сумрачно, примерно так же и внутри, когда я шла в очередной раз на работу. Дни окончательно слиплись в недели, недели в месяцы, но зато мне оставалось проработать примерно четверть всего срока. Казалось, что если бы было нужно больше, то я бы не выдержала, от светлого смирения первого месяца не осталось ничего. От усталости у меня развилась дереализация, а однажды я натурально уснула за работой на несколько минут.
Теперь больше всего я любила выйти в раздевалку — под предлогом похода в туалет и несколько минут спокойно посидеть в уголке на стуле, наслаждаясь тишиной. За окном уже темнело, подсвечивались только шесть красно-белых труб другого завода.
В остальное время в раздевалке было не так тихо и спокойно. С утра женщины громко запивали чаем бутерброды с салом, приговаривая «какое хорошее сало», потом обсуждали детей и самые выгодные покупки в супермаркетах. Чем ближе был Новый год, тем активнее обсуждалась одежда и подарки детям, на несколько дней раздевалка была захвачена танцующей игрушкой-ёлочкой, многие обладательницы детей видели чудо в движущейся от батареек пластмасске. Именно в раздевалке было принято жаловался на мужа, который бьёт, свекровь, которая всем недовольна, и на весь остальной мир.
Кроме бытовых проблем, всех этих людей невероятно объединял страх перед начальством в лице директора. В момент, когда он спускался из своего кабинета, все начинали вдруг шушукаться и переговариваться между собой, передавая, в каком он сейчас цеху и в хорошем ли настроении. Высокого лысеющего старика боялись не из-за занимаемой должности, а из-за его проступающего старческого маразма. Большую часть рабочего дня он сидел в своём кабинете наверху и вглядывался в мониторы камер наблюдения, но иногда подрывался, бежал вниз и начинал кого-нибудь отчитывать за использование телефона на рабочем месте. А однажды, после очередной пропажи одной из бутылок, директор вдруг обвинил в воровстве и чуть не уволил невиновную сотрудницу, которая тоже проработала на предприятии не один год. К счастью, бутылка потом где-то нашлась — и никто не пострадал.
Кто никогда не вернётся
Мне казалось, что этот день никогда не наступит. Но утром, проснувшись веселее обычного, я встала и к привычному часу вышла на сокращённую смену, отработала полдня и отправилась на заводской корпоратив.
Несколько сдвинутых пластиковых столов, бумажные скатерти, конфеты, мандарины и дешёвое шампанское в комнате для отдыха сотрудников на третьем этаже — вот и вся праздничная атмосфера, но мне всё равно было радостно. Гендиректор вышел перед собравшимися и отрапортовал что-то о выполненной норме — вокруг столов быстро обсудили, что в этом году поздравили «недушевно».
Короткие полчаса поздравлений, шампанского и праздника — и я в последний раз побрела в раздевалку. Забрав из шкафчика вещи и сдав пропуск под номером девяносто девять, я вышла из КПП. Ёлка у входа и табличка «Окский пищевой комбинат» были обвиты светящейся гирляндой — через пару дней Новый год. Я достала из кармана телефон, удалила номер отдела кадров из списка контактов и пошла домой по хрустящему снегу. Так хорошо и легко мне уже давно не было.
